Некромант-1

Влад Винтеркей (2024)

Сергей Громов — 43-летний спецназовец, позывной "Гром", погибает во время сложнейшего задания. Погибает? Нет, нашему герою суждено оказаться в другом мире, в теле 15-летнего паренька из презираемого всеми племени нищих отбросов общества. В мире, по сравнению с которым даже наше, земное Средневековье покажется настоящим раем, Сергею предстоит завоевать свое "место под солнцем", находясь в теле слабосильного подростка, которого все называют помойной крысой. Ситуацию не облегчает то, что Империя, в которой оказался Сергей, стоит на грани больших потрясений…

Глава 2

Честно сказать, я не большой любитель нищих, и, когда был в своем теле, теле спецназовца Сергея Громова, никогда не подавал даже самым жалким на вид бабкам. А смысл подавать, если и у этой бабки, и у моей матери пенсия одинаковая — тысяч пятнадцать. Но моя мать почему-то не выходила на паперть с протянутой рукой, не унижалась. Жила на свою пенсию: да, скромно, да, бедно. Но жила. И на мое предложение помочь всегда говорила: «Сережа, мне хватает, я сама тебе еще помочь могу».

Детям-нищим тоже не подавал. В основном это либо цыганские дети, либо дети, ставшие винтиком нищенского бизнеса — и, если видите русского ребенка-попрошайку, то здесь, скорее, полицию вызывать надо, а не давать милостыню. За таким ребенком либо цыгане скрываются, либо кавказцы. Ты ему сотку дал, а он ее «барону» отнес.

И вот вдруг я сам оказался нищим подростком — ни денег, ни еды, ни одежды. Хоть бери жестяную банку и иди на рынок попрошайничать. «Тетя, подай монетку!». Одна уже такая «тетя» угостила хлебушком — век не забуду. Рука до сих пор саднит, но спасибо хоть не загноилась.

Какие еще варианты карьеры у меня есть? Воровать? В лихие 90-е приходилось. С дурной компанией связался, настоящие отморозки. Кошельки подрезали у зазевавшихся граждан в трамваях. Стыдно даже вспомнить, каждого бы обокраденного нашел и все до копейки вернул — пусть бы даже и в долги залез. Но в этом мире внезапно опыт воровства ой как может пригодиться. Представлю, как ту жирную тварюку с пирогами обкрадываю — аж гениталии дымятся. Да шучу, шучу. Какие там могут быть дымящиеся гениталии у истощенного, голодного как волк подростка.

Чтобы выжить человек на многое пойдет. Возьми, например, меня. На грабеж пойду, если припрет конкретно? Да кто знает. Тут ведь еще и вопрос, кого именно грабить. Робин Гуд, вон, богатых грабил, наживающихся на простом народе и деньги людям раздавал. Правда, в последнее время читал, что ничего Гуд не раздавал и вообще был не очень-то и «гуд».

Единственное, на что точно не пошел бы — так это возлечь за деньги с мужиком. Понятно, что в моем новом теле подростка продать свое тело не составит труда, охотников немало найдется. Но тут уж — нет. Лучше сдохнуть.

Я встаю с ящика, на который присел отдохнуть, и снова начинаю бродить по порту в поисках помойки. Есть уже не так и охота — и это самое опасное. За этим чувством ложной сытости обычно и наступает смерть.

Наконец, вижу помойку. Вернее, чую. Бреду на запах гниющих овощей, как зомби. Сходу нахожу полусгнивший кочан капусты (а может, и не капусты, но на нашу капусту похоже). Срываю гниль, со всхлипом вгрызаюсь в мякоть. По вкусу похоже, скорее, на сырую картошку. Но ем, ем. Сок течет по подбородку.

Отправив в желудок хоть что-то — теперь голодная смерть точно не грозит — начинаю рыскать по помойке в поисках чего-то более аппетитного. Видел бы ты себя, Сергей Громов! Начинаю негромко ржать — истеричный смешок человека, только что избежавшего лютой смерти от голода.

