Секундант Его Императорского Величества

Владимир Аваков (2025)

Олег Петрович Гребнев — политический консультант. Его сфера деятельности многообразна: от продумывания планов предвыборных кампаний для кандидатов до составления докладов по запросам на актуальные темы общественно-политической жизни. В преддверии Нового года он получает заказ особой важности — исследовать возможность использования образа Александра Сергеевича Пушкина для популяризации государственных задач. То, что изначально выглядит трудоемкой бумажной волокитой, постепенно становится политическим детективом. Кто, как и Олег Петрович, нацелен на документы, проливающие свет на историю? Какие цели преследуют эти люди? И самое главное — в чем тайна убийства Пушкина?

Глава первая

–…Пуля вошла через кожные покровы в живот справа, где-то вот в этом месте, разбила подвздошную кость, отколов множество небольших осколков, и, пройдя по окружности большого таза примерно по такой траектории, раздробила крестцовую кость, вероятно, перебив бедренную вену и повредив, как раньше говорили, становую жилу, то есть позвоночник. Началось сильное кровотечение. О характере раны мы знаем с определённым допущением, поскольку после смерти вскрытие тела производилось в домашних условиях и оно не было полноценным. Пулю не обнаружили и из тела не извлекли.

— Насколько ранение было болезненным?

— Рана вызвала приступы сильных болей и потерю сознания. Приёмы применявшегося лечения — холодные напитки и слабительное — только усиливали страдания. Состояние раненого облегчили, давая ему опиум в каплях. Смерть наступила спустя примерно пятьдесят часов и…

«Смакуют подробности мучения…» — подумал Гребнев и передвинул воспроизведение видеоролика вперёд.

–…Для ответа необходимо учитывать и другие обстоятельства, а не только расстояние, с которого производились выстрелы. Во-первых, использованное оружие. В настоящее время неизвестно, где находятся пистолеты и сохранились ли они вообще. Истории с их обнаружением периодически возникают, но являются недостоверными. Для изучения применённого тогда оружия и анализа характеристик совершённого из него выстрела сейчас исследователи обращаются к сохранившимся историческим экземплярам подобных пистолетов, например калибра двенадцать миллиметров французской фирмы Le Page. Эксперименты на манекенах показали, что стрельба из такого оружия приводит к серьёзным повреждениям мишени: выпущенная пуля имеет значительную убойную силу, однако точность выстрела низкая. Во-вторых, стрелки, как мы знаем, обладали хорошими навыками в приёмах пулевой стрельбы и имели опыт поединков на пистолетах, что немаловажно для оценки возможного исхода дуэли. У обоих участников присутствовала сильная мотивация к поединку: дуэлянты предполагали решить вопросы личной чести и косвенным образом иные вопросы из своей частной жизни, известные нам сегодня. По результатам сделанных выстрелов оба участника попали каждый в своего противника. В-третьих, расстояние в двадцать шагов с правом подхода каждого на пять шагов. Это условие, как и общие, в том числе повторение поединка, если в первый раз результат не достигнут, было согласовано дуэлянтами через секундантов. Какой результат имелся в виду? Очевидно, поражение противника. Посмотрите, здесь представлена возможная позиция дуэлянтов по условиям дуэли с приближением, которая и состоялась. Резюмируя, можно сказать, что всё устроено так, чтобы имелась возможность нанести противнику максимальный ущерб.

— То есть убить?

— Причинить ранение любой тяжести или поразить на месте…

«Ничего нового. А что дуэлянты думали и чувствовали в тот момент, не обсуждают, потому что никто этого не знает или разговоры о душе подписчиков не привлекают». Гребнев ещё передвинул ползунок записи вперёд.

–…Кодекс устанавливал, что дуэль является исключительно орудием удовлетворения интересов чести. Однако вопросы чести не всегда были причиной дуэли. Известны случаи, когда она использовалась в политической борьбе.

— Приведите пример.

— Первый известный пример — дуэль между князем Голицыным и Шепелевым. Петру Голицыну было тридцать семь лет. При подавлении восстания Пугачёва он командовал корпусом и одну неделю — всеми войсками. Голицын был богат и известен. Императрица Екатерина Вторая, увидев его в январе 1775 года на приёме генералитета в Москве, сказала: «Как он хорош! Настоящая куколка». В августе князя произвели в чин генерал-поручика. Следующим являлся высший генеральский чин генерал-аншефа. Одиннадцатого ноября Голицын был убит на поединке с армейским полковником Петром Шепелевым. Известно, что он стал полковником в тридцать три года, воевал против Пугачёва, но отмечен не был. После поединка с князем Голицыным судьба Шепелева изменилась: он получил генерал-майора, дивизию в армии Григория Потёмкина и племянницу Потёмкина с приданым в жёны. Именно Потёмкина, ставшего фаворитом императрицы, мог беспокоить карьерный рост прославленного боевого генерала с красивой внешностью. Писали, что, опасаясь утраты влияния и власти, Потёмкин организовал убийство возможного соперника и вознаградил убийцу. Пушкин упомянул об этом в своих «Замечаниях о бунте». Жизнь и политическая карьера Голицына были пресечены…

«Какое политическое убийство? Я читал — Потёмкин ни при чём». Гребнев ещё немного сдвинул ползунок.

–…Оскорбил капитана Василия Норова, сделав ему грубый публичный выговор и забрызгав грязью из-под копыт коня. Норов потребовал сатисфакции за оскорбление, бросив открытый вызов великому князю. Николай вызов не принял. Тогда Норов и пятеро офицеров в знак протеста против попрания офицерской чести подали прошение об отставке. Скандал дошёл до императора Александра Первого. Норова уговорили, и прошение об отставке он взял обратно. После поражения восстания декабристов в январе 1826 года Норова арестовали. По приговору он был лишён дворянства и чинов и подвергнут политической смерти с направлением на каторжные работы на пятнадцать лет. В последующем приговор изменили. В 1835 году Николай, ставший уже императором, разрешил перевести Норова из тюрьмы на Кавказ — рядовым в действующие войска. До самой смерти Норов находился под секретным…

Гребнев остановил воспроизведение. «В роли трупа — Пушкин… Конечно, можно вспомнить забытые истории и рассказать о них зрителям или читателям, но кому это интересно, кроме нескольких тысяч человек на всю страну и самого автора видоса с его нудным ”не забудьте подписаться на мой канал“. Разбираться, что там было на самом деле, никто не будет — никому это не нужно. Если в первых кадрах не показали, а на первых страницах не описали труп или секс, то дальше смотреть или читать не будут. Ещё есть любители рассуждать на ”философические“ темы, высасывая скуку из какого-нибудь исторического факта и требуя от читателя внимания и работы мозга. Напрасное дело. Мысли обывателя после пяти минут напряжения рассеиваются, сознание меркнет, и человек выключается. Настроение и пульс ровные, концентрация отсутствует — спокойный сон с открытыми глазами. Может, так скучно излагают? А кто, кстати, мог быть секундантом Николая? Да любой почёл бы за честь…»

Подойдя к окну, с высоты четвёртого этажа Гребнев стал смотреть, что за стеклом.

Тридцать первое декабря выпало на красное воскресенье.

Ветер дул прохожим в лицо. Глаза слезились. Подмораживало.

Здания светились огнями гирлянд и окон, деревья переливались в световых лучах. Все городские улицы, площади и бульвары сейчас смотрелись нарядно: украшенные декоративными конструкциями виды преобразились, надписи «С Новым годом!», иллюминация и завешенные игрушками ёлки как непременные атрибуты зимнего праздника давно заняли отведённые им места. Салюты и фейерверки запускались не везде. Красную площадь закрыли для посещения. Кремль в белой и золотой подсветке, как всегда, выглядел величественно, а часы на Спасской башне готовились дать команду на встречу нового года — время старого истекало.

Горожане спешили закончить последние дела и отправиться к домашним ёлкам, где собирались загадывать желания и разворачивать подарки. Каждый хранил надежду, что в новом году жизнь изменится к лучшему. Все вместе люди готовились встретить Новый год так же, как обычно, — по-российски.

Главное место на Пушкинской площади на высоком постаменте в окружении фонарей занимала бронзовая фигура Александра Сергеевича Пушкина — с головой, наклонённой в задумчивости. У памятника не ожидали влюблённые или те, кто назначил встречу. Здесь, сцепившись руками, стояла группа разношёрстной молодёжи, человек двадцать-тридцать. Некоторые из них держали транспаранты со словами, смысл и значение которых были непонятны. Слышались выкрики в мегафон.

Цепь сотрудников полиции отделяла митингующих от людей, проходивших по тротуару. Справа от памятника, в Большом Путинковском переулке, не заглушая двигатели, ждали припаркованные машины обеспечения и автобусы полиции и Росгвардии. За спиной Пушкина, на фасаде здания, где раньше находился кинотеатр «Россия», потом — кинотеатр «Пушкинский», затем — театр «Россия», а теперь размещается театр мюзикла, ярко светила реклама представления с обещанием зрелища для всей семьи.

Пешеходы шли по тротуарам Пушкинской площади и в большинстве, не обращая ни на что внимания на привычном пути, спускались по ступенькам в подземный переход. Просторный и длинный, он строился в советское время. Люди пользовались им, чтобы пройти в метро или на другие стороны площади. После произошедшего внутри террористического акта власти установили здесь мраморную доску в память о жертвах и пострадавших, и у мемориала всегда лежали цветы.

Жизнь в переходе протекала оживлённо. Кто-то передвигался в соответствии с временем суток — утром туда, вечером сюда; кто-то оказался здесь случайно; а кто-то слонялся без дела.

Вдоль одной стены власти распорядились смонтировать непрерывный ряд палаток и, собирая арендную плату, разрешили открыть в них торговлю почти всем — от нательного белья и телефонных чехлов до самодельных украшений и цветов. Цена товаров в основном не превышала стоимости нескольких поездок в метро. У освещенных витрин люди останавливались, образуя небольшие скопления: слышались заинтересованные разговоры, нужные вещи выбирались, примерялись и оплачивались. Активность покупателей привлекала следующих, тех, кто шёл мимо, — они вспоминали, что и им что-то нужно для себя или близких, и тоже подходили к палаткам. Довольные люди рассуждали, что сделанная покупка и детям их пригодится. Каждый, кто оказывался в переходе, находил в палатках всё, что нужно, и мог не тратить время на другие магазины. Здесь же пили кофе из стаканчика, быстро утоляя жажду и голод. Случайные прохожие покупали цветы, дорогие круглый год.

К стене напротив палаток иногда прислонялись попрошайки и нетрезвые личности. Долго они не задерживались, выходили на поверхность к местам, где в окружении голубей можно съесть шаурму или шаверму — кому что нравится.

В прежние времена в переходе стояла театральная касса, где продавались билеты на культурные мероприятия. После обустройства торгового ряда её убрали.

Людской поток, тянувшийся по переходу, редел поздно вечером.

По другую сторону улицы — впереди и правее памятника Пушкину — на нечётной стороне Тверского бульвара можно было увидеть стеклянные окна известного ресторана быстрого питания, под новой вывеской ставшего кафе с бургерами и картошкой фри.

По чётной стороне бульвара — вперёд и левее от памятника — просматривалось двухэтажное здание с элементами барокко, фасад которого сплошь украшали гирлянды из множества лампочек. Лампочки горели ровным бело-голубым светом, создавая впечатление, что стена состоит из искрящегося снега или льда, как у домиков в сказочной стране. В здании находилось «Кафе Пушкинъ», на самом деле — ресторан наценочной категории люкс с рекомендацией гида Michelin, внесённый в туристические справочники. У входа в заведение висела неброская белая мраморная табличка с едва различимым названием.

