Сегодня – позавчера. Испытание огнем

Виталий Храмов, 2017

Случайная смерть – и ты в теле старшины Кузьмина в 1941 году. Но память говорит – это какой-то неправильный 1941 год. Почти вся Москва захвачена немцами, но Советский Союз сопротивляется изо всех сил. Сталин не сбежал, и его ставка в подземной Москве, в метротуннелях. Подтягивают резервы, и возможно, ход войны удастся переломить. Нужно приложить все силы, знания, чтобы помочь Родине выстоять. Значит, придется идти в бой, и еще раз в бой, и еще раз до полной победы.

В гостях у «шурочки» (1942 г.) Маршевая рота

Март по календарю, а морозы трескучие. Правильно говорят: марток — одевай семь парток. Я одет тепло. Теплое бельё, шерстяная комсоставская гимнастёрка и галифе, валенки, меховые трёхпалые рукавицы, ватная фуфайка и штаны, а сверху ещё и полушубок овчинный. Это меня так друзья в штрафники собирали. Сидор за плечами полон сала. В кармане штанов — трофейный «Вальтер», хоть и не положено. А в валенке — штык-нож, пришит ножнами к штанине.

Я иду в строю сотни штрафников. Мы маршевая рота. Идем весь день навстречу зареву и грохоту войны. Это горит столица моей Родины. Там мы пополним штрафную роту 237-й стрелковой дивизии.

Большая часть штрафников — зеки. Зачем они на фронт идут, непонятно. Но меж ними и проштрафившимися фронтовиками уже было несколько стычек. Даже я поучаствовал. Подвалил ко мне один такой хмырь, явная «шестёрка», прощупать меня решили, значит. Схватил меня пальцами за воротник, сиплым голосом прохрипел:

— Ничё так шкурка. А народ мерзнет. Может, поделишься, краснопёрый?

Блин, меня даже не разозлило. Отпор в таких случаях надо давать очень жёстко, чтобы не повадно было. Одним резким движением рук стряхнул рукавицы — они упали к ногам. Я схватил его за пальцы, резко, аж захрустело, вывернул вверх, зек, соответственно, с воем — вниз, упал на колени. Я сбил с него левой рукой шапку, схватил за ухо, крутанул. Зек, вопя, как сирена воздушного предупреждения, развернулся на коленях на сто восемьдесят градусов, лицом к толпе и к тем, кто его послал меня пробить. Правой рукой я уже достал из валенка финку:

— Кто прикоснется ко мне, потеряет какую-либо часть тела, — громко сказал я и тут же отсёк ухо этому зеку. — Кому урок будет невдомёк — замочу!

— Кузьмин! Отставить!

О! Младший политрук нарисовался, затвором щелкает. Вообще-то он нормальный пацан, только вынужден командовать маршевой ротой штрафников, а это тот ещё сброд.

— Что ты наделал, Кузьмин? Как он теперь стрелять-то будет? Зачем пальцы-то ломаешь?

О, как! А ухо — это нормально?

— И правда! — всплеснул рукой с финкой я. — Что ж, его теперь в госпиталь? Мы воевать пойдём, а он отлёживаться? Нет, так не пойдёт!

Завершая взмах рукой, финка вонзилась в основание шеи у ключицы. Выдернув нож, толкнул тело вперёд. Струя крови брызнула на толпу штрафников. Я присел, стал вытирать лезвие о ватник зека, смотря прямо в глаза его пахану — Митьке Сивому.

— Кузьмин, встать! — голосом, сразу зазвеневшим сталью, приказал младший политрук. — Ты арестован.

— Я в курсе, товарищ политрук. Более того, я осуждён за подобные неоднократные живодёрства к «шурочке». Арестовывай, отправляй в тыл, меня посудят-посудят и присудят штрафроту. А пару месяцев я в тепле посижу.

— Я тебя сейчас на месте шлёпну!

— И через месяц присоединишься к ним. Пройдёшь моей дорогой. До «шурочки». Выпиши себе билет в один конец.

— Можно подумать, у тебя есть обратный билет.

— Есть, конечно. Я заговорённый, политрук. Меня нельзя убить.

— Посмотрим! Встать в строй!

Этим всё и закончилось. Теперь, правда, все сторонились меня, Сивый смотрел звериным взглядом, но мне было плевать. Меня больше волновала боль в колене от многочасовой пешей прогулки.

Кого только не было в рядах штрафников! Настоящий зоопарк. Но описывать не буду — скучно это.

Мы шли по пробитой в сплошном снежном насте дороге. Сугробы отвалов образовали белые стены по сторонам метра в два высотой. Шли штрафники по четверо в ряд, плотно прижавшись друг к другу — так теплее. Только я шёл теперь один, последним — все сторонились психа. Младший политрук шёл впереди колонны, позади меня на трёх санях ехал заградотряд — дюжина бойцов КВ НКВД с тремя «дегтярями». Кстати, нормальные ребята. За шмат сала согласились везти мои пожитки — брезентовый мешок с «доспехом», разгрузкой и ещё некоторыми вещами. Изредка мы с ними переговаривались, хотя не положено.

Последним я шел не специально, а из-за больного колена. Ещё несколько дней назад оно не болело, но три дневных перехода растеребили рану. За последний час со мной сравнялся коренастый штрафник. Конвоиры прикрикнули на него, но он сослался на сломанные рёбра, и от него отстали. Он шёл, закусив губу, с болью в глазах. Похоже, что не врал.

— Как это тебя угораздило?

