Оберег

Владилен Олегович Елеонский, 2019

Известный шестидесятилетний музыкальный продюсер желает отомстить таинственным махинаторам, которые при помощи молоденькой певицы разорили его. На пути к своей цели он сменил внешность, имя, поднялся со дна, установил личности своих врагов и в конце концов отомстил им, но в результате понял истинную подоплеку и сам занял место тех, с кем свел счеты.

Глава первая

В детстве меня удивляло, что в школе и по телевизору мы уверенной поступью дружным строем двигались в светлое будущее, а на улице не давали проходу выпивохи у магазина и хулиганы в подворотне. Официально внушалось, что, мол, все построено для вас, дорогое наше молодое поколение, но есть еще кое-кто и кое-где у нас порой…

Наверное, поэтому я поступил в высшее учебное заведение МВД, после окончания которого попросился на службу в уголовный розыск. С первых месяцев работы меня поразила беспомощность милиции. Она не имела ни одного учета, способного на самом деле помочь раскрытию преступления. Широко рекламируемая в советских фильмах дактилоскопия на самом деле помогала раскрывать лишь один процент краж, при этом на пополнение и ведение дактилоскопической картотеки тратились значительные средства.

Царила ужасающая текучесть кадров. Все оперативники были завалены бумажной работой, каждый день писали какие-то нескончаемые справки, отчеты, планы на день, неделю, месяц, квартал…

Каждое утро тянулись муторные совещания личного состава, на которых наше начальство интересовало лишь одно, — не дай бог, если процент раскрываемости опустится ниже показателя, спущенного сверху партийными органами. Кураторы из КГБ принюхивались и присматривались к нам, словно мы были чумными, а работники прокуратуры и суда вообще за людей не считали.

Офицеры, прослужившие в розыске более десяти лет, а таких можно было пересчитать по пальцам, имели явные признаки алкогольной зависимости и интеллектуальной деградации. Счастливые исключения имелись, но к этим способным парням, сыщикам, как говорится, от бога, начальство почему-то не благоволило, более того, относилось с опаской.

В общем, советским Шерлоком Холмсом я не стал не потому, что не хотел (очень хотел!). Просто не нужны были советскому уголовному розыску Шерлоки Холмсы. Система усиленно имитировала бурную деятельность, и кто-то наверху, конечно, имел с этого неплохие дивиденды, а нам, рядовым сотрудникам, была уготована участь баранов.

В полной мере осознал я это гораздо позже, а тогда думал по своей наивности, что, наверное, штабам не хватает людей, любящих анализировать, и пошел в науку. Едва я начал учиться, как обрушили Советский Союз, и некоторые мои особо продвинутые в плане держания носа по ветру однокашники бросили к чертям свинячьим свои диссертации и пошли в адвокаты, банкиры и коммерсанты. Один, например, говорю серьезно, стал перегонять КАМАЗы.

Я остался, потому что очень любил науку, защитил диссертацию, которая вызвала много вопросов у оппонентов, поскольку я заговорил о совести. Парадокс в том, что если от имени государства выступают недобросовестные люди, занимающие ключевые должности, то граждане страдают, а их права ущемляются. Короче говоря, если мы реализуем право, но забываем про совесть, ничего не получится, — вот мысль, которая красной нитью проходила в моем opus vitae.

Такое осмысление многим членам диссертационного совета показалось опасным вольнодумством, и я все никак не мог понять, за что они на меня ополчились, что такого крамольного я сказал. Зеленым был еще…

Защита, тем не менее, состоялась и кандидатскую степень мне присвоили, хотя кто-то при голосовании все-таки выкатил черный шар, наверное, чтобы я запомнил и понял, что умничать и разглагольствовать о совести не стоит. Меня оставили на кафедре, однако преподавание не принесло ожидаемого удовлетворения. Я регулярно получал замечания, что веду занятия не по учебникам и развиваю в слушателях органов внутренних дел самостоятельное мышление.

Я жаждал смысла, а получал лишь одну сплошную бессмыслицу, и мне иногда хотелось войти в пустой лекционный зал после очередной ватной лекции «по учебнику» и закричать отчаянным голосом нашего замечательного космонавта Владимира Комарова, погибшего во время аварийного спуска с орбиты:

— Проклятая машина… за что ни возьмешься, ничего не работает!!..

Я хотел видеть результат своей деятельности и благодарные лица людей, поэтому плюнул и без сожаления уволился из органов по собственному желанию, благо что теперь в отличие от советских времен никто ничего не спрашивал, офицерские кадры еще той, советской закалки удержать не старался и воспитывать никого не собирался. Я искренне верил, что страна находится на судьбоносном изломе и открываются новые колоссальные возможности.

С самого детства у меня было много творческих задумок. Поступить в институт кинематографии на режиссерский факультет мне не удалось, не прошел по конкурсу. После этого я год подрабатывал на Мосфильме статистом, окончил курсы каскадеров Аква-трюк, на которой научился прыгать с десятиметровой вышки и нырять на глубину до шести метров с маской и трубкой. Запомнилось шоу на день Военно-морского флота в Севастополе, которое проводила наша школа каскадеров. Я участвовал в постановочных рукопашных боях, подводном плавании и взрывах во время инсценировки морского боестолкновения в Севастопольской бухте.

Через год я поступил в институт кинематографии и успешно окончил его по специальности «продюсер теле — и кинопроизводства». Планов было громадье, однако карьера в кино не сложилась, — не было серьезной поддержки.