Контролёры неустанно проверяли улицу у ресторана быстрого питания на предмет нарушений правил платной парковки. Она в этом месте оплачивалась по максимальной ставке. Мужчина в расцвете сил в тёмно-синей форменной одежде, переходя от одной автомашины к другой, с помощью планшета фотофиксировал их номера. Если владелец автомашины задерживался, покупая «с собой» гамбургер и пакетик картошки, и пять минут, отведённых на оплату, истекали, то голодного любителя фастфуда ожидал штраф в размере, превышавшем стоимость купленной им еды в десять раз. Желание сэкономить на парковке подводило тех, кто обедал на скорую руку, но пополняло городской бюджет. Пребывание транспорта у ресторана «Кафе Пушкинъ» регулировал знак «Стоянка запрещена» с информационной табличкой «Работает эвакуатор». Водители автомашин, остановившихся под знаком более чем на пять минут, обычно заклеивали автомобильные номера бумажками или открывали багажник, чтобы номер не считывался машинами ДПС или контролёром. Если подкатывал эвакуатор, то транспорт, ожидавший обедавших пассажиров, уезжал на время и, петляя по переулкам, возвращался к тому же месту. Парковка здесь не разрешалась, но водители объясняли свои действия необходимостью. Пешеходы по обе стороны бульвара наблюдали ухищрения с бумажками и суету вокруг автомобилей и на тех, кто в них сидел, бросали недобрые взгляды, мысленно обвиняя в нарушении правил.

Вопросов никто не задавал, потому что правила все знали.

Давно закрытый Елисеевский гастроном заклеил свои большие пустые окна цветными картинами с новогодними сюжетами. На них в красивом городе у красивых витрин, полных подарков и товаров, стояли красивые люди с детьми, а по небу в санях, запряжённых оленями, летел Дед Мороз; последнее никак не соотносилось с российской национальной традицией. Судя по одежде изображённых на картинах людей, это были сцены из пятидесятых годов прошлого века или того раньше, когда большинство сегодняшних россиян ещё не родилось. Разглядывание нарисованной жизни не вызывало умиления или ностальгии, разве что обычную мысль: тогда было так, а сейчас этак. Тот, кто должен смотреть, не посмотрел, но те, кто, проходя мимо, посмотрел, вряд ли поняли.

Рекламные тумбы сообщали, что за бутерброды из фастфуда теперь надо платить меньше, телефонные тарифы открывают новые возможности, на острова летят прямо сейчас.

* * *

Гребнев Олег Петрович представлял собой мужчину сорока с небольшим лет с шевелюрой, уже тронутой сединой, маленьким животиком и достаточно твёрдым взглядом и являлся директором и владельцем компании по оказанию консалтинговых услуг. Олег Петрович специализировался на политическом консультировании и добился успехов: заработал личный авторитет, имя, известное потенциальным заказчикам, и некоторые деньги.

Свою работу Гребнев сравнивал с цветным стеклом, через которое можно рассматривать ослепительное солнце и работать с раскалённым металлом, контрастно увидеть опасную горнолыжную трассу или, если стёкла розовые, разглядеть доброжелательность и беззаботность окружающего мира. Будучи политическим консультантом, он преображал действительность, создавая условия и делая победу на выборах или мечту бюрократа реальными: подсказывал, как правильно посмотреть на вопрос, что в первую очередь выделить в проблеме, как следует понимать события и явления, какую необходимо применить идею, чтобы разрешить ситуацию и дойти до желанной цели.

Спрос на подобные услуги в обществе резко возрос, и востребованными они оказались в первую очередь на политическом поле. Как обычно, было необходимо доводить до людей различные решения, учитывать общественное мнение, обеспечивать поддержку действиям, но пришло понимание, что рассказывать людям о важном нужно правильным образом, и тогда достигается наилучший результат.

Политическое консультирование новой страны имело тридцатилетнюю историю: от привлечения иностранцев с момента исчезновения советского государства до опоры на российских специалистов к настоящему времени, от увлечения модными воззрениями в социологии и психологии до применения проверенных решений по управлению коллективным сознанием. По возрасту Гребнев не стоял у истоков отечественного политконсалтинга, но участвовал в развитии его тенденций последних лет, стараясь не отставать от духа времени. Результатами социологических опросов он интересовался, но и подыскивал другие источники информации. Гребнев постоянно находился в поиске новых подходов, с одной стороны, определяя пульс и нервы общественной жизни, с другой — способы влияния на них. В период «постпамяти»^[1] он пытался вызванными эмоциями спровоцировать людей на поступки, во времена fake news^[2] разоблачал и использовал влияние фальшивок. Когда слово «газлайтинг»^[3] стало словом года и выяснилось, что отношения газлайтинга — это когда врач выступает для человека в роли «всеведущего ума» и иногда такие отношения возникают между пациентами и сотрудниками стационарных психиатрических учреждений, Гребнев, ничего не понимавший в медицине, задался вопросом: «Может, нечто подобное для практических целей возможно проследить в паре “власть и гражданин”?» Но углубляться он не стал — просто был человеком, которому любой ценой нужен успех.

Профессионально Гребнев мастерски разрабатывал алгоритм действий на пути к обозначенной ему цели и успешно реализовывал замысел на практике. Однако при этом сам он называл себя аналитиком, потому что главным считал умение правильно разобраться в интересах клиента и предложить эффективные способы, чтобы эти интересы соблюсти. На практике данные способы нередко превращались в технологию, состоявшую из не совсем чистых приёмов, для выполнения которых особого ума не требовалось. Гребнев не хотел, чтобы он и его компания ассоциировались с грязными делами. Когда возникала необходимость, Олег Петрович не отказывался от возможности заработать и нанимал исполнителей со стороны. Они отзывались на его предложения поработать с охотой, зная, что задержек с выплатой вознаграждения не будет. Большую часть средств за свой труд он получал авансами: Олег Петрович был умным человеком, и те, кто имел с ним бизнес-отношения, были об этом в курсе.

Чем занимаются политические консультанты, известно. По общественно-политическому направлению — основному в работе — Гребнев представлял записки и сочинял доклады на темы, интересовавшие заказчика, продумывал планы предвыборных кампаний для кандидатов на выборах разных уровней, организовывал партийные и общественные форумы, проводил гражданские акции в поддержку действий властей. Иногда его привлекали и к составлению программ культурно-массовых мероприятий. Получал он задания и по непубличным вопросам. Например, составлял генеалогию рода какой-нибудь состоятельной персоны и параллельно разбирался в судимостях за корыстные преступления родственников заказчика, или, предлагая сторонам компромиссы, улаживал наследственные споры без обращения в суд, или помогал клиентам в достижении карьерных целей, другими словами, способствовал их назначению на желаемые должности. Задачи, которые ставили Гребневу, отличались разнообразием, но он предпочитал частные консультации для ответственных лиц. Не было оснований говорить о его политических пристрастиях в работе. Гребнев брался за любой проект, если заплатят. Его убеждения заключались в личной выгоде и коммерческом расчёте.

Работать Олег Петрович любил и считал, что заслуживает приличное вознаграждение. Желание сделать что-то бескорыстно у него возникало, но не часто, и он прослыл в меру неравнодушным человеком.

Гребнев избегал, чтобы его имя напрямую связывалось с политическими баталиями или, хуже того, с публичными скандалами, поэтому просьбы дать комментарий или принять участие в дискуссии по текущим событиям в публицистических программах на телевидении и радио, как правило, отклонял под благовидными предлогами. Ему не нравились легковесность и пропагандистский настрой передач или балаганный характер обсуждения темы. Он верил, что если используемые в дискуссии доводы превысили степень разумного преувеличения или вышли за границы допустимой недостоверности, то получаются не аргументы, а обман. Гребнев не участвовал в подобных постановках, не связывая свою работу с заданием морочить людям головы. Он хотел чувствовать себя мастером политического анализа, а не манипулятором общественного мнения.

«Коллеги по бизнесу», как всегда, нечасто хвалили такого конкурента, оценивая его работу. Среди них распространилось убеждение, что кто-то влиятельный покровительствует Гребневу, чем и объясняли деловые успехи его компании в последние годы. По этой причине старались не переходить ему дорогу. Он о сложившемся мнении знал и умно помалкивал, сам желая найти своего «тайного Санту».

Гребнев имел высшее юридическое образование, полученное в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, и одно время служил юристом. Деятельность его всегда вписывалась в рамки закона, за чем он следил. Олег Петрович предпочитал сохранять собственную приватность, что помогало в делах. Успехи Гребнева можно было связать с аналитическими способностями его и членов собранной им небольшой команды, обширными знакомствами с чиновниками, политиками, банкирами, бизнесменами — людьми из многих областей общественной и государственной жизни — и просто везением. На него играли и приобретённый за годы опыт, и показанные результаты. Хотя заказчики, получая желаемое, не спешили рассказывать, что успех принёс он, кто надо знал, что работал Гребнев.

Существенное значение имело и то, как Олег Петрович вёл дела. При себе он всегда носил смартфон с двумя сим-картами, абоненты между которыми распределялись по степени важности, а в кармане приличную сумму наличных и, разбираясь с поставленной задачей, старался не создавать себе врагов. Это было непросто, но, пользуясь разными средствами, Олег Петрович пока справлялся.

Гребнев смотрел на себя и жизнь глазами стороннего наблюдателя. Не то чтобы он сознательно отделял себя от всего происходившего или не связывал свои поступки с действиями людей вокруг, просто таким образом делал работу политического аналитика, и отстранённый взгляд как предпосылка беспристрастности вошёл у него в привычку.

В дополнение к сказанному Гребнев был прагматиком, иначе ему никогда бы не стать тем, кем он стал — человеком, способным отыскать эффективное решение в клубке противоположных интересов и взаимоисключающих вариантов. И ещё он имел склонность иронизировать по любому пристойному поводу. Однако, полагая публичное проявление иронии непозволительным для ответственного человека и понимая свой недостаток, Гребнев сдерживал желание высказывать вслух приходившие на ум, как ему казалось, смешные мысли и большей частью своим шуткам смеялся сам и беззвучно, про себя. Кто-то мог сказать, что фантазии искажали его восприятие и вводили в заблуждение, но Олега Петровича устраивало такое представление о действительности. Оно помогало сохранять свежесть восприятия жизни и не скучать.

Несколько месяцев назад Гребнев почувствовал, что перспектива завтрашнего дня стала для него неопределённой. Смысл работы Олега Петровича заключался в том, чтобы помогать исполняться намеченным планам, но они перестали быть ясными. Какая информация будет предложена людям? Что отвечать на возникшие вопросы? Какие проекты передадут в работу? Что будет дальше? Гребнев нуждался в ответах, но, по своему мнению, их не получал. Кроме людей, активно занимавшихся политикой, ответы в действительности мало кого интересовали. Он оценивал ситуацию как непонятную, долго находиться в таком положении не мог, и ему оставалось только ждать.

* * *

С утра Олег Петрович находился в офисе. Он давно заметил, что люди, которые обращаются к нему за консультациями, часто принимают решения в последний момент, а конец года вполне подходил под такое определение. Поэтому в любое время могли состояться незапланированные встречи, и быть к ним готовым значило получить нового клиента.

Из своего директорского кабинета Гребнев несколько часов обзванивал друзей и знакомых, поздравляя их с наступающим Новым годом, и просматривал новые, интересовавшие его ролики, выложенные в YouTube. Время до середины дня прошло с пользой.

Оторвавшись от собственных отвлечённых мыслей и созерцания сумеречного города, Гребнев решил пообедать. Он быстро надел куртку, спустился из офиса на улицу, пробежав по подземному переходу и проскользив в летних ботинках последние сто метров, вошёл в «Кафе Пушкинъ» и вскоре, сидя за столиком и зная меню на память, делал заказ официанту. Салат «Оливье тре деликат подъ соусом Провансаль» и «Котелета телячIя, рубленная по рецепту Пожарского, гарнированная жареной картофелью» ждать себя не заставили.

