Оберег

Владилен Олегович Елеонский, 2019

Известный шестидесятилетний музыкальный продюсер желает отомстить таинственным махинаторам, которые при помощи молоденькой певицы разорили его. На пути к своей цели он сменил внешность, имя, поднялся со дна, установил личности своих врагов и в конце концов отомстил им, но в результате понял истинную подоплеку и сам занял место тех, с кем свел счеты.

Глава пятая

Тем не менее, интервью популярного автора и исполнителя песен ничего не изменило, оно утонуло в море публикаций музыкальных критиков, а затем в качестве тяжелой артиллерии подключились известные политики.

— Если ты вышла на сцену, то следи за тем, что поешь! Полная профессиональная непригодность.

— Одна дура одно слово перепутала, а страна вздрогнула… Нет, такое спускать нельзя!

— Она что, не понимает, какая сейчас напряженная международная обстановка?!.. Или поиграться захотела?.. А может ее кто-то надоумил? Надо бы выяснить, кто ее финансирует!!..

Когда сюжет с Миленой мелькнул в новостях по главному российскому телеканалу, мне позвонил Рогожин.

— Все, Владиленыч, Милену сливаем, забудь о ней. Через пару дней к тебе прибудет молодежное трио «Бабушкины огурчики». Талантливые девчонки, но репертуар слабоват. Займись ими!

Две недели я мучился с «Бабушкиными огурчиками», они бесили меня своей бесшабашностью и детскими выходками, репертуар им кое-как поправил, девочки отправились на гастроли с моими песнями, и очень скоро о них весьма положительно отозвался один известный музыкальный журнал. Кажется, у них все наладилось, но Милена не выходила у меня из головы.

Впервые мой успех меня нисколько не порадовал, настроение было хуже некуда, и я позвонил Рогожину.

— Все, я соскакиваю. Кому возвращать яхту?

— Как соскакиваешь?.. Погоди, не горячись.

Рогожин прыгнул на первый попавшийся самолет и в тот же вечер пил коньяк в моей кают-компании, которую я теперь перестал считать своей. Я вдруг понял, что без Милены просто не смогу жить и не напишу больше ни строчки.

— Ультиматум ставишь? — сказал мой великолепный импресарио с неподражаемым хохотком, прочитав объяснительную записку, которую я ему небрежно перекинул через кофейный столик.

— Нет, просто увольняюсь. Имею право?

— Конечно, имеешь, ты же гражданин, так твою, только что тебе дадут твои права, гражданин, — прозябание в вонючей «хрущевке» и ежедневные сводящие с ума раздумья о том, где взять денег?

— Я, кажется, все изложил в письменном виде. Без Милены ничего не получится!

Рогожин нагло ухмыльнулся.

— Нет, дружок, с Миленой ничего не выйдет, так что можешь съесть свою объяснительную на ужин.

— О, кстати, хорошая идея!

Я сходил в свою каюту, взял помповое ружье, которое хранилось в тайнике над изголовьем кровати, вернулся в кают-компанию и направил дуло Рогожину под ноги.

— Закуси, Рогожин, моей объяснительной, тогда поверю, что ты в самом деле ничего не можешь сделать.

Мой ледяной тон и спокойная уверенность не на шутку его испугали.

— Владиленыч, бляха-муха, это не смешно. Убери ствол!..

Я картинно вогнал патрон в патронник.

— С Миленой твои кураторы поступили подло, а ты мог смягчить, мог, но палец о палец не ударил. Ты понимаешь, что вы сломали ее? Она вообще жива?!..

— Жива, жива!.. Убери ружье, кому говорю? Сцены он мне здесь устраивает, ковбой сраный!

Подрагивающими от нервного напряжения руками он достал из кармана пиджака записную книжку, черкнул в ней пару строк, вырвал листок и протянул мне.

— На, возьми, может быть, пригодится.

Я взял листок, на нем была написана фамилия Милены и указан ее домашний адрес. Рогожин шумно вздохнул, достал из кармана огромный алый носовой платок и оттер им взмокшую лысину.

— Пусть поет здесь, на яхте для гостей, но на большую сцену она не вернется никогда, запомнил?.. Больше ничего сделать для тебя не могу. Извини!

Я отбросил в сторону ружье и кинулся к нему, чтобы обнять, но он резко остановил меня властным жестом руки.

— Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, клоун, разговор будет совсем другим!..

Глаза его сузились в щелочки, и на меня повеяло таким ледяным холодом, что сделалось не по себе. В тот же вечер он, весь взвинченный, улетел обратно.

