Дождь в полночь

Владимир Алексеевич Дивинский

Мир рухнул в пасть ядерной войны и выбрался из нее, изменившись и потеряв все. Под вечным дождем медленно убиваемый наркотиками и болезнями мир, где человеческую личность хоронят из политических соображений, продолжает существовать. В книге рассмотрено несколько судеб, которые непрерывно что-то меняют вокруг себя. А может быть – не меняют ничего?

Глава 14

Дорожный знак с надписью «Дубки» покосился и почти упал на землю. Надпись на нем уже не читалась. Рядом со знаком — две грязные колеи, когда-то бывшие шоссейной дорогой. А дальше простирался огромный вал из мокрого грунта и мусора, скрывающий тысячи грязных лачуг, сделанных из фанеры и листового железа. Между лачугами сновал и копошился весь сброд города Москвы и окрестностей. Преступники, скрывающися от светлого ока закона, нищие, неудачники эмигранты, когда-то сокращенные рабочие (в том числе почти вся легендарная артель №3, некогда поднявшая один из самых мощных в истории саботажей), ничего не умеющие бездельники, дураки, инвалиды и сироты. Но на заре эпохи правления Капиталиата эти люди имели даже свою прелесть перед подавляющей серой толпой — они были свободными, их разуму ничто не угрожало, они имели личность — и этот факт непоколебимо поднимал их на ступеньку выше обычных работяг, гниющих в городе под химикатом.

За валом сидели двое совсем молодых парней, которым в эту дождливую ночь (хотя последние два года все ночи и дни были дождливыми) было поручено следить за дорогой, на которой в любой час, в любую минуту могли появиться военные с одной только целью — уменьшить площади трущобных районов путем уничтожения их обитателей.

Одного звали Матвей, другого Степан. Оба не знали сколько им лет, что в этих местах случай обычный, но судя по только начавшим густеть козлиным бородкам и усам им только перевалило за восемнадцать. Степан был вооружен карабином с наскоро примотаным, собственноручно изготовленым подобием оптического прицела, из которого сейчас он и оглядывал окрестности, поминутно протирая линзу растянутым рукавом недавно найденной на свалке сорочки. Матвей имел при себе винтовку с необычайно редкой вещью — настоящей оптикой, правда вся разметка была кривовато нарисована маркером. Матвей кутался в длинный плащ, пахнущий фекалиями и псиной — была его очередь греться.

Степан дернул напарника. Капюшон, который тот старательно натягивал поглубже на голову, упал обратно.

— Чего тебе, у**ок — несмотря на то, что они со Степкой часто ходили на стену вместе, друг друга они недолюбливали: Степа был трусоват, Матвей жадноват и туп, и все эти качества никак не хотели уживаться вместе.

— Там

— Твою мать…

— Четыре перделки и один мотоход.

Общались парни на грубейшем жаргоне, развивавшемся в районах гетто в течении десятков лет. «Перделка» означало «грузовик для перевозки солдат», «мотоход» соответственно «мотоцикл с коляской и увеличенными колесами для прохождения по бездорожью»

— Пошли, народ предупредим!

И Степан с Матвеем, мелькая дырявыми подошвами, побежали запутанными переходами.