Ресторан «Кафе Пушкинъ» последние несколько лет оставался его любимым местом, зайти и отобедать в которое можно было двадцать четыре часа в сутки. У гардероба в приглушённом освещении гости могли полюбоваться на себя в большое напольное зеркало Морена, но не все смотрели на себя со стороны. Посетители оказывались в залах, своим убранством напоминавших комнаты дворянской усадьбы царских годов. Униформа персонала, подобранная по фасону и цвету к обстановке, подчёркнуто уважительная манера общения официантов с посетителями, меню, составленное из блюд по старинным рецептам и написанное в стиле и грамматике стародавних времён, — всё это делало ресторан интересным заведением, не похожим ни на одно другое; заведением, предлагавшим вместе с едой нечто большее. Истоптанный мрамор на полу, стены в пятнах и трещинах, потёртые со временем предметы интерьера были изготовлены к открытию ресторана в декорационных мастерских киностудии. Если, проходя из гардероба в зал, постучать костяшками пальцев по настенной плитке, выглядевшей как каменная, палец не чувствовал твёрдости — в ответ раздавался глухой звук, который издают изделия из гипса или пластика. О том, что в ресторане всё не совсем так, как представляется, и старые предметы обстановки — это новые, искусственно состаренные вещи, одни посетители — в большинстве своем — не знали, а другие, как Гребнев, не придавали этому значения.

В городе открылось ещё несколько заведений в дизайнерских интерьерах и разных кулинарных направлений — с высокой европейской и русской кухней, — рассчитанных на посещение состоятельными людьми. Выбирать из них можно было по предпочтениям. К примеру, любители итальянского стиля в интерьере и еде ходили в ресторан, носивший имя сына царя Салтана — опять же героя из произведения Пушкина. Но ресторан «Кафе Пушкинъ» имел особенный колорит: почти всерьёз он предлагал гостям почувствовать себя уважаемыми персонами давно ушедшего века. Предложение нравилось им и благосклонно принималось.

Для внимательного наблюдателя в декорациях «Кафе Пушкинъ» происходило интересное представление.

Посетители ресторана в основном принадлежали к одной социальной группе — материально обеспеченных людей, то есть тех, кто, делая заказ по меню любого заведения, решает, что хочется съесть и выпить, а не разглядывает стоимость блюд. Они приходили сюда, чтобы в респектабельном месте и в своём кругу вкусно откушать, что-то отметить или провести небольшую деловую встречу. Обычные же граждане, которые перемещались по городу не в собственных автомашинах представительского класса и с личным водителем, оказывались в «Кафе Пушкинъ» только в силу обстоятельств. Они терялись, когда официанты в соответствии с порядком, установленным в заведении, использовали по отношению к ним вежливую форму обращения времён Российской империи, называя мужчину сударем, а женщину сударыней. Где ещё такое увидишь? Разве что в кино. Расслышав в свой адрес слово «сударь», произнесённое с уважительно-почтительной интонацией, обычный человек понимал, что в этом месте он в гостях во всех смыслах: и как посетитель ресторана, и как человек здесь случайный. Зато после чашки кофе с десертом в «Кафе Пушкинъ» им было что вспомнить.

Деловые завтраки или обеды проводились в ресторане обычным порядком. Гребневу приходилось наблюдать, как адвокат за поеданием пирожков с визигой объяснял клиентам план действий по возврату утраченной ими собственности. Клиенты, потрясённые окружающей обстановкой и перспективой предстоящих судебных баталий, проникались уважением к его компетентности и осознавали, как им повезло с таким специалистом.

Встречались здесь медийные и просто известные персоны. Как-то Олег Петрович увидел давно примелькавшегося в радиоэфирах главного редактора с яркой внешностью, который забыл, где находится, — не ел и не слушал своего спутника, как от него могли бы ожидать, а что-то убеждённо ему высказывал, жестикулируя; и в целом было непонятно, получал он информацию или давал. Произнесённое слишком громко восклицание: «Не может быть!» — долетело до Гребнева, но тот, кому предназначалась фраза, пропустил её мимо ушей, как и весь монолог представителя интеллигенции, и флегматично насыщался. Судя по его спокойному равнодушию, было понятно, кем являлся жевавший человек. Кто расплачивался за обед, Гребнев смотреть не стал, а через несколько месяцев стало известно, что средством массовой информации контракт с главным редактором прекращён. Но это другая история. В таких случаях Олег Петрович сам часто думал: «Не может быть!» — и удивлялся не услышанному, а представленной ему логике рассуждения. Да и в интерьерах ресторана известные персоны смотрелись простовато и выглядели не такими известными, как на телеэкранах.

Иногда в ранние утренние часы официанты просили посетителей, зашедших с хорошим настроением позавтракать, пройти в один из концов зала, потому что в другой его части заканчивала веселиться после ночи, проведённой в клубе, компания молодых людей. К этому времени они находились в состоянии глубокой нетрезвости и демонстрировали отвратительное поведение. Персонал ресторана терпеливо ждал окончания представления и ограждал от участия в нём других гостей. Безобразие происходило в удалении, и общий порядок в заведении не нарушался. Известного сюжета в духе «футболистов на завтраке» никогда не допускалось — не кафе всё-таки.

В последнее время в ресторан стали приходить мужчины, которые занимались строительным бизнесом. Не смущаясь и не обращая ни на кого внимания, они ели «Яйца “Бенедиктъ” съ лососиною» и «Кашу изъ пшена тыквенную» и обсуждали, кто кому и сколько миллионов перечислит и «что у нас получается в итоге».

Гребнев сидел на первом этаже в зале «Аптека». При входе в зал лежали последние в году выпуски деловых газет «Коммерсантъ-Daily» и «Ведомости», отпечатанные на бумаге, но ими давно никто не пользовался. Гостей встречала живая, вся в игрушках и золотых огоньках ёлка. Залы погрузились в полусвет, как если бы зажгли свечи — так неярко горели лампы в настенных бра с зеркалами. К концу трапезы занятыми остались меньше половины столиков. Новые посетители не появлялись: желающим войти с улицы вежливо объясняли, что доступ в заведение временно закрыт в связи с приготовлениями к «сказочной ночи». Официанты и метрдотели тактично ожидали, когда гости закончат обед и уйдут. За окнами заметно стемнело.

Мысли Олега Петровича были заняты не едой. Он думал о том, что время, наступающее после Нового года, должно всему наконец придать определённость и чего-то ему очень хотелось, но предугадать он ничего не мог. Скользнув взглядом по залу и окнам и остановив внимание на людях, проходивших за стёклами по улице, Гребнев решил, что, например, он может сказать, как пешеходы поведут себя через пару минут.

«Курьеры, доставщики еды и нетерпеливые горожане перебегут проезжую часть в начале бульвара — тогда, когда движутся автомашины, а пешеходы должны стоять, — сделал предположение Гребнев и попытался в окно разглядеть, как прогноз будет сбываться, но место событий находилось далековато. — Водители нескольких автомашин чёрного цвета и другие, которые считают, что сами решают, как ездить, с нарушением заедут в небольшое дорожное пространство у пересечения улицы и бульвара, чтобы затем повернуть налево на глазах у инспекторов ГИБДД, — почему-то продолжил он и заинтересовался, что же будет дальше: — Инспекторы постоянного поста на Тверской, перед памятником Пушкину, покажут, что сами знают, кого останавливать за нарушения, и с целью проверки документов будут высматривать в потоке автомашин легкие грузовики, — недолго думая, высказал очередное предположение Олег Петрович. — Полицейские и военнослужащие Росгвардии покажут, что не их дело разбираться, почему кто-то собрался у памятника, и они сами давно знают, что делать с этими людьми. А люди, собравшиеся у памятника, подумают, что сами знают, что делать, и покажут, как нарушается общественный порядок.

Всё здесь понятно, — рассуждал он. — Люди пытаются жить так, как им удобно, и не будем утверждать, что ради этого каждый второй собирается игнорировать закон, а каждый первый это уже сделал. Это неверное представление. Каждый на своём месте приспосабливает мир под себя и имеет на это право. С границами допустимого, да, надо поработать. И потом, у поступков есть разные мотивы и люди всегда были разные, а не только те, кто делает то, что ему говорят, или то, что от него ожидают. Вопрос: как все будем жить дальше? Единое движение производится в направлении, которое указано с верхнего в иерархии места. Так должно быть, и пора бы, а то неопределённость порождает ненужные домыслы…»

В очередной раз придя в рассуждениях к многоточию, Олег Петрович оставил упражнения в прогнозах и стал думать о жене и дочке и сочинять планы на дни отдыха, которые появятся до выхода на работу из праздничного безвременья. Настроение у него было хорошее, но в ощущениях присутствовала лирическая нотка. Общее для всех чувство новогоднего ожидания чего-то светлого дополнилось у Гребнева воздействием симфонической музыки — она никогда не оставляла его равнодушным и привлекала внимание. Подборка классических произведений для оркестра, как всегда, звучала в ресторане в фоновом режиме.

Неожиданно по первым тактам мелодии Гребнев узнал вальс из сюиты Свиридова «Метель». Олег Петрович удивился, потому что раньше этот замечательный вальс в плейлист не включали. Музыка завораживала драматической красотой, и жевать под неё не хотелось. Возможно, ранее записанную программу изменили в связи с предстоявшим проведением «сказочной ночи». Гребнев собрался послушать любимую мелодию, но мысли его тут же переключились, и он решил под звуки вальса развлечься придуманным им же занятием. Неспешный обед почти окончился, оставалось допить кофе.

Развлекался Гребнев тем, что смотрел на людей, которые находились вокруг, и представлял их в обстоятельствах XIX века. Было забавно, иногда смешно. Со стороны наблюдать за окружающими ему всегда казалось занимательным. Представлять людей оказавшимися в другом историческом периоде времени Олег Петрович стал после назначения консультантом на съёмках художественного фильма с рабочим названием «Дуэль». В должности он находился больше двух лет с перерывом на локдаун из-за пандемии.

Сюжет кинофильма рассказывал историю последней дуэли Пушкина. Гребневу нравилось приходить на съёмочную площадку, где оживали исторические картины и люди в костюмах и платьях по моде начала XIX века двигались, разговаривали, проявляли человеческие чувства. По мере погружения в свои обязанности и наблюдения за процессом создания киноленты Олега Петровича всё больше захватывали сцены прошлого, которые воссоздавались в деталях.

Впервые столкнувшись со съёмочным процессом, он испытал на себе то, что называют «магия кино». Олег Петрович не терял понимания, что киногерои, ведущие беседы в интерьерах светских салонов или танцующие на дворцовых балах, — это талантливые актёры, подобранные, одетые, загримированные под сценарные образы, и произносят они заученные реплики, написанные для роли. Он видел, что красивые картины прошлого — это постановка, результат труда многочисленной съёмочной группы. Но сила художественного изложения истории, убедительность актёрского перевоплощения и реалистичность действия, возникавшие на площадке, в итоге заставили его по-другому посмотреть на события, о которых шёл рассказ. Гребнев сначала задумался, а потом отчётливо осознал, что перед камерой разыгрывалась не придуманная история о мифологизированных личностях, а прожитая жизнь когда-то реальных людей. В какой мере увиденная картинка в целом достоверна и отражает далёкое прошлое, он глубоко не вникал, потому что кино есть кино, а не историческое исследование.

Именно наблюдая воссозданное давнее прошлое, Гребнев стал мысленно примерять окружавших его людей из сегодняшнего дня к жизни и персонажам, увиденным на съёмочной площадке. В результате у него возникла тайная забава — умозрительно оценивать, насколько человек, если его из повседневной жизни перенести в начало XIX века, оказался бы там к месту и в каком качестве. Объектами для таких шуток в большинстве выступали случайные знакомые и незнакомые, поэтому фантазии Олег Петрович строил на своих мимолётных впечатлениях и наблюдениях. Он от души иронизировал молча и выводами редко с кем делился.

Как-то Гребнев прочитал, что некоторые люди сами часто представляют себя оказавшимися глубоко в истории и, не стесняясь, рассказывают о личном опыте «путешествия во времени». И речь в данном случае шла не о реконструкторах или сообществах эльфов и орков — мужчинах и женщинах, живущих в воображаемом мире. Например, популярный телеведущий и журналист может рассказать, что представлял себя в обществе XIX века. Гребнев подумал, что тот на старости лет скорее страдает от недостатка чиновничьего внимания, раз намекает, что как аристократ духа был бы близок к императору. «Обращаясь к прошлому, люди определяют своё место в настоящем», — решил Олег Петрович.

