Рассказы и рассказики

Владимир Алексеевич Фадеев, 1988

В книгу вошло несколько десятков коротких рассказов из серии "Повести 80-х", в которых автор пытается дать ответ на вопрос, что же случилось с нашим человеком в позднесоветское время, почему он так легко сдал недругам завоевания трёх предыдущих поколений? Отечественная литература конца ХХ века не успела дать ответы, захлебнувшись в окололитературной вакханалии "огоньков" и "московских комсомольцев", голоса русских патриотов тонули, а те немногие, которые были услышаны, тут же искажались и шельмовались. Используя малую форму, автор филигранно изображает разнообразные оттенки состояния души советского человека "предкатастрофного" времени, отчего и причины самой пережитой нами катастрофы становятся понятней.

ЗОЛОТОЙ ЛОМ

В беднеющей Москве сидели за чаем три нестарые беднеющие женщины. Вспоминали.

— У меня, — неспешно, пусточайно говорила одна, — была на втором курсе золотая брошь с рубинами — вот такая звездища! — она сотворила круг из большого и среднего пальцев, весомо им покачала и уронила руку на стол. — А мне брошь не хотелось, мне, дуре, хотелось колечко. Раньше, помните, меняли в ювелирных: ты им золотой лом, а они тебе на выбор — готовую бранзулетку. Целый вечер сидела, рубины ножницами выковыривала, в пакетик их сложила, долго валялся, пока дочки не добрались… А по брошке — молотком и — в лавку. На всю группу колечек набрали… правда, девчонок в группе всего шестеро было, мы же физики… — вздохнула. — В квитанции даже остаток за нами остался, взяли деньгами, купили вермута, гуляли в общежитии.

— Сохранилось?

— Не-е, тем же летом в стройотряде кто-то стырил, или сама потеряла… теперь не разберёшь. Стройотряд!

— А у меня, — после квёлой паузы в две чашки, — остался от бабушки перстень, золотой. Только… только не в том его ценность, что золотой, а в том, что сделали его когда-то очень уж давно какие-то монахи. Им что — сидят по кельям, на работу бежать не надо, вот и изловчились на разные красности: сам перстень был… вот с большой ноготь, с полногтя высотой, а с мизиничный ноготок сверху была крышечка. Крышечка на петельках, закрывалась на замочек, а ключик прятался в секретное место в филигранях, сразу не увидишь. — Женщины заморгали прищуренными глазами, пытаясь разглядеть в древнехитрой скани потайной кармашек и ключик в нём, не разглядели, вздохнули… — А главное, — продолжила бывшая счастливая владелица чуда. — главное, что была на всей мизиничной крышечке голубая эмаль, ангел в облаках, да такой живой, такие у него глазки умные и пальчики пухленькие… Бабка — ещё до войны — ехала в поезде и заснула, так её женщина разбула, вы, говорит, с такой вещью не спите, — и все приподняли головы и даже незаметно покосили по сторонам, прислушались — капала из разболтанного крана вода…

— А где ж он теперь? — между двумя каплями успела вставить третья женщина, — продала?

— Эх!.. — тряпка половая изодралась и ниточкой за крышечку зацепилась, замочек сорвался. Бабушка, живая ещё была, отнесла к мастеру и через месяц умерла. Мы ходили к нему, ходили — не знаю никакого перстня и всё.

Вода закапала чаще, чаще, чаще и — кончилась.

— И мне через бабушку богатство шло, — вымолвила, наконец, третья. — Мы с ней разносили по домам творог. Я в школе училась, в восьмом… или девятом? Покупатели у нас были постоянные, мы к ним привыкли, они к нам, общались чуть не по-родственному, через творог. Кроме других, носили одной барыне, по другому не назвать, да она, наверное, барыней и была, в третьем, может поколении, а может уже наша, советская, с грабленого. Золота у неё — вот не поверите! — целый сундучок, когда нас с бабкой чаем поила, показывала и жаловалась, что не уехала вовремя, а теперь вот всё пропадает. И предложила бабуле — для меня… внучку, говорит, пора наряжать — браслет из трёх колец. Не за деньги. Отдадите, мол, творогом, за два месяца.

— Это много?

— Где! По полкило два раза в неделю.

— Задаром…

— Она бабушку любила.

— Ну и…

— Не взяла я. Болтался на запястье.

— Он и должен!

— Откуда мне знать было? Нет, говорю, не нравится, мне бы часики…

— А бабка что тебя слушала? Ведь драгоценность!

— Она только одну драгоценность знала — корову…

— Часы-то хоть хорошие? Чьи?

— Не помню. Я их и не носила почти, отставали сильно.

— Значит, советские…