В куче отбросов в основном гниль да всякая мерзость. С отвращением отбрасываю в сторону тухлую рыбину, вонючую голову быка с вывалившимися глазами, труп зверька, похожего на кошку. А вот фрукты, напоминающие наши, земные, груши, беру. Они основательно тронуты гнилью, но ничего, частично съедобны. Особенно меня радуют черствая буханка хлеба, покрытая плесенью, да обломок косы — ржавый, зазубренный. Но это мое первое оружие в мире трех лун.

Спасибо, Бруно, малыш. Есть еще жратва на твоей помойке.

Невесело усмехнувшись, бреду к пирсу. Время ужинать.

Обломком косы отковыриваю с хлеба плесень, с трудом отламываю кусок. Ем. Черт возьми, не думал, что найденный на помойке вперемешку с гниющими кошками хлеб может быть таким вкусным. Отрезаю от одной «груши» гнилую частичку, целую откусываю. Ого! По вкусу как яблоко. По виду груша, по вкусу — яблоко. Интересно.

Но вот мой желудок играет Марш Мендельсона уже не из-за голода, а совсем по другой причине. Я скатываюсь с пирса, скидываю портки. Никогда еще на меня не нападал такой, как говорила моя бабушка, дристун. Никогда еще моя, как говорил Пушкин, «грешная дыра», не издавала таких сильных звуков.

Надеясь, что никто не слышал этого невольного «концерта», я натянул портки и вернулся на пирс. Большую часть помойной еды я благополучно из себя исторг, но хоть что-то во мне должно было остаться.

С этой надеждой я забираюсь под пирс, сворачиваюсь калачиком и быстро засыпаю.

— Тащи, тащи, собака!

Резкий окрик прерывает мой сон. Открываю глаза, с минуту прихожу в себя, вспоминая, кто я такой и где нахожусь. Наконец, все вспоминаю, и ползу к щели между черными досками пирса.

В порту уже кипит работа. Носильщики, внешне похожие на индусов, таскают тюки. Носатые надсмотрщики, напоминающие наших кавказцев, присматривают. Орут дурными голосами, но кнут не используют и насилие вроде как не применяют.

Я, стараясь быть максимально незаметным, выбираюсь из-под пирса, сторонкой-сторонкой пробираюсь к рощице, в которой, как я уже знаю, находится помойка. Может, что новое выбросили, такое, что придаст мне сил и не вызовет такого яростного дристуна.

В кустах около помойки останавливаюсь, смотрю. Никого нет. Бросаюсь к куче, начинаю шарить. Слышу чьи-то шаги по склизкой земле, быстро скрываюсь в зарослях.

Раб-«индиец» в штанах-шароварах и грязной рубахе неопределенного цвета, тащит на голове широкое плоское блюдо с чем-то бело-серым. Скидывает свою ношу в яму и уходит.

Я бросаюсь к добыче, уже догадываясь, что сейчас стану обладателем вожделенной солонины.

— Смотри, опять эта крыса помойная, — слышу.

Оборачиваюсь, вижу двух мужиков. Портовые охранники. Те самые носатые «кавказцы». Один — высокий, с сильными мышцами, перекатывающимися под рубахой. Второй — щуплый, со злым, едким лицом.

— Ты откуда взялся, падаль? — ревет здоровяк. — Тебе мало в прошлый раз досталось?

Так вот кто «моего» пацана отмудохал до потери пульса. Видимо, эти двое напали на Бруно, когда он рылся на помойке, и устроили ему «ММА». Хабибы, блин, Нурмагомедовы. Нашли себе соперника — 15-летнего голодного дистрофика, ищущего плесневелый хлеб.

— Ну, ты попал, крысеныш, — визгливо говорит щуплый, выхватывая из-за пояса длинный, искривленный нож. — Теперь мы тебя жалеть не будем.

Я молча отступаю к кустам, сжимая в руке обломок косы.

— Куда намылился, засранец? — здоровяк бросается ко мне, но я не позволяю ему схватить меня. Внезапно наношу один точный удар косой прямо горло. Тот хватается рукой за шею, валится на землю. Между его пальцев бьют струйки крови.

Не дожидаясь, пока щуплый поднимет хай, я швыряю обломок. Несмотря на то, что в армии я был первым по метанию ножей, нет уверенности в том, что мое негодное оружие достигнет цели. Но обломок косы не подводит — втыкается надсмотрщику точно в глаз.

