Некромант-1

Влад Винтеркей (2024)

Сергей Громов — 43-летний спецназовец, позывной "Гром", погибает во время сложнейшего задания. Погибает? Нет, нашему герою суждено оказаться в другом мире, в теле 15-летнего паренька из презираемого всеми племени нищих отбросов общества. В мире, по сравнению с которым даже наше, земное Средневековье покажется настоящим раем, Сергею предстоит завоевать свое "место под солнцем", находясь в теле слабосильного подростка, которого все называют помойной крысой. Ситуацию не облегчает то, что Империя, в которой оказался Сергей, стоит на грани больших потрясений…

Глава 1

— Пииииииииииииить! Пить! Воды! Воооооодыыыыы!

Мне кажется, что я кричу это, но, открыв глаза, я вижу белое солнце пустыни, и понимаю, что ни хрена я не кричу. Шепчу еле слышно пересохшими от жажды, потрескавшимися от лютого зноя губами.

Да и кому «кричать»? Наступающим ИГИЛовцам, один из которых подстрелил меня в бок?

Мой едва функционирующий мозг все же выдает картинку: бородатый талиб в форме официанта подносит мне стакан воды. Несмотря на сильнейшую боль во всем теле, невероятную слабость и полное осознание неизбежности смерти, я улыбаюсь. Ну, или мне кажется, что я улыбаюсь.

Лай душманов на своем языке совсем близко. Раньше мне казалось, что никакая другая речь, кроме немецкой, после многочисленных, просмотренных с давно уже покойным дедом-ветераном фильмов про войну, не будет звучать для меня, как лай, но я ошибался. Арабский (или на каком там разговаривают эти черти?) звучит именно как лай.

— Ав-ав-ав-ав! Аллах акбар!

Что бы это значило? Даже не зная их языка, я примерно понимаю, о чем они переговариваются. «Он там, за барханом засел, русская собака. Никуда не денется. Слава Аллаху!».

Идут убивать человека, отрезать ему голову, глумиться над его еще теплым телом, и бога славят. Нет, мы, русские, так не поступаем даже с врагами.

Но в одном правы бородатые черти (если, конечно, я верно догадался о сути их переговоров): я никуда не денусь. Деваться здесь просто некуда. Разве что в песок зарыться. Но я ведь не ящерица.

— Получите, мрази!

Высунувшись из укрытия, я почти наугад выпускаю автоматную очередь. Тут же падаю на песок, хрипя от бессилия. Тем не менее, с удовольствием отмечаю про себя раздавшийся вопль. Одного черта минуснул. Мелочь, а приятно. Но, давайте, подходите, суки, подходите.

Игиловцы что-то орут на своем, но я уже даже не пытаюсь понять, что. Просто жду. Что мне еще остается, как не ждать?

Вот и съездил в командировку в Сирию в составе ЧВК Вагнера. Первый же марш-бросок — и атака талибов. Головная машина на фугасе подорвалась, затем бармалеи повыскакивали из-за барханов и давай поливать огнем, суки. Много наших ребят полегло… Я в хвосте колонны был, поэтому успел как-то сориентироваться. Пару талибов замочил и ушел в пустыню. Ну, да недалеко ушел. Настигли быстро твари. По следам, конечно. Следы на песке видны до самого горизонта.

— Ав-ав-ав!

Совсем близко орут. Значит, пора. Пришло время.

Я снимаю с пояса ручную гранату, выдергиваю предохранительную чеку. Зажимаю пальцами спусковой рычаг… Ну, вот, отпустить пальцы — и бум!

В глазах все плывет, в мозгу появляются картины из другой жизни, неуместные сейчас, ой, неуместные! Первый поцелуй, первый секс, служба в армии… Не то, не то! Усилием воли «выключаю» эти картины, включаю реальную, последнюю, страшную.