Я долго думал, что могла означать зловещая фраза Рогожина, однако ничего не надумал. Ах, каким наивным я был тогда! Шестидесятилетний мальчик.

Разговор с Миленой состоялся в ее убогой однокомнатной «хрущевке» под грохот строительной техники, — прямо под ее окном в спешном порядке возводили очередной «карандаш», объект точечной застройки, — многоквартирный жилой дом, миниатюрный в проекции, зато огромный по высоте. Нечесаная, в мятом поношенном халатике она понуро сидела на не заправленной постели.

Милена покрасила волосы и превратилась в эдакую шатенку с проседью. Удивительно, как одно лишь изменение цвета волос кардинально поменяло ее облик! Теперь она совсем не была похожа на ту девочку на яхте, — передо мной сидела зрелая женщина, и от того моя любимая была еще красивее.

— Извини, что так рано, боялся тебя не застать.

— Напрасно боялись, я три недели не выхожу из дома.

— Не стоило так переживать.

— Не стоило?.. Сергей Владиленович, мне дали такой текст, понимаете? Какой дали, такой я и спела. Могу показать. Вот, смотрите, черным по белому крупно напечатано: «Минарет Екатерины». В чем я провинилась?.. Все насмарку, и жить не хочется!!..

Я присел на кровать рядом с ней и тепло обнял за плечи.

— Мила, милая моя Миленочка!

Ее как будто прорвало. Она долго рыдала у меня на плече, и моя кожаная куртка стала мокрой от ее горячих слез.

— Гады они, гады…

Я ничего не говорил, только нежно гладил ее по спине и волосам, давая возможность выговориться. Наконец, она немного успокоилась, и ей, кажется, стало стыдно за свои слишком откровенные слезы, распахнутый халатик, наброшенный на голое тело, и разобранную постель.

— Я должна привести себя в порядок…

Она хотела подняться, но я удержал и взял ее руки в свои. Она в замешательстве посмотрела мне в глаза, а потом вдруг по-детски светло улыбнулась.

— Я часто вспоминаю вашего дельфина. Как вам удалось его приручить?

— Он часто подплывал к яхте, я стал с ним разговаривать, и ты не поверишь, он как будто отвечал мне на своем языке, что-то насвистывал и щебетал. Все любят, когда с ними уважительно разговаривают, и дельфины не исключение.

— А я думала, что вы его рыбой приручили.

— Нет, вначале сложились отношения, а рыба стала приятным довеском. Я люблю тебя, милая моя девочка, очень люблю…

Наконец-то я сказал эти слова! Давно хотел сказать и вот сказал. Дельфин помог, не иначе.

Она вся вспыхнула, затем вздохнула с каким-то облегчением, словно гора упала у нее с плеч, и доверительно положила голову мне на грудь.

— Таких мужчин, как вы, я еще не встречала. Им всем было нужно мое тело, а вы хотите быть со мной душой и телом. Согласитесь, есть разница…

Не буду утомлять читателя долгим разговором, который последовал дальше, мы снова смеялись и шутили, как когда-то на яхте, обсуждали, объяснялись и не могли наговориться. Суть в том, что в тот знаменательный день мы решили пожениться.

Свадьбу сыграли в огромном банкетном зале одного из известных московских ресторанов, гостями были все творческие группы, которые встали на ноги благодаря моему живому участию в их судьбе. Незаметно свадебное торжество превратилось в концерт моих песен, а в самый разгар действа, как всегда не пьянеющий от коньяка Рогожин вручил мне ключи от трехкомнатной квартиры в сталинской высотке на Котельнической набережной, — подарок спонсоров.

— Апартаменты готовы к заселению, но там голые стены, так что, ребята, обставите все по своему вкусу и на новоселье не забудьте пригласить.

— А сами-то спонсоры где? — не удержавшись, сказал я, хотя вроде бы не пил.

Рогожин вдруг разозлился не на шутку. Он вылупился на меня страшными глазами, вмиг ставшими не просто большими, а огромными, и его немного отвисшие упитанные щеки затряслись как у не на шутку рассвирепевшего бульдога.

— Владиленыч, так твою, хватит гарцевать, пили свое бревно, папа Карло, а Карабасы-Барабасы — не твоя забота! — зло прошипел он мне на ухо.

Я буквально опешил от такой реакции. Что такого крамольного я, интересно, спросил? Какие-то спонсоры шифруются так, словно они работают на оккупированной противником территории!.. Каково, а?

