Керосиновый фонарь

Владимир Алексеев

Окончательное редактирование книги завершено 25 февраля 2023 года, собрана же она зимой 2021—2022 из ранее написанного, в том числе ранних стихов. За минувший год добавилось несколько стихотворений, некоторые из них датированы, иные имеют в качестве временной метки узнаваемые персоналии. Итог раздумий о своевременности публикации отражён в четверостишии от 17.02.2023.Автор благодарит всех, пролиставших эту книгу и оставивших себе на память хотя бы несколько освещённых керосиновым фонарём строк.

Поцелуй ветра

«Трудно на свете фатально быть одному…»

Трудно на свете фатально быть одному,

Будто и плод в одиночку в раю надкусан.

Ветер не знает, куда деваться ему

Между двумя поездами на встречных курсах.

Ладить ковчег, чтобы вместе войти с женой,

Да и детей привести в знаменатель общий —

Так рассуждал в допотопное время Ной

(Жаль, не рассказано, что там случилось с тёщей).

Даже Христос не один висел на кресте.

Даром, что справа и слева — бандитов хари.

Всё же один из разбойников опростел,

Не проклинал, а просил о небесном даре.

Ты же по лужам — что Каин в ночи идёшь,

Словно в саду холодеющем — вор Иуда.

А по следам бесконечный шагает дождь.

Всё безразлично — и оторопь, и простуда.

Входишь в обитель — пентхаус или барак,

Дверь вопрошает скрипучим баском: «Где брат твой?»

Ты понимаешь: покаяться бы пора,

Словно в который раз ошибся парадной,

Ключ повернулся в скважине, да не в той,

Сам ты ввалился в узилище, пьян и страшен.

В зеркало смотришь, а там, за немой чертой —

Вовсе не ты, а добрый доктор Лукашин.

Адонаи, от лукавого сохрани!

Хватит для Нади былого адреналина.

Плещется что-то. Быть может, там Ипполит,

Или же Лета, где Чехов ловит налима.

Этот налим на поверку — левиафан.

Гадость, однако, у вас заливная рыба!

Рельсы прокладывай, радостный Мустафа.

Новый Жиган едва ли скажет «спасибо».

В книги вгрызаешься, думаешь сделать финт,

Новую жизнь построить легко вчерне-то.

Счёт обнулён, но куда ни посмотришь — фильм,

Или же клип, или шумный мем Интернета.

Справа и слева — что вспышки: «тадам-тадам»,

Брута Хому не учили такому в бурсах.

Ветер теряется, корчится в проводах

Между двумя поездами на встречных курсах.

Звёзды

Грусть опустила корни в реку

И пьёт закатное вино.

Цикады звонким саундтреком

Встречают звёздное кино.

А там, в тиши, такие звёзды —

Не вынешь неводом окна

Улов ночной: звенящий воздух

Превозмогает тишина.

Зови на на яркую обложку —

Не дозовёшься светлых ты:

Таким на красную дорожку

Зачем спускаться с высоты?

Под тусклой лампочкой в подъезде

На землю скорби и забот

Был поцелуями созвездий

Преображён и наш приход.

Смотри! Сияет, позабыто,

И наше прошлое вдали,

Намного круче Бреда Питта

И много ярче, чем Джоли.

Касание

Бывает, срастаясь в одном касании

Неведомо как в единое целое,

пронизаны молнией узнавания,

Друг другу мы дарим взгляды несмелые.

Случайно сближаясь в тусовке рыночной

К плечу подбородком, ладонь к ладони ли,

Подветренной чёлкой, речью отрывочной

Сродняемся — как, и сами не поняли.

Так короток в нас этот миг пугающий,

Так разумом правильным мы обузданы,

Что верить не можем себе, пока ещё

Считая подарки судьбы обузами.

Душа побиваемой в кровь Кассандрою

Пророчит о чём-то, а мы не слушаем.

И всё же, не в силах забыть касание,

Таким непонятным явлено случаем,

Невольно друг к другу стремимся взглядами,

Как будто вот-вот разговор завяжется,

Как будто остались надолго рядом мы,

И это не кажется, нет, не кажется.

Всё было взаправду, всё не обманчиво.

Но вполоборота, немного бледною,

Уходит она с мажористым мальчиком,

А я остаюсь, почему — не ведаю.

Две музыки

Хулиганское кепи и модный галстук —

Неплохое начало второй главы.

Из окна у веранды в сад низвергался

Хорошо темперированный клавир.

Весь мой вид — духовой оркестр и литавры,

В обшлагах рукавов — четыре туза.

Но по клавишам резво пальцы летали

И влюблялись в созвездия нот глаза.

Увядая, букеты в вазах стояли,

Многоцветье взъерошенных хризантем.

Отражалось в распахнутом вверх рояле

На дрожании струн волнение тем.

Я ушёл на веранду и думал молча

Про напрасно оставленный макинтош —

Был весь сад неожиданностью намочен,

Гарцевал на калитке весенний дождь.