Смутно вижу над собой человеческие фигуры, колышущиеся в знойном мареве, точно призраки. Разжимаю пальцы…

Сначала я чувствую вонь. Никогда в жизни не ощущал ничего подобного. Смрадный, отвратительно-сладковатый запах гниющего мяса.

Гниющего человеческого мяса, понимаю я, открыв глаза. Вокруг меня — человеческие тела. Абсолютно голые. Синие, с пятнами тления на коже, с выпученными глазами и оскаленными зубами. И я лежу среди этих тел, на самом верху большой кучи.

Я тут же начинаю блевать. Вернее, как сказать, блевать. Просто меня выворачивает насухую, мой, очевидно, пустой, желудок, как будто кто-то внутри меня выжимает, словно мокрую половую тряпку.

Я дергаюсь, мое тело начинает съезжать вниз с кучи, отвратительно, склизко скользя. Наконец, я оказываюсь у основания горы трупов и, не оглядываясь, бреду прочь.

Я иду словно бы во сне, пытаясь осознать, кто я, что я и где я.

Жив я или мертв?

Я протягиваю перед собой руки, с удивлением разглядываю эти тонкие «веточки» вместо жилистых, мощных рук штангиста, которые у меня когда-то были. Когда-то? Пустыня, лающие крики талибов — давно ли это было? И было ли вообще?

Но где я, черт побери?

Я останавливаюсь, осматриваюсь.

Позади — отлогий берег, с одной части которого и находится куча трупов, на которой я находился. Видимо, кто-то сбрасывает тела вниз. Впереди — ровная гладь моря, над которым сияют три луны. Самая крупная — Делайя, средняя — Мерсо и маленькая — Ио. Но откуда мне известно, как называются луны?

От той части берега, где расположена куча трупов, тянется узкая дорожка, которая ведет к виднеющимся вдали постройкам — очевидно, там расположен город или какой-то другой населенный пункт. Видимо, туда мне и предстоит топать.

Мне? А кто я, собственного говоря, такой?

Если я Сергей Громов, боец частной военной компании Вагнера, подорвавший себя в Сирии вместе с дюжиной бородатых чертей, то почему я жив? Почему я вижу эти тонкие, похожие на девичьи, ручонки?

Девичьи?

В панике я смотрю вниз, на свои причиндалы. Ну, хоть здесь судьба не была строгой: я по-прежнему весьма хорошо одарен в районе ниже пояса. Конечно, не так богато, как было раньше, но хозяйство на месте и вполне солидных размеров.

Я хватаю себя за лицо, за грудь, за задницу — судя по тактильным ощущениям, я парнишка лет 15-16. Невероятно худой, слабый, да к тому же зверски кем-то избитый. На всем моем тщедушном тельце нет живого места: огромные, иссиня-черные синяки на руках, на ногах, на груди. Какие-то изверги не жалели сил, избивая бедолагу. Ну, то есть как бедолагу — меня, получается.

— Я Сергей Громов, — бормочу я.

И — новый удар. Мой голос тоненький, слабый. Голос даже не пятнадцатилетнего парнишки, а голос какого-то задохлика, недоноска.

Но, как бы то ни было, этот задохлик-недоносок, это теперь я, Сергей Громов. И с этим как-то придется мириться. Не возвращаться же в ту кучу, правда?

Я направляюсь к морю, вхожу в воду. Теплая, градусов 25, не меньше. Окунаюсь с головой, выныриваю. Вода пахнет водорослями, рыбой, ну, и прелью какой-то, как без нее. В этом мире трех лун вообще с запахами проблема — то трупами воняет, то прелью.

Вонь разлагающихся человеческих тел все еще преследует меня, мне кажется, что тело мое пропиталось этим смрадом навечно, до конца жизни. Зачерпнув со дна белого песка, я начинаю яростно тереть свое бледное, немощное тело.