Прислушиваюсь. Вроде бы спокойно. Все-таки мои навыки тихого убийства в очередной раз пригодились. Сколько душманов в Чечне и Сирии я таким образом пустил на удобрение, сколько бандеровской сволочи отправил в донбасскую землю.

Бросаюсь к трупам, начинаю быстро обыскивать. Времени нет, в любой момент кто-то может появиться: раб с очередной порцией отходов на выброс, а то и охрана, привлеченная шумом. Эх, мне б чуток побольше времени, я бы их до исподнего раздел, каждую щель бы ошмонал.

У здоровяка на поясе — кошелек. Монеты звяк-звяк. Вот и у нищего парнишки с помойки деньга появилась. Одежду у охранников брать нельзя: опознают мигом и забьют до смерти. У тощего «кавказца» нахожу на груди кожаные ножны, а в них — тонкий, блестящий стилет из отменной стали, напоминающей дамасскую. Вот эта вещица мне точно пригодится!

Стаскиваю с худого охранника сапоги, примеряю: в самый раз! И сапоги обычного кроя, не служивого. В таких можно без опаски ходить.

Вверху раздаются шаги, треск кустов, настороженные голоса. Я тихо-тихо отступаю назад и исчезаю в зарослях.

Крадучись, двигаюсь по роще. Когда от «места преступления» меня отделяет не меньше двух сотен метров, перехожу на быстрый шаг.

Какое все же счастье — просто ходить в обуви, а не босому. В обычной ситуации мы на это и не обращаем внимание. Сапоги мне достались удобные, из мягкой податливой кожи. И нога в них не потеет даже несмотря на то, что ни носок, ни портянок на мне нет.

Но вот роща заканчивается, я выхожу к морю. Пляж, чистый песок, голубая водичка. Красота! Сажусь, а потом и ложусь на песок. Теплый, но не обжигающе-горячий.

Ну, здесь можно и переждать. В порту сейчас, вероятно, суматоха. Трупы охранников, скорее всего, уже обнаружили, ищут убийц. Наверняка решат, что этих двоих укокошила банда отморозков. Кто ж подумает на 15-летнего слабосильного, бледного паренька-помоишника? Впрочем, насчет слабости это я зря. Тело мне досталось неплохое, грешить не надо. Бруно был хоть и тощим, но жилистым. Сил вполне хватило, чтобы с одного удара вогнать обломок косы в шею противника, метнуть клинок так, что вошел в глаз супостата по самое не балуйся.

Так что, Бруно, малец, отомстил я тем ублюдкам, что тебя чуть на тот свет не отправили. Помойная крыса! Вот им и помойная крыса, сами оказались на помойке в виде трупов, сволочи.

Я беру кошелек здоровяка. Хороший кошелек, сшитый из кожи какого-то животного. По верху пропущена веревочка: затянул веревочку, закрыл кошелек, растянул веревочку — открыл. У нас такие кошельки в Средневековье использовали.

Я растягиваю веревочку, открываю кошель, высыпаю на песок монеты. Двадцать семь мелких медяков, четыре крупные медные монеты и одна небольшая, но зато серебряная монета с изображением мужика то ли в короне, то ли в тюрбане — трудно разобрать. Внешне мужик на нашего императора Николая Второго похож. Императорские рожи, видать, во всех мирах примерно одинаковые — других мирозданье не выдает. Но, надеюсь, здешний «Николашка» не такой слабовольный, как наш. Революционеров нужно было каленым железом выжигать, яйца Ленину и компании выкручивать — вот и был бы толк, спасена была бы Россия.

Монеты тяжелые, приятно позвякивают в руке. Не пожалели меди местные «фальшивомонетчики». Интересно, как монеты называются. Каракули на аверсе, надо полагать, означают цифры. На всех мелких медяках выбито:! — надо полагать, так здесь обозначается единица. На крупных медяках закорючка, похожая на наш знак вопроса, — это, судя по всему, пятачки. Ну, и серебряная монета содержит знак!, что лишь подтверждает мою догадку о том, что это единица. Ничего сложного — деньги они везде деньги. Хоть в России, хоть в Африке, хоть в Зургане.

Зургана — так, стало быть, называется страна, в которой я нахожусь. Спасибо за подсказки, малец. Не подводи, я же отомстил за тебя тем ублюдкам.