Гребнев изобразил на лице, что получает удовольствие от вальса и кофе. «Кто у нас сегодня жуёт?» — задался он вопросом и под музыку, которая могла бы в танце кружить гостей бала, стал всматриваться в сидевших в зале людей, на которых и так смотрел, пока ел.

Первыми, с кого Гребнев начал, стали трое мужчин примерно одного с ним возраста, расположившихся за столиком, как в офисе. Перед ними находились только чайники с чаем, чашки и мобильные телефоны. Одеты мужчины были в костюмы тёмных оттенков синего и серого цветов, двое сняли пиджаки и повесили их на спинки стульев, оставаясь в белых немятых рубашках без галстуков. Он посмотрел на столик у самого входа в зал. Там пребывала пара охранников, которые держали в руках верхнюю одежду — куртки или пальто. Гребнев решил, что охранники ожидают именно этих мужчин. «Нет у них желания раздеться в гардеробе», — подумал он.

Компания вела негромкий разговор. Понять по лицам, о чём говорили, было невозможно, но эмоции проявлялись через слишком громко поставленную на блюдце чашку, пододвинутый несколько раз стул и пытливые взгляды, которые периодически бросались на окружавших. Телефоны не звонили — звук сигналов оставался выключен, — но их владельцы периодически смотрели на экраны — видимо, приходили сообщения.

С идентификацией группы у Гребнева вопросов не возникло: понятно, что судари являлись бизнесменами, возможно, собственниками или управляющими крупных компаний или банков — часть топ-менеджмента, входят в советы директоров и правление, а финансы — не только их дело, но и смысл жизни. Встретились ненадолго: надо посмотреть друг на друга, что-то уточнить или обсудить чужие мысли. У людей их положения всегда найдётся тема для общения в полуприватной обстановке. Встреча не то чтобы обязательная, но нужная.

«Господа должны быть дворянами и принадлежать к высшему аристократическому обществу. Благородство происхождения не учитываем, — стал рассуждать Гребнев. — У них есть состояние, в некоторых случаях хорошее образование, есть в собственности земля и просторный загородный дом, есть также зависимые люди, судьбы которых, в плане уволить или оставить на работе, они решают по своему усмотрению. Они путешествуют, пересекая любые границы, и занимаются благотворительностью».

Он представил, что принадлежащие им бронированные чёрные «роллс-ройсы», «майбахи» и БМВ седьмой серии — это разрисованные золотом чёрные экипажи: у крыльца ресторана в ожидании стоят лакированные кареты, запряжённые лошадьми вороной масти, падает чистый белый снег, и кучера смахивают снежный налёт с попон, лежащих на спинах у лошадей.

«Всё равно не дворяне, — оценив собственные фантазии, подумал Гребнев. — Сегодня у них что-то есть, а завтра побежит сударь, если успеет и если примут, за кордон, лишившись всего в родной стране. Нет у них ни положения, ни окружения, ни прошлого, ни ясного будущего. Накопленное ими богатство вызывает уважение не у всех».

«Хватит ёрничать», — поправил он себя и согласился с собой же, что вывод его необоснован и что побыть дворянами ребята могли.

Олег Петрович собрался перевести взгляд дальше, но тут ему пришла мысль, что вряд ли эти уверенные в себе люди продержались бы в дворянском обществе больше одного вечера и ночи, если не стоять за колонной. Дело было не в способности вести светский разговор и говорить дамам комплименты — этому можно научиться. Гребнев подумал, что при посещении мероприятия в дворянском собрании или великосветского салона, где обсуждали новости, пили шампанское, играли в карты, они из-за принципиальной несхожести своих взглядов на жизнь, вино и казино по сравнению со взглядами остальных присутствовавших «с большой долей вероятности» оказались бы внесёнными в стоп-лист на проход в заведение или, того хуже, получили бы вызовы на дуэли.

Гребнев стал смотреть дальше.

За столиком у окна сидели две дамы на вид лет тридцати. О женском возрасте Олег Петрович всегда высказывался неопределённо. Молодые женщины без стеснения разговаривали по телефону, в них же на экранах что-то показывали друг другу, пили вино и вели оживлённую беседу, скорее всего, о чём-то новом, красивом и полезном. Сударыни, как обращались к женщинам официанты, выглядели одетыми по моде и имели ухоженный вид.

Не высматривая украшения на пальцах, Гребнев определил, что перед ним жёны или подруги, которые расходуют средства своих состоятельных мужчин. Манера поведения и внешний вид говорили, что женщины вряд ли работают, скорее посвящают время себе, но, возможно, развлекаются приобретённым для них малым бизнесом, например косметическим салоном или nail/brow-баром. Детьми они не обременены: маленькие — на руках у нянек, постарше — после уроков в частной школе там же делают домашнее задание и с бабушкой или дедушкой на машине с семейным водителем едут на занятия в спортивные секции. Салат оливье дамы готовить сегодня не будут — всё уже приготовлено домработницами или доставлено из ресторана. «Породу оставляем в стороне, и если дам нарядить, то будут дворянки», — поначалу решил Гребнев.

Дальше память стала подсказывать ему, что женской части дворянства в целом были присущи высокий уровень культуры, образованность, поведение согласно этикету, владение французским языком, интерес к чтению литературы, умение играть на музыкальном инструменте, петь и, в конце концов, танцевать на балах. «Ещё и смартфонов у тех не было», — добавил Гребнев и посмотрел на дам уже с сомнением.

За одним из столиков обедали двое мужчин: один больше говорил, другой больше ел и для поддержания разговора делал головой неопределённые движения. У ног того, кто ел, на низкой подставке стоял новогодний пакет из плотной бумаги, очевидно, подарок. Гребнев решил, что чиновник получает поздравление от коммерсанта. Судя по тому, что аппетит у коммерсанта отсутствовал, инициатива обеда принадлежала не ему.

Гребнев предположил, что «чиновник» теперь думал: «Не засветился ли я, сидя здесь с этим деревенщиной? Но очень хотелось поесть суточных щей в горшочке, а пакет для подарка “крестьянин” выбрал правильный — без названия своей компании, соображает всё-таки». Олег Петрович посчитал, что «чиновник» мог бы поприсутствовать в своей же роли в XIX веке, но называть его дворянином не хотелось.

В отдалении сидели две пары среднего возраста — обедали с вином, весело общались и периодически дружно смеялись. Не утруждая себя сомнениями, Гребнев определил их как семьи квалифицированных специалистов, рабочее время которых проходит за компьютером. Управляющие фондами или дизайнеры с фамилией, что-то такое, но профессионально успешные люди. «Профи Новый год отметят не дома, а с компанией где-нибудь в шумном месте, например в ночном клубе. Дома, в его якорном понимании, у них, скорее всего, нет — арендуют жилплощадь, там и проживают. Они ещё думают, где у них в недалёком будущем построится дом — здесь или в другой стране, может, и сейчас обсуждают. Неопределившихся в историю не берём», — решил Гребнев.

Следующими оказались двое обыкновенных на вид мужчин в возрасте за пятьдесят с жёнами — все одеты, как показалось Олегу Петровичу, без изящества. Мужчины объявляли тосты, чокались рюмками и выпивали, дамы с небольшими перерывами отвечали на телефонные звонки. Общее оживление за столом указывало, что Новый год к ним уже пришёл. Гребнев сообразил, что это гости из региона: приехали в столицу потратиться и отдохнуть, а жёны принимают поздравления с малой родины, где Новый год, наверное, действительно наступил. Не разбираясь с социальным положением приезжих, Олег Петрович решил облачить мужчин в халаты и отправить на природу в сельскую местность.

Присутствовала группа китайских туристов. Одетые тепло, для пешей прогулки, они листали путеводитель и, возможно, обсуждали дальнейший маршрут освоения территории или прикидывали, как русские названия звучат на китайском. Местный праздник Нового года для них ничего не значил. У китайских товарищей свой Новый год и вообще календарь жизни. Гребнев мысленно поздравил их с успехами и пожелал «счастливого Нового года и Рождества». Туристам не было никакого дела до него и всех остальных вокруг.

Оглядевшись, Гребнев подумал, что сегодня дворян мало, и решил, что все ярлыки навесил.

«Ну что ты, в самом деле, дворянин не дворянин… Портреты им сочинил, физиономист нашёлся… — слегка пожурил он себя. — Это такие же люди, как из массовки на съёмках: идёт по залу в окружении свиты, голубая лента через плечо, мужчины встречают поклонами, женщины реверансы делают, а у самого ни роли, ни даже слов нет. Да, но какой вид имеет!.. — поспорил сам с собой Гребнев, вспоминая увиденное на съёмочной площадке. — Никто не будет думать, что “князь ненастоящий”. А почему? Потому что зритель смотрит и знает, что купил билет и ему рассказывают историю, а тут вроде как сама история происходит, а то, что жизнь именно такая, верить никто не хочет. Не умничай, идти пора».

Ещё он подумал: «Интересно посмотреть, как проходит ”сказочная ночь“ для тех, кому продали билет, и для тех, кто сам решает, какая сказка будет ночью. Понятно, что не для всех… А есть у них что-то общее, кроме билетов на сказку? Опять меня заносит… Ладно, как-нибудь…»

Напоследок Гребнев причислил себя к продвинутым специалистам, но с ясными представлениями о доме и определившейся любовью к Родине, самоназвался дворянином и удовлетворённо допил кофе из маленькой кремовой чашки. Музыка закончилась.

Желая получить счёт, Олег Петрович поискал глазами официанта и, немного обернувшись, посмотрел себе за спину, в угол зала, где стоял сервировочный шкафчик, которым пользовался персонал ресторана. Оказалось, что позади Гребнева, за столиком на двоих, спиной к нему сидел мужчина и напротив мужчины тоже кто-то сидел. Олег Петрович не заметил их раньше. Официант стоял как раз рядом с этим столиком.

Привстав и развернувшись, совсем уже неприлично Гребнев заглянул поверх плеча мужчины и увидел девочку, как ему показалось, лет около десяти, с русыми волосами. В руках она держала столовые приборы, перед ней на тарелке лежал эклер. Девочка заметила странное поведение Гребнева и посмотрела на него умными глазами. Во взгляде ребёнка он прочитал обращённый к нему вопрос и почувствовал неловкость.

Начала складываться новая мысль, но Гребнев не успел задуматься, так как ощутил в кармане пиджака вибрацию смартфона. Он присел на стул, достал «дрожащий» аппарат, посмотрел, как на экране определился входящий звонок, а затем сдвинул зелёный кружок приёма вызова.

— Слушаю вас, — сказал Гребнев, сосредоточившись в ожидании начала разговора и ощущая лёгкий душевный трепет.

— Здравствуйте, Олег Петрович, — раздался мужской голос с уверенно деловой интонацией.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — ответил он, стараясь попасть в ту же тональность.

— Примите к сведению: я подписал вам поручение, курьер отправлен. Не затягивайте с исполнением. Всего наилучшего.

— Я понял. Спасибо, Сергей Сергеевич! До свидания, — успел сказать Гребнев, как его собеседник закончил разговор.

Волнение исчезло, и он почувствовал радость: произошло то, ради чего Гребнев приехал в выходной день на работу, — получено новое задание. Никакой неожиданной встречи с заказчиком не состоялось, просто его главный заказчик ему позвонил, и сразу открылись новые перспективы. Этого достаточно, это то, что Гребнев желал.

Ни о чём больше не рассуждая, он оплатил счёт за обед, оделся в гардеробе и вышел из ресторана.

Ускоренным шагом Гребнев направился в свой офис, который располагался в здании на другой стороне улицы — в деловом центре на углу Пушкинской площади и Тверской, который прославился тем, что как-то выгорел дотла и годы стоял заброшенным пепелищем, пока его не восстановили.

Лёгкий мороз холодил лицо. Тротуары зачистили от недавно падавшего снега. Снежные кучи дожидались у края проезжей части, когда их вывезут на плавильные пункты. Обычная погода для зимы.