Мои длинные, мокрые волосы при каждом движении касаются плеч. Неприятное и непривычное для меня ощущение: никогда, даже во времена студенческой юности не носил длинных волос, считая их проявлением педерастии. Тем не менее на парикмахерскую рассчитывать не приходилось. Я огляделся вокруг в поисках чего-то острого. Ничего нет.

Я выхожу из воды, бреду вдоль берега. Ладно веревочка, хоть бы какую-нибудь водоросль найти. Ничего. В отчаянии я хватаю прядь волос и дергаю. От острой боли — вскрикиваю, но она быстро проходит. Хотел было отбросить вырванную прядь в сторону, но тут же одумываюсь. Собственные волосы — чем не веревка? В старину заключенным состригали волосы, чтобы они на них не повесились. Материал хороший, прочный. Я собираю волосы на затылке, и быстрым движением скручиваю их пучком их же собственных «собратьев». Так-то лучше.

На мытье и поиск веревочки ушли все силы. Я ложусь рядом с большим валуном, лежащим достаточно далеко от кромки воды, чтобы меня не настиг прилив, закрываю глаза и проваливаюсь в темноту.

Открываю глаза. Луны здесь три, но солнце — одно, почти такое же, как на Земле, только чуть крупнее и более красное.

Сон не сильно помог — тело все еще ужасно болит — буквально каждая клеточка доставшегося мне несчастного организма стонет от боли. А тут еще голод. Кишки исполняют марш Мендельсона. Парнишка, прежде чем попасть в кучу, очевидно, пару дней ничего не ел. Теперь это моя проблема, не его.

Я понимаю, что мне нужно идти в город, к людям. Вот только что за люди живут в этом городе? Судя по тому, как зверски был отделан этот 15-летний парнишка, да и по традиции просто скидывать трупы с кручи — не сильно культурные граждане проживают в Истоне.

Истон — вот, значит, как город называется. Спасибо, память мальчишки, ты, давай, не отмирай там совсем.

Я направляюсь к круче — там я заметил козью тропку, ведущую наверх. Делаю с полсотни шагов и останавливаюсь, понимая, что в город мне нельзя. Во всяком случае, пока на мне из одежды только моя непривычно бледная кожа. Будут ли довольны граждане Истона, если я посвечу там своими подростковыми причиндалами? Едва ли. Хотя, некоторым дамам и девушкам наверняка понравится. Да и мужикам некоторым…

Я прекращаю движение к круче, стою, как истукан. Если я сраной веревочки на берегу не нашел, то где же я возьму одежду?

И снова взгляд мой останавливается на куче трупов. Синюшно-бледные тела. Мужчины, женщины, дети. Сколько здесь трупов? Десятка три, не меньше. Отчего они умерли? Может, от чумы? Вдруг в городе свирепствует чума? А я туда идти намылился.

Однако, присмотревшись, я замечаю, что на большинстве тел — следы зверских побоев. На некоторых, и вовсе, глубокие колото-резанные раны, нанесенные, скорее всего, копьями и мечами. Были, конечно, и «целые» трупы: эти люди, надо полагать, скончались от каких-то болезней. Но смерть большинства не была естественной — их убили. Ну, или думали, что убили, как в моем случае.

В переплетении рук и ног что-то темнеет. Преодолевая отвращение, я лезу прямо в гущу трупов и вытаскиваю тело мальчишки. В отличие от остальных бедолаг, на этом есть одежда. Ну, то есть как, одежда. Некое подобие туники — кусок холщовой ткани, покрытой грязью и запекшейся кровью, да плюс дырявые, грязные штаны, которыми бы самый последний бомж побрезговал.

Я быстро раздеваю мальчишку. Странно звучит фраза, подозрительно, но да что поделать. На шее у парнишки — глубокая рубленая рана. Кто-то секанул мечом с лошади, вероятно. В хороший же мир я попал, ничего не скажешь!