А ещё через час по широким лужам,

Приготовленный музыкой для аскез,

Уносил я под мышкой тебе не нужный

Поистративший медь духовой оркестр.

Ромашка

Окно в вагоне запотело,

Столь сыроват вагонный быт.

Забудь о том, чего хотелось,

Не жди того, чему не быть.

Судьба, тебе не потакая,

Пои́т железистой водой.

Ровесник века, подстаканник

Согреет жёсткую ладонь.

Но эта нега не достанет

До глубины души твоей,

Пока безвестный полустанок

Проходит мимо без огней.

Там, за окном — прикроешь веки:

Была она иль не была? —

Девчонке в тёртой телогрейке

Вот так же хочется тепла.

Такое видится нередко,

Сигналом «Стоп!» не сможет стать

Смешная красная беретка,

Что Красной Шапочке под стать.

Плывущих мимо целомудрий

Не разгадаешь в полусне.

Её растрёпанные кудри

Не близко, рядом, но — вовне.

И рук фарфоровая нежность —

Лишь наваждение на миг,

Когда стекло двойное между

Тобой и ангелом, старик.

Махнёт флажком и даст отмашку

На отправление твоё.

Заметил смятую ромашку

В другой ладони у неё?

Вы — кратко сближенные люди,

За полкасанья до любви.

Судьба застряла на «не любит»,

Хоть луг ромашек оборви.

И снова развела в нелепом

Стремленье суетном земном:

Ей — десять вёрст в сельпо за хлебом,

Тебе — за золотым руном.

«Сколько всего написано о любви!..»

Сколько всего написано о любви!

Что заставляет о ней вновь и вновь писать?

Останови мой поезд, останови, —

Выйду, чтоб там затеряться, в полях, в лесах.

Не заставляй меня верить в смешной лубок

Из-под пера поэта, помят и сыр,

Всё потому, что на самом деле любовь —

Больше, чем стих твой, и поезд, и этот мир.

«Может, знает о том далеко не любой…»

Может, знает о том далеко не любой,

Кто шекспировской грезит Вероною:

Равнодушием тоже бывает любовь,

К бесполезности приговорённая.

Что скорбеть над гробами Ромео, Джульетт,

Что бальзамами страсти надушены?

Ведь не пламенной страсти печальнее нет,

Но холодной тоски равнодушия.

Что такое юность

Что такое юность, вряд ли нам понятно.

То ли это глупость, то ли это прелесть.

То ли зайчик солнца, то ли тени пятна,

То ли это грубость, то ли это смелость.

Дерева и люди сходны по природе,

Пусть одни — дремучи, ну а те — цивильны.

С возрастом, должно быть, юность не уходит,

Просто затихает где-то в сердцевине.

Некогда умолкнут жизни колокольцы.

И тогда на спиле, соглашайся, друг мой,

Рассмотреть приятней годовые кольца,

Чем трухлявый опыт да гнилые дупла.

«Говорят, что море к любви остро…»

Говорят, что море к любви остро.

Выходи к прибою и им надрежь.

Говорят, что осень горит костром

На холодном ворсе твоих надежд.

Только пепел взветренный тонко пел

Над молчащей бледностью от золы.

Ты горячность юную тёплых тел

Из былого времени отзови.

Словно в фото вырежи силуэт —

Не поймёшь, крылатым был иль бескрыл.

Главное, что прошлого больше нет.

И о том, что не было, ты забыл.

Ни рабов покладистых, ни господ,

Ни всего, что водится на Руси.

Под солёным парусом горький плод

Воспалённой вольницы надкуси.

Всё равно, что Рим тебе, что Тамбов,

Всё буруны пенные в боль белы.

Это море врезалось сквозь любовь

В постамент возвышенной грусть-скалы.

«Видеть сквозь внешнюю красоту…»

Видеть сквозь внешнюю красоту

(или, напротив, сквозь некрасивость)

невоплощённую правду ту,

что не доносит телесный синапс —

в этом, наверное, есть итог

жизни, прошедшей наполовину,

многих разлук и многих тревог,

горы разглаживающих в равнину.

Ты, оказавшийся за чертой

прежней мечты (и жизни — отчасти),

не обольщаешься красотой

юности, прелести, нежной страсти.

Смотришь не гордо, не свысока,

но отдалённо — будто с обрыва,

как поднимает под облака

молодость брызги свои игриво

в тёплой реке, где прошедший дождь

стайки мальков согревал неслышно.

Дважды в прошедшее не войдёшь,

это простая заповедь свыше.

Знаешь ли? Не о чем нам жалеть!

Дар наш сейчасный своеобычен —

видеть сквозь плоть, сквозь наплывы лет

образ, что юности безразличен.

Даже и и то не бросает в дрожь,

что за спиной — с облаков и веток

тёплой рекой пробежавший дождь,

а впереди — холодная Лета.