* * *

Звонил Гребневу Сергей Сергеевич Петров — важный чиновник, начальник управления. Неудивительно, что деловой звонок от него раздался, когда люди в основном уже занимались последними приготовлениями к новогодним праздникам. Производственный календарь Сергея Сергеевича зависел не от чёрных и красных дней, а от загруженности делами и их срочности. Петров являлся весьма ответственным лицом, и обязанностей у него хватало. Для выполнения служебных задач он работал столько, сколько требовалось для их успешного выполнения, и не считался со своим личным временем и временем других. По-иному быть не могло.

Гребнев знал Петрова не так чтобы давно, но уже несколько лет. Отношения между ними строились строго формально, на основе договора об оказании консультационных услуг. В документе стояла подпись Сергея Сергеевича, как и на заданиях, выдававшихся Гребневу время от времени в соответствии с договором. Сергей Сергеевич не являлся начальником для Олега Петровича, но в действительности именно от него зависело успешное существование компании Гребнева: удовлетворённость Петрова в результатах исполнения его заданий имела ключевое значение для зачисления и пребывания в обойме ведущих экспертов-консультантов.

Ходить к влиятельным людям хорошо с любыми докладами: улучшается качество жизни консультанта и открываются разные дополнительные возможности. Работая для Петрова, Гребнев старался как мог. Проектов первостатейной важности пока не случилось, но называть незначительным то, что сделано, было неверно.

Следуя по подземному переходу, Гребнев думал о состоявшемся телефонном разговоре. Диалог вышел сухой, поздравить Петрова с праздником он не успел. Понятно, что у Сергея Сергеевича нет времени выслушивать любезности в трубке, спасибо, что нашёл возможность лично позвонить. Значит, дело предстоит нерядовое, ответственное, а новогодняя открытка, отправленная Гребневым, точно уже дошла до Петрова. Новый заказ подтверждал, что наверху его работу ценят и полагают нужной, а значит, и полезным считают, что важнее всего.

Получить письмо от Петрова Олег Петрович хотел непременно сам. Тогда заказчику доложат, что документы переданы лично в руки, и тот поймёт, что, как и он, Гребнев сегодня на работе, дела не позволяют ему отдыхать и что Олег Петрович сразу «включается» по звонку. Подсознательно заказчик запомнит, что они с Гребневым в одинаковом положении, что он — «свой». С такими мыслями Олег Петрович вошёл в тёплое здание, и его дорогие офисные туфли не по сезону на кожаной подошве зацокали каблуками по скользкой плитке пола. На ресепшене Гребнев предупредил, что ожидает курьера с документами, и по лестнице поднялся на четвёртый этаж. Лифты в деловом центре не работали.

Рядом с дверью офиса компании Гребнева висела табличка с названием «КПП». Первое время после учреждения компания называлась «Консалтинг политических проектов», но затем он оставил только начальные буквы трёх слов — коротко и ни к чему не обязывает. Для клиентов потерялась смысловая ясность, но получилась интересная, как ему показалось, двусмысленность: путь к цели проходит через КПП Гребнева.

Электронным ключом он открыл дверь и зашёл в офис. Персонал компании отсутствовал, на работу сегодня никто не вызывался.

Гребнев прошёл в свой кабинет, снял и убрал в шкаф зимнюю куртку и сел в кресло за рабочий стол. Хотелось скорее узнать тему и содержание полученного задания. Ждать оставалось недолго.

Кабинет Гребнева представлял пространство, где, помимо директорского стола, размещались стол с креслами для проведения совещаний, журнальный столик с мягкой мебелью для неформального общения и несколько стеллажей для книг. Основное место на книжных полках занимала многотомная библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времён до начала ХХ века. Большую часть томов в тёмном переплёте Гребнев не читал и даже не пролистывал, потому что полагал отечественную мысль устаревшей. В одном углу стоял шкаф для одежды, в другом висела телевизионная панель. На журнальном столике с начала зимы находилась маленькая искусственная ёлочка, украшенная только горящими лампочками.

Большая площадь столешницы директорского стола позволяла во время работы удобно раскладывать распечатанные тексты и документы — Гребнев предпочитал документы в руках, а не файлы на экране. Монитор компьютера и телефон офисной АТС располагались на приставной тумбе слева. Настольная лампа современного дизайна с узким удлинённым плафоном давала хороший направленный свет на нужное место перед человеком, сидевшим за столом. Рядом с ней находились два чугунных, покрытых чёрной матовой краской бюста высотой сантиметров двадцать пять: императора Николая Первого и поэта Пушкина.

Бюсты были самыми примечательными предметами в кабинете. Все, кто заходил к Гребневу, обращали на них внимание и с любопытством рассматривали. Некоторые не стесняясь спрашивали, указывая на один из бюстов: чей это? Получив ответ, качали головой, изображая понимание. Про бюст Пушкина вопросов не задавали. Самому Гребневу нравилась детальная проработанность скульптурных портретов.

Сначала в кабинете появился бюст Николая Первого, изготовленный, судя по клейму, в 1840-е годы на Мышегском заводе княгини Е. Бибарсовой. Бюст подарил режиссёр кинокартины, в работе над которой участвовал Гребнев. Император в военном мундире с эполетами и орденами непреклонно смотрел немного вверх. Мыслей о схожести железного императора с оригиналом у Олега Петровича не возникло. Бюст понравился ему и занял место не на книжном стеллаже, а на рабочем столе.

Через несколько дней Гребнев подумал, что для создания правильного впечатления от обстановки требуется иметь в кабинете и заметный культурный акцент. Находясь в состоянии душевной погружённости в киносъёмки, долго Олег Петрович не выбирал. Хотя он не являлся поклонником творчества поэта и художественную литературу читал по необходимости, отправился в книжный магазин и, найдя там бюст Пушкина, купил его. Поэт, одетый в смокинг с галстуком, смотрел в левую сторону. Погрудное изваяние было современной массовой продукцией. Гребнев отметил, что Александр Сергеевич выглядел несколько непохожим на себя, то есть не так, как представлялось ему по общему впечатлению от изображений Пушкина на двух известных портретах, написанных художниками Кипренским и Тропининым в 1827 году. Портреты эти с детских лет знакомы всем. Гребнев специально смотрел репродукции и описание картин. Искусствоведы отмечали байронизм Пушкина в работе Кипренского и одухотворённость поэта у Тропинина, современный же был корректен во всём, но на свои портретные изображения не походил. Олег Петрович предположил, что таким Пушкина видели его создатели — владельцы производства. Замыслу Гребнева это не мешало: по бакенбардам понятно, кто изображён, а знавших поэта лично сегодня нет.

Поставив бюсты на стол на небольшом расстоянии друг от друга, он удовлетворился. Скульптурные изображения великих людей характеризовали владельца кабинета мыслящим по-государственному, образованным и культурным человеком — Гребнев рассчитывал на такое впечатление. Иногда он шутливо обращался к бюстам с вопросами, что смешило работников КПП — вроде как директор разговаривал с самим императором или поэтом.

На стене, дальней от директорского стола Гребнева, висела небольшая цветная портретная фотография президента страны — такие тоже продаются в книжных магазинах. Лицо президента улыбалось и располагало к доверию, взгляд его был направлен вперёд. Посетитель не замечал фотографию, когда входил, потому что она оказывалась у него за спиной. Портрет бросался в глаза при выходе из кабинета. Увидев его, некоторые из посетителей начинали вспоминать, не слишком ли много они наболтали во время разговора. Гребнев осознанно поместил президентский портрет не на видном месте. Он считал, что не состоит на государственной службе и не имеет цели бессодержательно демонстрировать принадлежность к вертикали государственной власти. Президента уважал. С органами власти и управления работал с удовольствием, полагая, что и сам делает что-то нужное для страны.

Гребнев оживил монитор компьютера — на экране высветилась лента новостей — и стал просматривать краткие заголовки, уделяя внимание нужному. Он привык следить за информационными сообщениями о событиях, поскольку работа требовала оперативно знать о происходящем в стране и за её границами.

Новости больше относились к наступавшим праздникам, чем к деловой или политической жизни. Прочитав несколько сообщений, в том числе выделенных жирным шрифтом как важные, Гребнев понял, что дела и политика в этом году закончились, по стране разъезжал в санях Дед Мороз и шагал маленький, но Новый год.

Сообщение, что бывший премьер-министр Франции вышел из состава совета директоров крупной отечественной нефтехимической компании, под конец года излагалось читателям как история из жизни пенсионеров. Гребнев удивился, что иностранец продержался долго. Он подумал, что, приглашая управленца международного класса, страна поступает расчётливо или благодарно, вознаграждая его за прошлые дела. «Как бывает, — размышлял Олег Петрович, — изменившиеся обстоятельства делают нецелесообразным дальнейшее сотрудничество, и проект закрывается. Бывший премьер-министр… Здесь дела серьёзные… и обстоятельства, вероятно не в сфере текущих международных отношений, на что-то намекают». Он поморщился. Гребнев нередко читал в новостях то, что не написано. Новости бывают многоплановыми, но он считал себя догадливым, что для аналитика в порядке вещей.

Ещё один заголовок, привлёкший внимание Олега Петровича, напоминал о продолжении расследования уголовного дела в отношении арестованной в апреле бывшей замминистра культуры. Экс-чиновница подозревалась в злоупотреблении должностными полномочиями в рамках схемы хищения денежных средств через «Пушкинские карты». Гребневу хотелось знать, чем всё закончится, но конца пока не предвиделось.

Олег Петрович заинтересовался, какие фильмы ожидаются к выходу в прокат в ближайшие месяцы, — планировалась премьера художественного фильма «Онегин», затем узнал, как первые лица встретят праздник, и ознакомился с изменениями в законодательстве, которые вступят в силу с первого января. На всякий случай он изучил телепрограмму на несколько дней вперёд: нет ли анонсов каких-либо проектов, о которых потом будут говорить? Смотреть предлагалось авантюрные истории с пальбой в прямом и переносном смысле во все стороны: криминального, военного, исторического, общественно-политического, фантастического — какого-угодно покроя. Это было скучно.

Думая, чем ещё себя занять, Олег Петрович обвёл глазами кабинет и остановил взгляд на большой толстой книге в кожаном переплёте, которая стояла на полке. Он встал из-за стола, подошёл к стеллажу и взял книгу в руки, сразу ощутив её тяжесть. Это была «Российская летопись», изданная в начале двухтысячных в Санкт-Петербурге, большого формата, с золотым обрезом, на толстой глянцевой бумаге — модный некоторое время назад подарок одного из клиентов. Гребнев иногда просматривал летопись, чтобы узнать о событиях, происходивших в истории государства в те же календарные дни, но в прошедшие годы. Положив книгу на журнальный столик и присев в кресло, он открыл декабрь 1836 года. В связи с тем, что его текущая работа была связана со съёмками фильма о последних днях жизни Пушкина, Гребнев невольно многое делал под влиянием событий двухсотлетней давности, относившихся к поэту.

Летопись сообщала, что «22 декабря вышел в свет девятый номер журнала “Современник”, в котором за подписью “Издатель” был опубликован роман “Капитанская дочка”». Далее значилось, что «по велению Николая I на гранитном пьедестале возле Иоанновской колокольни в Кремле поставлен Царь-колокол». Кроме того, указывалось, что завершена восьмая ревизия (перепись населения), по результатам которой без учёта Финляндии и Царства Польского население России составляло пятьдесят два миллиона человек. Никаких других значимых событий, кроме указанных, в летописи государства Российского за декабрь 1836 года не значилось.

«Да, интересно, в чём заключается история и над чем работали великие мужи: каждый занимался своим делом на благо государства и народа, которого было пятьдесят два миллиона человек», — отметил Гребнев.