Мальчишка еще худее и страшнее меня, его одежда налезает с трудом. Штаны — натуральная рванина, но хоть причиндалы сквозь прорехи не сильно виднеются. Хотя, если присмотреться…

Впрочем, выбирать-то мне не приходится.

Одевшись таким образом, я начинаю подниматься на кручу. Каждый шаг дается с трудом: само по себе слабосильное, да к тому же жестоко избитое и истощенное от голода тело, отказывается повиноваться. Лишь на морально-волевых вскарабкиваюсь наверх.

Вот и дорожка. Обычная песчаная тропинка со следами колес от тачки. Значит, на тачке трупы к круче возят, ну-ну.

Вдоль дорожки — какие-то кусты, слабые деревца. Я жадно осматриваю растительность, надеясь увидеть какой-нибудь фрукт. Может, яблоко, апельсин или местные, скажем так, аналоги. Но ничего нет.

В животе уже не Марш Мендельсона, а «Вставай, страна огромная». Кажется, кишки слиплись, превратившись в один комок. Что там происходит с желудком — даже подумать страшно. Никогда не ощущал такого голода.

За поворотом тропинки — небольшой спуск, а дальше — городская стена из какого-то синеватого камня, огромные ворота, к которым ведет широкая дорога. У ворот — стражник в золотистых доспехах, напоминающих те, что защищали арабских средневековых воинов. Вооружен боец длинным копьем.

Правее от стены, у бухты, виднеется порт. Причалы, парусные корабли, снующие туда-сюда лодки. Люди, перетаскивающие на спинах какие-то тюки. Другие люди, которые ничего не перетаскивают, лишь ходят, да покрикивают.

Нет, мимо стражника я не пойду, а ну, как это он избил меня до полусмерти? Хоть и нет у меня претензий к здешним «стражам порядка» — народ служивый, но нужно придумать другой способ, как попасть в город.

Я схожу с тропинки в сторону, наклонившись, двигаюсь через кусты к дороге. Колючки больно дерут кожу, но я терплю — стражник недалеко. Здоровый мужик, ничего не скажешь. Рожа не сказать, чтобы совсем зверская, но крайне неприятная. И расу трудно определить — какая-то смесь наших, земных, арабов и, пожалуй, японцев.

Между тем, по дороге к воротам двигается повозка с сеном. На козлах — хлипенький мужичонка, одетый ненамного лучше меня.

— Стой! — кричит стражник.

Вернее, конечно, он крикнул не «Стой!», а «Алхы!», но я прекрасно все понял. Спасибо, спасибо тебе, мальчонка, за память.

Возница натягивает вожжи, худой, изможденный с виду, мул покорно остановливается. Стражник подходит и привычным движением тыкает в сено копьем. Надо же, как здесь все строго. Что ищут, интересно? Нелегалов или контрабанду? А может, и то и другое?

— Езжай!

Стражник поворачивается к вознице спиной и направляется к воротам. Я понимаю: вот мой шанс, выскакиваю из кустов и, в несколько шагов настигнув повозку, бросаюсь в душистое, мягкое сено. Пожалуй, единственное приятное ощущение за последнее время…

Колеса повозки вот уже пару минут грохочут по каменной мостовой. Я, наконец, решаюсь покинуть свое убежище. Сказать, что я голоден — ничего не сказать. А тут еще начала одолевать и жажда.

«Была не была».

Я выскакиваю из повозки на мостовую и несусь в ближайший переулок — укрыться. За спиной — тихо — ни криков возницы, ни воплей какого-нибудь горожанина, или, еще хуже, визгливой горожанки, испугавшейся внезапного появления оборванца из стога сена. Повезло.

В переулке пытаюсь отдышаться, прийти немного в себя. Я в городе, здесь все же проще будет добыть пропитание.

Пряный, густой запах пирогов с мясом и капустой наполняет мой рот слюной. Надо же, а я еще думал, что я голоден. Оказывается, я ГОЛОДЕН!

