Рассказы и рассказики

Владимир Алексеевич Фадеев, 1988

В книгу вошло несколько десятков коротких рассказов из серии "Повести 80-х", в которых автор пытается дать ответ на вопрос, что же случилось с нашим человеком в позднесоветское время, почему он так легко сдал недругам завоевания трёх предыдущих поколений? Отечественная литература конца ХХ века не успела дать ответы, захлебнувшись в окололитературной вакханалии "огоньков" и "московских комсомольцев", голоса русских патриотов тонули, а те немногие, которые были услышаны, тут же искажались и шельмовались. Используя малую форму, автор филигранно изображает разнообразные оттенки состояния души советского человека "предкатастрофного" времени, отчего и причины самой пережитой нами катастрофы становятся понятней.

ДВА ПЛЕМЕНИ

Они погибали… Однажды сорванные непонятным зовом с вечных лагун и пастбищ, племя расходовало последние силы слабых и волю сильных — когда кончится одно или другое, начнётся вымирание, об этом не говорили, но все понимали. Там, где остановились в прошлый раз, выжить было можно, но грань была рядом, грань, за которой голод на веки вечные становился единственным вождём и законом. Они ушли в надежде, в надежде на лучшее, но впереди их ждали места худшие. Племя начало выгнивать и изнутри: тонкая талия вызывала брезгливое отвращение, длинная шея, в лучшем случае, жалость. В мудрых, тратя последние силы, бросали камни, от поэтов отмахивались, как от мух. Память вычесалась в скитаньях о камни и сучья. Они погибали…

И настало время, когда племя остановилось. Пустыня плескалась миражами, но даже миражи из хлеба и молока были в той пустыне каменными, пустоводными. И был с одной стороны берег, и в три другие стороны отправились трое избранных, с горстью крох, собранных с племени из швов и карманных складок, и каждый, отдавший кроху, крепился не умирать до возвращенья гонцов. И первый вернулся на третий день с засохшей на лице улыбкой и сказал, что в той стороне текут молочные реки… но никто не шелохнулся и не пошёл в его сторону, потому что такими миражами и тут была полна пустыня, разве что побелели в его бреду пустоводные блазнилки… И приполз на шестой день второй спаситель, и, прежде, чем умереть, уронил три слова, что де в его стороне — горами пища… Но никто не тронулся с места — такие же горы, только подкаменевшие, подступали совсем близко и здесь.

И никак не возвращался третий, вышли все сроки пришествия его с вестью, а племя изнемогало — пища чудилась везде, только протяни руку, только сумей разлепить ссохшиеся губы. А спасителя всё не было. И кто мог ещё думать, думали, что неспроста он там задержался, неспроста! За эту соломинку один за другим зацепилось всё племя и поползло исступлённо и дико в ту, третью сторону…

Они процветали. Век за веком проходил в сытости и радости. Они множились, но им не было тесно, потому что всего и ещё всего было вдоволь и вдоволь. И славились огромные животы мужчин и складчатая полнота женщин, а мудрых, поминавших о наказанье за праздность, просто не слушали. Они процветали…

Но явился, явился в один день Чёрный Пророк, злой и ободранный, и стал сеять страх и заразу. Мудрые говорили: не троньте его, он наказанье, но наказанье это нам в меру, поскольку заслужено, не гневите Бога, не казните его, отпустите откуда пришёл, не зовите наказание безмерное. Но не были у сытых в почёте мудрые, погубили пришлеца и радовались все и праздновали гибель его, сладостраствуя по привычке до изнемождения.

И вот в самый разгар этого праздника зашевелился край земли и могущие видеть увидели чёрное сонмище ползущих и пожирающих их…