Маленькие медяки называются чель — самая мелкая разменная монета в Зургане. 100 челей — это один тархи. Серебряная монета — это и есть один полновесный тархи. Есть еще золотая монета, содержащая 100 тархи. Называется она дарель.

Ого, малец, как ты разогнался! Погоди, я не запомню все сразу!

Я еще раз пересчитал деньги. Получилось, что у меня в наличии ровно 147 челей. Интересно, много чего съестного можно купить на эти деньги? А, Бруно? Молчишь? Ну, отдохни, парень, отдохни. Ты мне сегодня и так здорово помог.

Мысль о съестном заставляет меня подняться. Пора возвращаться в город. И на этот раз я приду туда не как помойный бродяжка, а как гражданин, обладающий кошельком, в котором позвякивают монеты. Чели и один серебряный тархи.

Жизнь, кажется, понемногу налаживается.

Порт я обхожу стороной — мало ли, может, охрана до сих пор рыскает в поисках убийц. А на мне, между прочим, сапоги одного из покойников, а также кошелек и стилет отправившихся в мир иной надсмотрщиков.

Вскарабкиваюсь на небольшой, заросший высокой травой пригорок, спускаюсь вниз, вспугнув старуху, пасующую коз, и оказываюсь на окраине города. Двигаюсь по улочке, застроенной невысокими кирпичными домами. Мостовой здесь уже нет, под ногами — смесь песка и глины, которая в дождливую погоду, очевидно, превращается в липкую грязь. И куда, спрашивается, смотрит местный Собянин?

Иду по улице, стараясь производить впечатление нормального горожанина, знающего себе цену. Прохожие от меня уже не шарахаются. Пару раз встречаю юных девиц — лет 15-16. Здешние отроковицы — так на Руси в старину говорили — носят неброские сарафаны с широкими поясами, выгодно подчеркивающими как переднее, так и заднее богатство. Одна встреченная мною девушка настолько хорошо одарена природой что я, даром что едва не подыхаю от голода, оглядываюсь, смотрю ей вслед. Как бедра-то колышутся. Песня! А волосы какие! Длинные, светлые, слегка волнистые.

Но-но Сергей Громов, не шали! Одергиваю себя. Не время о бедрах да волосах думать — жизнь висит на нитке.

Добираюсь до площади. Здесь какая-то статуя, дома чудной архитектуры, совмещающей арабские традиции с традициями средневековой Европы. Но мне не до осмотра достопримечательностей. Я оглядываюсь в поисках какой-нибудь едальни: трактира или, на худой конец, харчевни.

А вот и то, что мне нужно. «Сонная Девка». Оригинальное название для трактира, ничего не скажешь. На деревянной вывеске изображена грудастая девушка с четырьмя пинтами пива. «Девка», и правда, кажется сонной.

С удовлетворением отмечаю про себя, что навык чтения на местном языке у меня присутствует. Помоечная крыса Бруно, очевидно, был грамотен. Как же, интересно, парень попал на улицу?

Открываю массивную сосновую дверь, вхожу. Обычный в общем-то зал, ничего особенного. Дубовые столы, стулья. Посетителей нет. Пышногрудая официантка, чем-то похожая на «Сонную Девку» с вывески, окидывает меня равнодушным взглядом. Да, к такому как я вряд ли кинется: «Присядьте сюда, господин? Что вам будет угодно заказать, господин?».

Кроме официантки в зале — здоровый чернокожий мужик. Да, в этом мире тоже есть негры, но они совсем не такие, как на Земле. Лица у них вполне себе европейские, ну, вроде как намазанный гуталином Высоцкий в фильме «Как Петр Первый своего арапа женил». У вышибалы «Сонной Девки» — а то, что это вышилаба, я сразу понял, навидался этого брата — нос крючковатый, глаза желтоватые и мелкие, глубоко посаженные, плюс борода лопатой. Такой себе негр, прямо скажем. Отбели ему кожу — и будет похож на того клоуна нашего, как его, Никиту Джигурду. Только здорового, как бык.

— Куда намылился, крысеныш? — говорит вышибала, пока не трогаясь с места. — Вам, цыгам поганым, здесь делать нечего.