Поддавшись желанию узнать ещё что-нибудь про Царь-колокол, Гребнев вернулся за рабочий стол и, открыв в интернете нужный материал, прочитал, что колокол пролежал в земле около века и волею государя императора Николая Первого поставлен четвёртого августа. Гребнев слегка удивился, но раскапывать, почему об этом событии сообщает летопись за декабрь, не стал. Задумавшись на мгновение, Олег Петрович развернул статью о создании романа «Капитанская дочка» и обнаружил в ней указание, что впервые тот опубликован при жизни Пушкина в четвёртой книжке журнала «Современник», а не в девятой, как значилось в летописи. Снова удивившись, Гребнев открыл статью о ревизских сказках, и из неё следовало, что восьмая ревизия состоялась в 1833–1835 годах. «Странная какая-то история», — решил он и убрал летопись на полку.

Наконец раздался звонок офисного телефона. Олег Петрович поднял трубку, и девушка со стойки ресепшена делового центра сообщила ему, что прибыл курьер. Гребнев спустился на первый этаж, оформил у того получение письма и по лестнице вернулся в офис.

Расположившись за столом, Гребнев ножницами аккуратно вскрыл принесённый конверт и вынул из него два листа. Первый, из плотной бумаги, представлял собой короткое сопроводительное письмо: директор компании Гребнев О. П. уведомлялся, что в соответствии с ранее заключённым договором ему направляется Поручение на выполнение консультационных услуг — приложение на одном листе. Подписал начальник управления С. С. Петров. На втором — упомянутом Поручении — значилось, что ему, Олегу Петровичу, надлежит представить заключение по теме: «О возможности использования образа А. С. Пушкина и литературного наследия поэта для популяризации задач государственного строительства».

Находясь под впечатлением от узнавания предмета работы, Гребнев замер на несколько секунд и затем во второй раз прочитал задание. При беглом взгляде обозначенная тема привлекала внимание масштабностью, и он подумал, что за свою предыдущую деятельность не получал другого, требующего такого укрупнённого анализа; вероятно, оценка его как специалиста в глазах заказчика возросла и положение как одного из многих консультантов изменилось в лучшую сторону. Насколько, сказать трудно, но основания считать, что на него обратили внимание на новом уровне, видимо, имеются. Олег Петрович почувствовал, что тема интересная.

Пережив подъём самооценки, Гребнев обратился мыслями к работе и стал обдумывать, что ему предложено сделать. Разбираясь в формулировке, Олег Петрович осознал её неконкретность и вызванную этим очевидную трудность в понимании поставленной задачи. Если «образ Пушкина» и «литературное наследие поэта» по сути понятны и доступны для анализа по выбранным критериям, то про «задачи государственного строительства» в поручении ничего не объяснялось, и что имеется в виду, оставалось догадываться.

На память быстро пришло высказывание первого заместителя руководителя администрации президента о том, что страна вступила в период масштабных необратимых изменений, которые затрагивают все сферы человеческой жизни, включая очевидные, касающиеся системы политического устройства. Гребнев ни на минуту не забывал об услышанном, что являлось для таких, как он, политических консультантов ориентиром в перспективах работы. В область политических реформ его до сегодняшнего дня не допускали, но он очень хотел. «У-у-у, как интересно, — снова подумал Гребнев, — полезно узнать, над чем работает Комитет СФ по конституционному законодательству и государственному строительству. Хотя бы для общего представления».

«На что конкретно отвечать? Не будем торопиться с выводами, — сказал он себе. — Это тебе не “сделай то, не знаю что…”, тут в каждом слове смысл, который надо понять, потому что писано “для своих и умные поймут”. Решу задачу — докажу, что свой».

Работа, которая поручалась, определённо имела политическую направленность и соответствовала его специальности политического консультанта. Для составления полноценного заключения следовало провести профессиональный анализ по разным направлениям. Например, дать Пушкину историческую и политическую оценку, определить, что представляет образ поэта, сложившийся в общественном сознании, рассмотреть идейно-художественные аспекты его творчества применительно к общественно-политической обстановке в стране и проектам, которые находятся «на повестке». Одному справляться придётся долго, требовалась помощь специалистов разных компетенций: социологов, историков, литературоведов — всех, кого можно. Вот он, Гребнев, как назначенный первым исполнителем соберёт экспертные мнения и сведёт в один ответ. Против этого Олег Петрович возражений не имел. Вопросов, на которые у него имелись готовые ответы, ему давно не задавали. Он знал, что делать, и считал себя готовым для большого дела.

Гребнев вспомнил о пушкинском мифе и том, что его регулярно использовали в политических целях. Олегу Петровичу довелось читать об этом в исследованиях историков. Пушкин оказался не только канонизирован, но и идеологизирован. В период Великой Отечественной войны и в послевоенные годы он стоял на службе защиты отечества, воспевал победы русского оружия и великой Страны Советов. В советское время образ Пушкина использовали для воспитания советского человека, и Гребнев подумал, что заказчик рассчитывает на подход, который соответствует сегодняшнему времени — отличному по своему духу и укладу от прошлого века; подход, который не совпадает со сталинской или позднесоветской литературной стилисткой, хотя слова можно употреблять те же и смысл их может совпадать. «Хорошо бы придумать что-нибудь новое», — подумал он и вспомнил не так давно представленное публике изображение Александра Сергеевича. Улетающие авиапассажиры могли любоваться им на панно одной из стен в новом терминале аэропорта Шереметьево имени Пушкина: волосы и бакенбарды поэта, его одежду дополнили рисунками известных столичных зданий и сооружений — Большого театра, храма Христа Спасителя, метромоста, храма Василия Блаженного, Мавзолея Ленина, Кремлёвской стены, башен Сити и подобного, а у своевольно выбившегося из причёски на голове локона волос поэта нарисовался символический косяк условных маленьких птиц. Возможно, композиция должна была напоминать пассажирам с посадочными талонами на руках, что всё изображённое как-то присутствует в Пушкине, словом, «Пушкин — наше всё». Первый раз Гребнев увидел панно в новостном репортаже об открытии терминала, потом лицезрел воочию. «Можно трактовать широко, но это корпоративный взгляд аэропорта. Не вариант», — закончил мысль он.

«Сама постановка задачи говорит о том, — продолжал размышлять Олег Петрович, — что заказчик собирается действовать обдуманно и взвешенно. Современные руководители давно заказывают предварительные исследования при выборе образа главного героя рекламной кампании, прежде чем производить рекламные материалы. Например, финансовым организациям требуется знать, как образ того или иного известного лица — киноартиста, звезды спорта или эстрады — сработает на идею привлечения средств населения с его помощью. Подействует ли на людей призыв от конкретного человека отнести деньги в банк? Оправданно ли собрать группу артистов и объявить их “командой” своего банка — командой, которая явно не смыслит в финансах, — чтобы не говорили, что там все такие?»

Гребнев подумал, что не слышал раньше, чтобы подобная работа проводилась по госстроительству, то есть по вопросам устройства государства. Речь шла не о прославлении народа и тем более не о предложении отнести деньги в банк, а сдать кое-что поважнее. В виду, вероятно, имелась какая-то конкретная цель. Интерес того, кто спрашивает о Пушкине, представлялся как желание знать, к чему может тот призывать, выступая агитатором по делам внутренней политики, и какие проекты госстроительства можно продвигать от имени поэта. «Как интересно…» — в очередной раз отметил Олег Петрович. Но то, что ему казалось интересным, большинству людей было безразлично. Он по этому поводу считал, что работа и круг интересов у каждого свои, так же как и пристрастия в еде.

Гребневу было известно поручение президента о популяризации героев российской истории и фольклора, отвечающих традиционным ценностям. Новое задание никак не могло считаться частью проводимой работы по популяризации героев истории или очередным этапом её продолжения. Задание, полученное Олегом Петровичем, имело другую направленность: личность из истории должна выступать популяризатором.

Он подумал, что исторические личности не раз участвовали в рекламных кампаниях. На волне успеха создавались целые серии роликов с известными из истории персонажами. Гребнев вспомнил понравившегося ему Александра Васильевича Суворова, который «ждал-с первую звезду», рекламируя банк. Подобная продукция не поднималась выше житейских истин — «до первой звезды нельзя — звезду Александру Васильевичу» или «кормить надо, тогда и не улетят» — и была рекламой: красивой картинкой с использованием в лучшем случае ассоциативного мышления потребителя. Гребнев знал своего заказчика и считал, что тот не думает прямолинейно, то есть примитивно, а значит, и рекламный продукт придумывать не нужно, не тот формат.

Он посчитал, что перед ним поставили задачу определить сущностные стороны личности Пушкина, его жизненного пути и творческого наследия и то, как всё перечисленное понимается народом, а потом сделать на основе анализа предложение, которое не должно восприниматься как рекламный ход. Требовалось обнаружить некоторое единство, пересечение смыслов образа поэта и той темы, к продвижению которой его подведут. Рекламу можно использовать по ходу дела, куда без неё. Рекламщики подключатся, но под контролем политических консультантов, конечно.

Определяющим моментом задания всё равно оставалось указание на тему государственного строительства как области приложения найденной человеческой и творческой сущности поэта. Гребнев решил, что после праздников встретится и поговорит со своими источниками — в надежде найти сигнальные метки или приоритеты смыслов или что-нибудь, что даст подсказку направления «куда грести».

Олег Петрович посмотрел на присланные ему два листа. Ему захотелось помыслить о задании с другого ракурса и уловить намёк, какова цель этого замысла. «Зачем знать, — рассуждал Гребнев, — о чём думает средний россиянин, если слышит имя поэта позапрошлого века, что знают граждане о наследии Пушкина и как сегодня это можно использовать? Какое отношение к действительности имеет фигура поэта XIX века кроме того, что его произведения дети читают в школе? Какие проекты государственного строительства могут рассматриваться и в чём их нужда в Пушкине? Положим, наступающий через несколько часов год знаменателен тем, что шестого июня исполнится двести двадцать пять лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина — великого русского поэта, большая дата, и новостью это не является. Подготовка к событию проводится комитетом, образованным указом президента страны два года назад. Государственная программа мероприятий по чествованию памяти поэта разработана. Не слышно, чтобы кто-то обращал внимание на недочёты плана. О подготовке крупной акции, связанной с Пушкиным, не заявлялось. Может, запрашиваемые материалы собираются использовать во время весенних кампаний? Поздновато для старта, но мало ли кто и что собирается сделать. В любом случае Сергей Сергеевич знает, какие вопросы задавать и что хочет выяснить. Придёт время, и мы узнаем».

Размышления привели к тому, что Гребнев вспомнил о словах, которые были записаны на бумаге, лежавшей в его столе. Он достал из ящика канцелярскую папку, развязал на ней завязки и вынул стопку листов с текстом. Просмотрев их, Гребнев извлёк один, остальные положил обратно в папку, оставив её перед собой.

На листе в руках Гребнев прочитал: «На Пушкине оборвались все вопросы <…> Зачем, к чему была его поэзия? Какое новое направленье мысленному миру дал Пушкин? Что сказал он нужное своему веку? <…> Произвёл ли влиянье на других хотя личностью собственного характера, гениальными заблуждениями <…> Зачем он дан был миру и что доказал собою?» Это была цитата из книги Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшей в свет в 1847 году. Высказывание известное, встречалось в работах пушкиноведов и исследователей литературы. Гребневу довелось просматривать материалы, в которых на вопросы Гоголя давались ответы, и Олег Петрович знал, что пушкинисты свои труды не закончили.

Перечитав в очередной раз известные строчки, Гребнев подумал, что концептуальные вопросы, поставленные Гоголем, требуют масштабных, нетривиальных ответов. Ограничиться признанием за Пушкиным выдающейся роли создателя современного русского языка — ответ не по теме, у Гоголя явно не об этом. Тогда о чём? «Мне, что ли, ответ давать? — подумал Гребнев. — За что такая честь? По заданию министерства я в установленных рамках являюсь консультантом на съёмках художественного кинофильма о последних днях жизни Пушкина и его дуэли. Не секрет, что за моим назначением имеется решение межведомственной комиссии по просвещению. Достаточно ли этого, чтобы понять, насколько глубоко я разбираюсь в пушкинской истории? Или пушкинская тема здесь не главное, а главное, смогу ли я её осмыслить, какие выводы сделаю и что в результате предложу?»