Впрочем, Рогожин быстро остыл и сгладил свою резкую вспышку прекрасными тостами. Опрокинув еще пару стаканов, он принялся развлекать гостей байками из своей полной неожиданностей жизни крутого импресарио, а затем непрестанно приглашал невесту на медленный танец и увлеченно шептал ей на ушко что-то такое, от чего она хохотала до упаду.

Под утро, когда гости легли кто где пластами и горланить мои песни было уже некому, мы с Миленой тихонько оставили их, переоделись и с благословения по-прежнему трезвого как стеклышко Рогожина улетели в Ларнаку. Работа требовала моего присутствия, как снег на голову свалились важные фестивали, и некоторым их участникам требовалась моя срочная квалифицированная помощь.

Вместо медового месяца у нас с Миленой была лишь медовая неделя, и я с трепетом вспоминаю ее до сих пор. Такого единения с женщиной до того момента у меня не было никогда.

Кто-то, конечно, может осудить, мол, человеку под шестьдесят, а он, кобель, туда же, запал на двадцатитрехлетнюю молодку, а нам вдохновенно вещает о душе и высокой любви. Своим недоброжелателям могу лишь ответить словами престарелого мужа Татьяны Лариной из «Евгения Онегина»: «Любви все возрасты покорны, Ее порывы благотворны!» А замечать отклонения от неких штампов в поведении других, — наша любимая народная забава, и никто никогда ничего не сможет с этим поделать.

Затем снова начались напряженные будни. Конечно, Милене очень больно было наблюдать за тем, как я зажигаю все новые и новые звездочки, в то время как она оказалась выброшенной за борт, причем навсегда. Вот когда проявились ее восхитительные душевные качества, и я лишний раз убедился, что не ошибся в ней.

Вместо того, чтобы срывать на чем-нибудь или на ком-нибудь зло или дуться в углу как мышь на крупу, она стала помогать мне налаживать контакт с моими ученицами. О, это действительно было отнюдь не простым делом!

Все они были, как правило, молоденькими, и по разным причинам, — обстановка в семье, влияние подруг и социальных сетей, несчастный роман, промывка мозгов по телевизору, — имели много дури в голове. Милена в непринужденной обстановке «между нами девочками» говорила им тет-а-тет что-то, и после этого они вначале задумывались, а затем вдруг начинали ловить каждое мое слово.

Ах, молодость, молодость! Ты всегда мнишь себя правой и не умеешь слушать. Милена волшебным образом превращала моих легкомысленных беззаботных девочек во внимательных и дотошных учениц, и дела пошли гораздо плодотворнее.

Как-то раз я попытался узнать у нее, в чем секрет. Она долго отнекивалась, а в один из восхитительных вечеров, когда мы стояли на корме, провожая закат, и мой ручной дельфин забавно плескался неподалеку, она вдруг нежно обвила рукой мою талию и сказала:

— Сережа, ты просил рассказать мой секрет.

— Да, кстати, в самом деле, скажи, наконец, Мила, как у тебя так здорово получается?

— Здесь нет никакого секрета.

— Неужели?

— Я им ставлю послушать мои звукозаписи до и после знакомства с тобой, вот и все.

В самом деле, как просто! А я-то думал…

Сарафанное радио быстро разнесло слух обо мне, и многие наши миллионеры, и миллиардеры, давно мечтавшие о том, чтобы их дочери или любовницы стали известными певицами, выстроились ко мне в очередь. «Если она хоть раз мелькнет по телевизору, заплачу немеряно», — вот формула сделки, которую они стали как один наперебой предлагать мне.

Рогожин, кажется, оттаял и начал снова довольно потирать руки, подсчитывая в уме прибыль. Теперь, кроме телевидения, радио и гастролей, появилась еще одна крутая статья доходов.

В редкие часы досуга мы с Миленой наслаждались уединением и возможностью побыть вместе. Мой дельфин, который теперь неотступно сопровождал наше судно, словно даму кавалер, тоже полюбил ее, и как-то раз она даже плавала у него на спине в открытом море, под моим чутким надзором, естественно.

Так проходили мои дни. Если я оставался ночью на палубе один, то неизменно смотрел на своей перстень, а затем поднимал вверх голову и благодарил таинственное звездное небо за то счастье, которое оно мне так щедро подарило. Тогда я, конечно, не мог знать, какое испытание готовит мне судьба, и никакого плохого предчувствия у меня не было.