Запах доносится из лавки слева от переулка. Заправляет в лавке дородная, черноволосая женщина в цветастом сарафане. Судя по лицу — добродушная.

Слушайте, а может, зря я так напужался этого мира? Ну, да, куча трупов, исколотых-изрубленных. Стражник, тыкающий в стог сена копьем. Я ведь, в конце концов, не мальчик, а 43-летний спецназовец, прошедший Чечню, Донбасс, Сирию. Мне ли бояться какой-то бабы с пирогами?

Я выхожу и направляюсь к лавке. Женщина смотрит на меня. Кажется, приветливо.

— Тетенька, — говорю, стараясь ввести свою речь в соответствие со своей теперешней внешностью. — Не дадите кусочек, я страшно кушать хочу?

— Кушать, говоришь, хочешь? — ласково переспрашивает она. — Погодь немного.

Торговка поворачивается ко мне своей необъятной кормой и исчезает в доме. Возвращается, держа руку за спиной. Я протягиваю ладонь, ожидая получить хотя бы кусок хлеба.

— На, скотина такая, жри!

Крутой кипяток из ковшика выплескивается мне прямо в лицо. Чудом успев увернуться, я визжу от дикой боли в руке и плече, и, сгорбившись, бегу в переулок. Как помойная, жалкая крыса. Вернее, как крысеныш.

Вслед мне несется отборная площадная ругань торговки.

Кажется, это все. Мир трех лун оказался ко мне еще более жестоким, чем мир одной Луны. Нищий, убогий, голодный подросток-изгой с избитым-переломанным телом, с обваренным плечом и рукой в мире, где для нормальной, добродушной с виду женщины не проблема покалечить ребенка.

Что дальше? Дальше только смерть. Вторая за последние двое суток.

Полностью обессилев, я присаживаюсь на мостовую спиной к стене дома. Если сверху на меня выплеснут ушат помоев, говна или кипятка, как здесь принято, даже не пошевелюсь. Давайте, выплескивайте. Сил нет. Сил.

Сколько сейчас времени? Ничего себе, улицы проклятого Истона уже ровно залиты светом трех лун — Делайи, Мерсо и Ио. Кажется, я отключился здесь, в переулке. В животе уже не урчит — видимо, кишки совсем слиплись, урчать уже нечему.

Рука и плечо зверски болят — такое ощущение, что та жирная тварюка плеснула не водой, а кислотой. Но, нет, конечно, вода, только очень, очень горячая.

Надо что-то делать, иначе сдохну. Я пытаюсь подняться, но чувствую — не могу. Совсем обессилел. Что теперь только лечь — и отдать коньки?

Вот, значит, Сергей Громов, где ты смерть свою нашел, а не в Сирии. В припортовом средневековом городишке под тремя лунами. И стоило ли вообще перемещаться в другое тело, раз так?

Вдруг память Бруно — так вот как звали мальчишку — выдает мне очередную картинку: большая помойка рядом с портом, на которой всегда можно найти полусгнивших, но вполне съедобных еще овощей, плесневелые корки хлеба, а то и что-нибудь получше вроде гнилой, но дьявольски вкусной солонины.

Так вот где ты питался, малой! Что ж, сигнал получен, наш корабль отправляется.

Мысль об овощах, корках и солонине придает мне сил. Я поднимаюсь и, кряхтя, точно старик, колдыбаю к выходу из переулка. По пустым, но хорошо освещенным лунами, улочкам Истона, плетусь в сторону порта.

В порту тихо. Нет ни работяг, ни надсмотрщиков. Корабли у причалов напоминают туши китов. Пахнет тухлой рыбой, гнилой водой и нечистотами.

Я осматриваюсь в поисках тех тюков, что перетаскивали днем носильщики. Предпочтительнее вскрыть какой-нибудь тюк и найти там, например, колбасу, чем рыться на помойке моего Бруно. Но тюков нет. Что ж, значит, помойка.