Рассуждая, Гребнев пришёл к выводу, что его, возможно, подтягивают к решению вопроса общероссийского масштаба, никак не обозначая сам вопрос. Речь шла не о слогане или девизе в виде строки из произведения Пушкина для использования в каком-то проекте, а о чём-то более серьёзном. Недосказанность в формулировке темы, а точнее — в предоставленной информации, конечно, не случайность. Над чем думают влиятельные люди, знать ему пока не обязательно. Гребнев допустил, что проект, о котором остаётся догадываться, находится в стадии первоначальной разработки, для чего и собирается информация. Может быть, не только Олег Петрович получил сегодня конверт от С. С. Петрова с аналогичным заданием. Предложения консультантов подскажут заказчику последующие шаги.

Размышляя над заданием ещё некоторое время и рассматривая поручение с разных сторон, Гребнев в итоге решил, что правильным будет сформулировать ответ, указав в нём какой-нибудь новый подход в осмыслении, чем и как Пушкин будет полезен сегодня. Мифологизация его — это факт, на который уже опирались, и решение должно быть современным, креативным и перспективным для дальнейшего применения. При таком подходе не имеет значения, какую в широком смысле государственно-политическую программу следует опереть на Пушкина, призвав его в сторонники, чтобы всё выглядело красиво. Если же удастся определить, о каких новшествах может идти речь, то это только облегчит дело, а формулировки следует и даже необходимо предварительно уточнить у того, кто платит.

«Ясно, что любовная лирика поэта никого не интересует, а о чём он писал ещё?..» — опять подумал Олег Петрович.

Искать ответы при недостатке информации Гребнев не любил — начинал действовать и вскоре, когда новые сведения дополняли неясную картину, начинал думать, кто и что от него ожидает, и старался удовлетворить заказчика.

— Александр Сергеевич, вас приглашают… — обратился он к бюсту Пушкина, выделив интонацией слово «вас». Ответа не последовало. Про себя Олег Петрович отметил: «Давно пора найти себе папу, а то по собственной бестолковости можно оказаться на казённом содержании в сиротском доме».

Олег Петрович откинулся на спинку кресла и посмотрел время на наручных часах. Следовало собираться к семье, но уходить из кабинета не хотелось. Полученное задание занимало мысли, в уме начался обычный процесс обдумывания вопроса. Гребнев знал, что теперь не сможет отрешиться от дела и переключиться на Новый год, особенно если предложенная работа его заинтересовала — голова будет занята не относящимися к празднику размышлениями.

Он не затягивал паузы, собираясь с духом. Когда поставленная перед ним задача приобретала очертания, Гребнев, не откладывая, принимался за просмотр имевшихся под рукой материалов, чтобы настроиться на тему и набросать план действий. И в этот раз он чувствовал, что не хочет отказываться от рабочей привычки и ему не терпится перечитать некоторые документы, которые находились на столе прямо перед ним.

Решив, что время ещё есть, Гребнев опять поискал среди бумаг в открытой папке и достал стопку листов, скреплённую зажимом. Затем он убрал папку обратно в ящик, снял зажим и, положив листы перед собой, начал читать.

В кабинете стояла тишина, направленный свет любимой лампы давал мягкое контрастное освещение.

На первой странице вверху указывалось название документа, далее шёл текст.

Обстоятельства смерти А. С. Пушкина по материалам военно-судного дела

Дуэльный поединок между Пушкиным и Геккереном:

Время: 27 января (8 февраля по новому стилю) 1837 года, между шестнадцатью и семнадцатью часами дня.

Место: окраина Санкт-Петербурга по Выборгскому тракту за Комендантской дачей (Комендантское поле — участок, находившийся в ведении коменданта Петропавловской крепости) близ Новой деревни в роще.

Участники:

— Георг Карл де Геккерен (Жорж Шарль де Геккерн Дантес, правильнее д’Антес) — поручик Кавалергардского её величества полка, барон, 25 лет, из французских дворян, воспитанник французского Королевского военного училища Сант-Сир, на службу поступил корнетом 8 февраля 1834 года, на верноподданство России не присягал, женат, жена — баронесса Геккерн (27 лет, фрейлина двора Её Императорского величества, в девичестве Екатерина Гончарова — старшая сестра Натальи Пушкиной), детей нет, произведён в поручики 28 января 1836 года;

— Пушкин Александр Сергеевич — титулярный советник (9-го класса, что соответствовало званию капитана военного ведомства), камер-юнкер двора его императорского величества, 37 лет, из дворян, женат, жена — Наталья Пушкина (24 года, в девичестве Гончарова), несовершеннолетних детей четверо.

Секунданты:

— Лоран Арнольд Оливье Демье, виконт д’Аршиак — секундант и двоюродный брат Геккерена, атташе французского посольства, 25 лет, после дуэли покинул Санкт-Петербург 2 февраля около двадцати часов;

— Данзас Константин Карлович — секундант Пушкина, инженер-подполковник Санкт-Петербургской инженерной команды по строительной морской части, 37 лет, из дворян, на службу поступил из Императорского Царскосельского лицея прапорщиком 7 ноября 1817 года, холост.

Вид поединка: дуэль с приближением, то есть на пистолетах с расстояния двадцати шагов, так, чтобы каждый имел право подойти к барьеру на пять шагов и стрелять по сопернику, не ожидая очереди; в случае безрезультатности поединок возобновляется на тех же условиях.

Исход поединка:

— Пушкин получил пулевое ранение в живот справа, скончался в четырнадцать часов сорок пять минут 29 января 1837 года. Факт смерти в материалах не доказывается, принимается как общеизвестный;

— Геккерен получил пулевую проникающую рану на правой руке…

Гребнев прекратил чтение и, отстранив листы на расстояние вытянутой руки, посмотрел на текст, стараясь освежить в памяти информацию. Документ он хорошо знал — лично участвовал в его написании вместе с работавшим в КПП аналитиком Алексеем. Вдвоём они составили справку по материалам официального расследования и суда над участниками дуэли, произошедшей между Пушкиным и Дантесом. Документ являлся служебно-справочным текстом и содержал факты и сведения, подвергнутые целевому анализу.

Гребнев использовал справку, работая консультантом на съёмках кинокартины. Изучая судебно-следственное дело, он выяснял, как в материалах описаны роли всех участников дуэли, вскрыты причинно-следственные связи событий и поступков, расставлены акценты важности по установленным данным, и решал, обоснованы ли судебные выводы. Получив необходимую информацию, Гребнев делал заключение: стоит ли итоги старого расследования считать сегодня официальной, государственной позицией по обстоятельствам дуэли. Формально материалы уголовного дела и представляли собой государственную оценку события, но с того момента прошло почти двести лет, и прежде чем отвечать утвердительно, ответ требовалось подкрепить результатами проверки. Другими словами, Гребнева интересовало, достаточно ли следствие и суд разобрались в событии, чтобы, взяв за основу имеющиеся в деле материалы, говорить об актуальной на сегодня государственной точке зрения на дуэль и избежать обвинения в легковесности такого подхода.

Сейчас же Гребнева интересовало что-то другое, но что — он пока не мог сформулировать определённо. Зная содержание справки, Олег Петрович не считал, что найдёт в ранее сделанной аналитике сведения, нужные для ответов на вопросы по новой теме. Проговаривая про себя известные факты, он надеялся, что прочтёт что-то, что подскажет направление для размышлений, наведёт его на идею о предстоящей работе, и по мере чтения вспоминал сведения, которые не включались в справку в связи с ненужностью, но теперь заставляли задуматься о своей значимости. Олег Петрович обладал хорошей памятью.

Настроившись на справочный характер текста, Гребнев продолжил чтение.

Императору Николаю Первому докладывали о дуэли:

— граф Бенкендорф А. Х. по Третьему отделению Собственной Е. И. В. канцелярии;

— 28 января 1837 года граф Нессельроде К. В. по Министерству иностранных дел;

— 28–29 января 1837 года командующий Отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютант Бистром рапортом.

29 января 1837 года император Николай Первый распорядился: «Судить военным судом как Геккерена и Пушкина, так равно и всех прикосновенных к сему делу с тем, что ежели между ними окажутся лица иностранные, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо меры их прикосновенности».

Производство по делу велось:

— 3 февраля 1837 года — следователем — штаб-офицером полковником Галаховым;

— с 3 по 19 февраля — Комиссией военного суда в составе председателя полковника Бреверна и шести судей-асессоров — офицеров при одном аудиторе, полковом военном юристе Маслове.

19 февраля 1837 года приговор (сентенция) вынесен и объявлен подсудимым:

— Геккерена — повесить;

— Данзаса — повесить;

— суждение Пушкина за смертью прекратить.

С 11 по 18 марта дело проходило подготовку в аудиториатском департаменте Военного министерства для дальнейшего рассмотрения.

16 марта 1837 года при ревизионном рассмотрении дела генерал-аудиториат Военного министерства, согласно вынесенному определению, окончательно сформулировал обвинения и признал подсудимых виновными:

— Геккерена «за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина»;

— Пушкина «за написание дерзкого письма министру нидерландского двора и согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль»;

— Данзаса «в противозаконном согласии, по убеждению покойного Пушкина, быть при дуэли со стороны его секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли».

Действия подсудимых квалифицированы по артикулам 139 и 140 Воинского устава, статье 168 тома 9 и статьям 173, 174, 332, 334 и с 349-й по 357-ю тома 15 Свода законов Российской империи.

Наказание, предложенное генерал-аудиториатом:

— Геккерена — лишив чинов и приобретённого им российского дворянского достоинства, написать в рядовые;

— Данзаса — выдержать под арестом в крепости, на гауптвахте, два месяца и после того обратить по-прежнему на службу;

— преступный поступок Пушкина по случаю его смерти предать забвению.

Император на докладе собственноручно написал: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты. НИКОЛАЙ. С.-Петербург. 18 марта 1837 г.»

Прочитанные страницы содержали общую информацию о дуэли и её расследовании, проведённом в феврале-марте 1837 года: как его организовали, круг участников, чем закончился суд. «О начале судебного расследования произошедшей дуэли распорядился император Николай Первый, — начал вспоминать и бегло рассуждать про себя Гребнев. — В нашем понимании следствие и суд находились на контроле у главы государства. После ревизии дела во второй инстанции — в генерал-аудиториате Военного министерства император производил утверждение — конфирмацию — судебного решения и выносил окончательное суждение о наказании подсудимых. Это понятно: установленная законом процедура, самодержавие всё-таки».

Дантес служил в конном полку, и Гребнев припомнил, что шефом лейб-гвардии конного полка Отдельного гвардейского корпуса по традиции являлся сам император Николай Первый. Офицерам этого полка выплачивалось содержание по высшей ставке.

Гребнев вспомнил, что для проведения расследования и суда согласно военно-уголовному законодательству была назначена группа армейских офицеров из семи человек вместе с аудитором, имевшим специальную подготовку военного юриста. Судебную комиссию возглавил полковник, в комиссию включили двух капитанов (ротмистра и штабс-ротмистра конного полка), двух поручиков и двух прапорщиков (корнетов). Судили двух офицеров и одно гражданское лицо, к тому моменту уже умершее. Все участники процесса являлись дворянами. Судьба судей впоследствии сложилась обычным образом. Аудитор — не дворянин и в соответствии с законом не являлся и не мог быть членом судебной комиссии. Дворяне судят дворян — равные судят равного. Это тоже было понятно.

Причины дуэли, указанные Комиссией военного суда в сентенции:

— «между подсудимыми камергером Пушкиным и поручиком бароном де Геккереном с давнего времени происходили семейные неприятности».

Причины дуэли, указанные генерал-аудиториатом в определении:

— «Предшествовавшие сей дуэли неудовольствия между камер-юнкером Пушкиным и поручиком бароном Егором Геккереном возникли с довольно давнего времени. Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейственного спокойствия и святости прав супружеских»;

— «…кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма…»

Материалы дела не содержат полученных Пушкиным анонимных писем или копий их текстов.