Простой вызвал неприятности в семейной жизни. Жена, как я говорил, от меня ушла, однако после ее ухода у меня вдруг открылась непреодолимая тяга к сочинению песен. Я буквально забурлил ими, причем кожей чувствовал, как их следует исполнять, — каким мотивом и с какой душевной интонацией.

В кино и на телевидение мои песни не пробились, может быть, их просто даже не читали, а вот в ряде подмосковных ресторанов имели определенный успех. Так бы я, наверное, и ездил по провинциальным городам до скончания века, выращивая местных ресторанных певиц, если бы не упомянутый выше Иван Рогожин, в один из вечеров подсевший ко мне за столик со стаканом коньяка в руке. В тот трепетный момент я ловил очередную минуту своей провинциальной славы после того, как моя воспитанница исполнила мою песню, которая вызвала слезы на глазах подвыпившей публики.

— А я вижу вы, Сергей Владиленович, нащупали-таки кое-какие заветные кнопки на дебелом теле зрителя, — живо сказал он, лихо махнул коньяк в рот и зажег сигарету. — Не желаете ли чего-нибудь гораздо более масштабного? С вашей песней «Девочки меня целуют» мы произведем фурор, обещаю.

Выяснилось, что Рогожин организовывал в этом городе и некоторых других городах концерты для одной очень известной певицы и теперь вместе с ее творческой группой отмечает успешное окончание гастролей. Настроение у него было превосходное, чес оказался прибыльным, и мы разговорились.

Раньше я много слышал о Рогожине, а теперь увидел его воочию. Этот подвижный похожий на колобка пухлый человечек с крупной совершенно лысой головой, мохнатыми брежневскими бровями и пытливыми выпуклыми глазками на маслянистом лице мог наворотить только за один день целую кучу дел, и один лишь его вид вызывал если не смех, то благосклонную улыбку, это точно.

Он имел репутацию удачливого импресарио, способного найти общий язык с любым администратором, любой певицей и любым губернатором. Поговаривали, что он вхож в высокие кабинеты, в том числе кремлевские, и его обожают не только чиновники, но также молоденькие женщины и дети. В тот памятный вечер я сам лично убедился, что обаяние у него в самом деле зашкаливает, и он может понравиться решительно всем и каждому.

Короче говоря, мы начали работать вместе. Как он и предвидел, моя песня «Девочки меня целуют» получила второе рождение, гораздо более резонансное, чем первое. Скоро я услышал, как пьяные мужики, выйдя из ресторана покурить на улице, поют мои куплеты.

Вот один из них:

Все пробьет лишь твердый лоб,

Даже сталь, броню и гроб…

Будут девочки любить,

Понял, брат, как надо жить?

Я не постеснялся, подошел к ним, они оказались работниками какого-то комбината и поинтересовался, не знают ли они, кто написал песню. Все стали бубнить что-то невразумительное, а один парень вдруг выдал на-гора.

— Так это, я знаю, Тарасенко Сергей Владиленович ее написал, — с гордостью сказал он так, словно говорил о своем старшем брате. — Между прочим, вот такой мужик!!

Он вытянул передо мной оттопыренный вверх большой заскорузлый палец. Я не стал его разочаровывать известием о том, что автор песни стоит перед ним. Тем более, что он все равно не поверил бы. Я вдруг почувствовал, что, кажется, что-то в моей жизни, в самом деле, сдвигается.

Предчувствие не обмануло, и закрутилась хлопотная, но приятная карусель. Я дал новую певческую жизнь таким известным группам, как «Белые медведи», «Три сутенера», «Подлая Кассиопея», «Троянский конь» и «Якутская Пирамида». Успех у зрителей без преувеличения был просто бешеный!

Гастроли, в которых Рогожин плавал, как пингвин в океанской воде, следовали друг за другом нескончаемой чередой, а провинциальная публика, тем не менее, все никак не могла насытиться. У меня стали брать интервью известные журналисты, а мои песни стали каждый день крутить на радио, и вдруг наступил еще более радостный момент, — моих «Девочек…» исполнил известный певец на концерте года в Кремле. В общем, благодаря Рогожину мир узнал обо мне, и Фортуна, повернувшись, наконец, ко мне лицом, опрокинула на меня свой Рог изобилия.

Рогожин находил кандидаток на раскрутку, которые были готовы платить большие деньги, так он говорил, а я в свою очередь старался как мог и собирал мед словно пчелка. Не знаю, какой процент Рогожин брал себе, мне он открыл счет в банке «Олимпия», и на него поступали средства, которых мне хватало на хлеб не только с маслом, но иногда и с икрой.

Так продолжалось около года, а затем мы снова встретились в ресторане, на этот раз элитном московском, здесь проходил закрытый новогодний корпоратив. Очередная моя звездочка удачно зажигала зрителей — коллектив какого-то крупного кредитно-финансового учреждения, название которого почему-то не афишировалось, видимо, огласка в средствах массовой информации была не желательна.

Среди пестрой публики выделялись два колоритных типа — огромные как моржи, по-борцовски плотные совершенно седые братья-близнецы с красными лицами гипертоников и довольно неприятными наглыми глазами навыкате. Они вальяжно развалились за отдельным столиком, им несли самые лучшие напитки и закуски, а официанты и администраторы лебезили с ними так, словно от того, понравится или не понравится им предлагаемое обслуживание, зависела жизнь и судьба ресторана. Одиозные типы смотрели на окружающих свысока, словно не люди веселились вокруг них, а надоедливые мошки.