Так вот кто я, значит. Цыга. Название расы созвучно с русским словом «цыгане», и в образе жизни есть определенное сходство. Цыги в основном странники, если не сказать, бродяги, исповедуют философию, похожую на толстовское «непротивление злу насилием». Внешне на цыган совершенно не похожи. Белая кожа, голубые глаза, аристократически-красивые лица. Не так давно именно цыги были главной расой Зурганы, но дед нынешнего императора, представитель самой крупного народа эмирийцев, сверг династию цыгских королей, а королевскую фамилию, по слухам, вырезали под корень вплоть до грудных младенцев. Далее, как водится, начался геноцид цыг, в ходе которого от некогда большого народа остались жалкие крохи.

Я достаю из-за пазухи кошелек, трясу монетами. Звенят, родимые. Однако, вышибалу это не убеждает.

— Ну, что ж, пеняй не себя, раз эмерийского языка не понимаешь, — бормочет вышибала, отделяясь от стойки.

— Погоди, Джарман, — добродушно говорит официантка, глядя на меня, как на какую-то диковинку. — У него есть деньги, так пусть закажет. Все равно посетителей нет.

Джарман пожимает плечами, отходит в сторону, берет недопитую кружку пива, и, кажется, теряет ко мне малейший интерес.

Я сажусь за столик у окна. Официантка подходит. Дородная женщина лет 45-ти, то есть, примерно моя ровесница. Внешне — обычная европейка, скажем, немка. Глаза навыкате, полные красные губы. Одета в средней длины платье с закрытыми руками и большим вырезом на груди. Спереди — домотканый фартучек с карманом.

— Ну?

Интересно, она всем это свое «ну?» говорит? Да нет, конечно. Это только мне, цыге, оборванцу. Был бы одет поприличней, да с кошельком, полным золотых дарелей, уже расплылась бы в улыбке.

Но, да мне на ее улыбки начхать, если честно. Мне бы пожрать поскорее, потому что от голодной смерти я еще недалеко ушел. Да и желудок от помойной жрачки нужно врачевать. А врачуют желудки одним только блюдом — супом.

Меню в «Сонной Девке» нет и я прошу у официантки принести тарелку супа, хлеба и «чего-нибудь» попить.

–Чего именно попить-то принести? — нетерпеливо переспрашивает официантка: в этот момент в таверну заходят новые посетители и она уже, кажется, жалеет, что не позволила дюжему Джарману вышвырнуть меня из заведения на мостовую.

«Бисо», — подсказывает Бруно. Я повторяю:

— Бисо принесите.

Она уходит, минут через десять возвращается, неся на подносе хорошую плошку дымящейся похлебки, добрый кус хлеба и бисо в деревянной кружке.

Я беру ложку, зачерпываю похлебку, отправляю в рот. О, мать моя женщина, отец мой мужчина! До чего ж вкусно то! Мне кажется, что от одной лишь ложки похлебки в истерзанном моем организме начали расти цветы и летать бабочки. Пряная, наваристая, горячая. Кажется, чеснока хорошо так добавили, ну, вернее, местного аналога, конечно. Перчик, картошка, пара небольших кусочков мяса плавает. Хорошо.

Но я, несмотря на то, что желудок буквально молит поскорее наполнить его едой, осторожничаю. Ем медленно, вдумчиво. Ложку супа в рот, тут же откусить хлеба. И жевать, жевать. Да, после вчерашней трапезы на помойке я уже знал, что от переедания после длительной голодовки я не умру, но все же набрасываться на пищу, как бродячий пес нельзя. И подозрительно, и опасно.

Тем не менее, ложка стукается о дно плошки. Дожевываю хлеб, отодвигаю посуду, сыто отваливаюсь на спинку дубового стула. Хорошо. Вот сейчас правда — хорошо.

Беру кружку с бисо. Интересно, что это вообще такое. Отхлебываю. Ого! Так это же морс! Из ягодок типа брусники. Спасибо, Бруно, малой, то что надо! Ягоды содержат витамин С, а он сейчас необходим моему (да и твоему) изнуренному телу.

Отхлебывая время от времени из кружки, начинаю изучать собравшийся в таверне люд. А посетителей в «Сонную Девку» набилось уже немало.