Непосредственная причина дуэли, указанная генерал-аудиториатом в определении:

— «26 января сего года Пушкин по получении безымянных писем послал к отцу подсудимого Геккерена, министру нидерландского двора, письмо, наполненное поносительными и обидными выражениями. Следствием сего письма был вызов на дуэль, предложенный Пушкину от Геккеренов… По изъявленному Пушкиным на это согласию избраны секундантами…»

Такая же непосредственная причина дуэли указана в сентенции полкового суда.

Воинские начальники подсудимых, от командира полка до командира корпуса, представили по результатам расследования мнения об обстоятельствах дуэли и наказании её участников. Из пяти командиров о причинах дуэли высказались четверо. Под предлогом смерти Пушкина военное командование посчитало вопросы о причинах дуэли не подлежащими достоверному выяснению и указало, что вызов на дуэль со стороны Геккерена обоснован оскорблением его чести Пушкиным. Оценка действий Геккерена по отношению к Пушкину фактически не дана: одно мнение содержит предположение об оскорбительности этих действий и в одном мнении высказано косвенное суждение о содержании записок, посылавшихся Геккереном к Наталье Пушкиной.

Документов под грифом «секретно» четыре: о повелении императора об организации расследования и суда; о направлении в Комиссию материалов, поступивших от следователя Галахова; об обстоятельствах дуэли; о причастных к дуэли лицах, установленных следователем в первые дни расследования.

В справке за подписью председателя Комиссии указано, что он наставлял всех присутствующих, «что в суде случится, хранили б тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» Петра Первого (апрель, 1715 года).

В деле имеются:

— справка, подписанная председателем Комиссии, о том, что 3 и 9 февраля он наставлял судей, «дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали (приводили на память) свою совесть», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения…»;

— клятвенное обещание двух судей-корнетов, без даты, приговаривать и осуждать по воинским уставам «право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христовом» — к присяге приводил священник Зиновьевский;

— справка аудитора о том, что 6 и 9 февраля судейская присяга для напоминания прочтена («присутствующие на пред сего неоднократно при судах уже бывали»), а асессоры-корнеты к оной приведены;

— подписка подсудимых от 6 и 9 февраля о согласии с составом суда;

— определение Комиссии от 13 февраля об окончании расследования;

— рапорт аудитора от 14 февраля о необходимости провести дополнительные следственные действия, в том числе истребовать объяснения от «жены камергера Пушкина»;

— выписка из материалов дела от 19 февраля, в которой Комиссия, рассмотрев рапорт аудитора, определила, «дабы требованием оных (объяснений от вдовы Пушкиной) не расстроить её», привести дело к решению;

— подписка подсудимых от 19 февраля о том, что пристрастных допросов не было.

Мыслей о причинах дуэли, кроме тех, что у него уже сложились раньше, у Гребнева не возникло, и задерживаться на этом вопросе он не стал.

«Отношение военного министра к командующему Отдельным гвардейским корпусом, передающее распоряжение императора, имеет гриф “секретно”. Секретными являются и документы за первые два дня следствия, в которых сообщается о выявлении лиц, участвовавших в дуэли. Ещё председатель Комиссии судей наставлял участников процесса хранить обо всём тайну. Однако само военно-судное дело не имеет обозначенного уровня секретности. Получается, что в начальный период расследование производилось в условиях секретности, но в дальнейшем это не нашло подтверждения в присвоении секретной категории самому делу. Государственных секретов пока не видно, секретность первоначальных документов будем считать обычной бюрократической процедурой, — проговорил про себя Гребнев. — Кроме того, с 1820 года, а может, и с более раннего времени Пушкин находился под негласным надзором полиции, и материалы по вопросу надзора секретны.

До начала разбирательства по делу выполнены подготовительные действия. Председатель военно-судебной Комиссии, полковник, в соответствии с законом призывал всех “судить по совести” и своей личной подписью удостоверил данное обстоятельство в определении Комиссии. Члены её приведены к присяге. Для тех, кто ранее уже неоднократно участвовал в судебных заседаниях, текст присяги зачитывался для напоминания. Два корнета, назначенные судьями в первый раз, принимали присягу впервые. К присяге приводил священник. Принимая присягу, как того требовал закон, он предупреждал “об ответе за дела свои на Страшном суде Христовом”, что подтверждено его подписью в клятвенном обещании судей. Полковник самодеятельностью не занимался и знал, о чём под протокол надлежало говорить с назначенными судьями, — продолжал рассуждать Гребнев. — Священник тоже следовал принятому порядку. То есть закон требовал от судей при исполнении судейских обязанностей обращаться к совести, а церковь — помнить об ответе за дела свои на суде перед Богом. А что, собственно, имеется в виду, когда в присяге говорится о людских делах и о Божьем суде за них? — думал Олег Петрович. — Что такое “людские дела”, понятно. А что значит “суд Божий”? Это означает, что придёт время и судить будет Бог по закону Божьему. Надо понимать, присяга призывает: “Совершая дела свои, соблюдай закон Божий”. Это, конечно, ясно людям того времени. А что значит “жить по закону Божьему”?»

Гребнев быстро повернулся к монитору и набрал в поисковике «жить по закону Божьему». Через минуту он читал: «В первую очередь это значит соблюдать заповеди. Заповеди Божьи — внешний закон, данный Богом в дополнение к ослабевшему (вследствие греховной жизни) у человека внутреннему ориентиру — совести». Вот как оказывается.

«Председатель Комиссии — армейский полковник — и церковный священник имели в виду одно и то же. Значит, наличие совести у судьи — важное условие судебного процесса. Как это понимать?» — опять задумался Гребнев, потом повернулся к монитору и набрал в поисковике запрос. Вскоре он читал, что в главе XXIV Устава воинского Петра Первого сформулировано требование, что высшему военному судебному чину «надлежит быть не токмо учёному и в военных и прочих правах, но при том осторожному и благой совести человеку, дабы при написании и исполнении приговору преступитель оным отягчён не был». «Понимать надо так, — решил Олег Петрович, — что благая или хорошая совесть судьи является гарантией для подсудимого от незаслуженного наказания — несправедливого приговора, неправосудного суда».

Он подумал, что тратит время на то, чтобы понять смысл написанного в документах, тогда как человеку XIX века всё было понятно с самого начала. «Далеко мы ушли, если, изъясняясь на одном языке, не сразу понимаем, о чём говорило предыдущее поколение, — сделал он вывод. — Раньше не обращал на это внимания и не задумывался. Узнал что-то новое, значит, не зря трачу время».

Тут он вспомнил, что в наши дни судья при вступлении в должность тоже принимает присягу, поискал в интернете и прочитал, что, согласно её тексту в Федеральном законе, судья клянётся быть справедливым, как велит его совесть, при этом упоминания об ответственности и Божьем суде в присяге нет. Гребнев посмотрел, что быть справедливым означает «правильно вести себя, чтобы поступки, мысли и слова соответствовали истине, правде, норме». Прочитанное его не заинтересовало, он только вспомнил картину «Что есть истина?», где тему обсуждают Христос и Пилат, и решил, что ему до них далеко. «Нет упоминания об ответственности и Божьем суде, и не надо. А то как бы это могло выглядеть в нашем суде сейчас? Судья выходит и объявляет присутствующим, что судить будет по своей личной совести, потому как самому судимым быть на Страшном суде после смерти. Что будет затем происходить в зале заседаний? Что-то я не туда зашел…» — решил Гребнев.

Индивидуальность членов суда в документах не прослеживалась: никто не высказывал особого мнения, не отказывался подписывать определения и приговор, вопросы, заданные подсудимым и свидетелям, составлял аудитор. Олег Петрович ещё подумал, что судей семь человек и у каждого, наверное, имелось своё представление о совести. То, что судьи принадлежали к одному — дворянскому — сословию и были офицерами, вероятно, предполагает, что их представления о совести в основном совпадают.

На этом месте он решил, что хватит рассуждений. «Не слишком ли я увлёкся? Какое отношение к сегодняшнему дню имеют упоминания о совести в уголовном деле давно прошедших времён? Вообще, полезно почитать повнимательнее, что такое совесть», — отметил Гребнев, признавая, что для ясного понимания вопроса у него недостаточно знаний, а разобраться хочется.

«Продолжим, — решил Олег Петрович. — Был момент, когда Комиссия определила окончить расследование. После этого аудитор обратился к ней с рапортом, в котором указал, что необходимо допросить жену Пушкина. Однако Комиссия отказалась проводить её допрос. Многое из того, что установлено при расследовании, допрос Натальи мог бы подтвердить или опровергнуть, но она осталась не допрошена. Решение не допрашивать Наталью Пушкину принято открыто и отражено в материалах. Не хотели “расстраивать вдову”, — отметил он. — Подсудимые своими подписями выразили согласие с составом суда, отводов судьям не заявлено. Они же своими подписями подтвердили, что пристрастных допросов не было. Почему-то к подписям господ офицеров хочется относиться уважительно и с доверием. Будем считать, что офицеров не подвергали физическому, эмоциональному или психологическому давлению. Значит, показания давались осознанно и всё, сказанное на процессе, и всё, что находится в деле, несёт свой изначальный смысл и имеет значение».

В кармане пиджака беззвучно завибрировал смартфон. Посмотрев на экран, Олег Петрович понял, что звонит жена.

— Да, дорогая? — ответил он на звонок.

— Приезжай пораньше, всё-таки праздник… — по голосу Светланы чувствовалось, что у неё хорошее настроение.

Гребнев посмотрел на часы и понял, что задержаться дольше не удастся.

— Уже собираюсь.

— Ждём тебя!

Телефонный звонок немного раздосадовал Гребнева — он не любил, когда работу прерывали. Но сегодня должна наступить новогодняя ночь, и Олег Петрович собирался встретить Новый год в кругу семьи в своём загородном доме, поэтому пора ехать. Текст справки имелся на домашнем ноутбуке. Гребнев откроет его, как только праздничная кутерьма предоставит такую возможность.

Он посидел ещё минуту, запоминая мысли, как будто последовательно закрывая рабочие окна программы. Бюсты Николая Первого и Пушкина стояли на столе лицами к Гребневу и из тени смотрели на него или на лежавшие перед ним бумаги.

Олег Петрович погасил настольную лампу, вышел из-за стола, достал из стенного шкафа портфель и убрал в него справку, решив всё-таки взять её с собой. Потом он выключил гирлянду огоньков у ёлочки на журнальном столике, накинул на руку мягкую зимнюю куртку и, не одеваясь, вышел из кабинета.

В небольшом тамбуре у подземного паркинга Гребнев встретился с офисным охранником. Молодой мужчина в форменной одежде уткнулся в смартфон, нарушая должностную инструкцию. Олег Петрович увидел его лицо, когда на ходу бросил: «С Новым годом!» Охранник, подняв голову, автоматически ответил: «С Новым годом!» — и было понятно, что никакого праздника для него нет.

Через пять минут за рулём БМВ Гребнев выезжал из подземного паркинга, направляясь в сторону дома. Время заставляло его поторапливаться, а город со всех сторон подмигивал праздничной иллюминацией.

Примечания

1

Постпамять (англ. postmemory) — механизм передачи травматического знания и материализованного опыта; явление, описывающее, какое отношение имеют последующие поколения к личным, коллективным и культурным травмам, к изменениям, которым подверглось предыдущее поколение, к тому, что они «помнят» только благодаря историям, образам, поведению людей, среди которых они выросли. — Прим. ред.

2

Fake news, фальшивые (поддельные, «фейковые», ложные) новости — информационная мистификация или намеренное распространение дезинформации в социальных медиа и традиционных СМИ с целью введения в заблуждение, для того чтобы получить финансовую или политическую выгоду. — Прим. ред.

3

Газлайтинг (от английского названия пьесы «Газовый свет», англ. Gas Light) — форма психологического насилия и социального паразитизма; определённые психологические манипуляции, совершаемые с целью выставить жертву «дефективной», ненормальной либо заставить её саму мучиться и сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности. — Прим. ред.