— Сопротивлялся.

— А-а, понятно. Потоптали. За что в штрафники угодил?

— За убийство.

— Во как! И кто же лишним на земле был, по-твоему?

Боец бросил на меня злой взгляд:

— Он заслужил.

— Хорошо хоть так. Это лучше, чем по пьяни да случайно. Тебя как звать-то, коллега?

— Иван. А почему коллега?

— Я — Виктор, тоже душегуб.

— Я видел.

— Ты давящую повязку на грудь сделал?

— Зачем?

— Понятно. Не сделал. Вот и мучаешься. Я однажды тоже сломал ребро. Случайно. Ох, и мучился! А потом в больнице утянули — полегче стало. Даже на работу вышел. На вот, жевни.

Я достал из-за пазухи кусок отогретого сала, отхватил половину и дал Ивану. Он вцепился в сало, как неделю не евший. Того и гляди зарычит, как голодный пёс. М-да, нелегко ему пришлось.

— Откуда сам? — спросил я его.

Он опять посмотрел на меня злобно.

— Да мне по барабану, если честно, можешь не отвечать. И чем я тебя так разозлил?

— А разве чекистам не положены отдельные штрафбаты?

Я рассмеялся:

— Какой же я чекист? Я — истребитель танков. Нас осенью в спешке сформировали, сгребли всех, кто был под рукой, одели и вооружили, чем смогли, и под танки бросили. Милиционеров в нашем батальоне было большинство, вот и нашили петлицы войск НКВД. Да и паёк у них получше — тыловая сволочь не отворовывает, чекисты это чётко отслеживают. А в остальном обычная пехота. У меня ротный был из чекистов, а комбат — армеец.

— А что ж тогда вертухаи хабар твой везут и лыбятся тебе?

— Так они тоже сало любят. Не люди, что ли? И анекдот хороший.

— Всё-то у тебя легко получается, — буркнул Иван, пряча обмылок сала за пазуху.

— Держись меня, и у тебя легко получаться будет.

Он посмотрел на меня внимательным, «рентгеновским» взглядом. Ого, как ты можешь смотреть! Да ты не так прост, Ванёк! Ну, смотри, смотри.

До заката шлёпали молча. Иван так и шёл рядом.

— И откуда у тебя весь этот хабар? — наконец не выдержал мой попутчик.

— Друзья собирали меня.

— Хорошие у тебя друзья.

— Ну, да, неплохие.

— И видимо, большие шишки.

— Видимо.

— А что же не отмазали тебя?

— Так ведь я и правда виноват в том, за что меня осудили. В самом деле занимался самоуправством и самосудом. И несколько человек лично осудил и лично расстрелял. Некоторые из них были сильно старше меня по званию.

Иван опять зыркнул на меня, отвернулся.

— Не настолько, значит, друзья твои важные. Не смогли?

— Да ведь и не в том дело! Я же тебе сказал, я на самом деле виноват. А виноват — надо расплатиться.

— Ты больной, что ли? Или издеваешься так? — зарычал Иван, отшатнувшись.

— Да как ты не поймёшь! Под Богом же я хожу. Я согрешил — должен ответить.

— Да пошёл ты! Что ты тут лепишь? «Согрешил», «ответить»! У меня красные весь род вырезали — кто ответил? За расказачивание кто-нибудь ответил? Где твой Бог?

— Ответили. Или ответят.

— Да пошёл ты! — Иван уже кричал. Бойцы сопровождения соскочили с саней, взяли оружие наизготовку.

— Ответили они! Я лично видел, как один всю мою семью из маузера расстрелял. И что? Ответил он? Я его нашёл — вся грудь в орденах, генеральские звёзды на воротнике. Где твой Бог?

— Это за него ты сюда угодил?

Иван сразу осёкся, быстро огляделся, насупился.

— Нет, — буркнул он.

— Он сейчас жив?

— Нет.

— Значит, ответил.

— Ага! — взвился Иван опять, но тут же осёкся, замолк.

— Пусть и твоими руками, но ответил. Бог как раз нашими руками и восстанавливает правду.

— А его руками кто?

— Бога или генерала?

— Генерала.

— Противник Бога и рода человеческого, человеконенавистник.

— Тьфу на тебя, болтун. Да пошёл ты! Не хочу с тобой больше говорить. Я думал, ты серьёзный человек, а ты — балаболка. Или дурачок блаженный.

— Слышь, Иван, — позвал я его шёпотом, — а как ты сделал, что никто не догадался, что это ты?

— Он в реке утоп. Я-то тут при чём?

— Утоп, говоришь, — я усмехнулся, — а Бог тут ни при чём? А ты молодец. А в штрафники как попал?

Тот зло зыркнул на меня и прибавил ходу, догнав последний ряд.

— По малолетке за поножовщину сел. Не успел откинуться — опять его повязали над телом. Прошлой весной. В лагере вскрыл двух политических. От расстрела в штрафники бежит. Ты поаккуратнее с ним — отчаянный душегуб.

Это сержант из конвоя догнал меня. Я поблагодарил его и спросил:

— Ты про всех знаешь?

— Нет, конечно. Только самых опасных. Должен же я знать, от кого чего ждать.

— Про меня тоже собрал сведения?

— Обязательно. Ты у нас считаешься самым непредсказуемым и опасным. И неуправляемым.

— Во как! А что же вы тогда якшаетесь со мной?

— Тут, во-первых, соображения безопасности — друга держи вблизи, врага ещё ближе. Да и ошибочно мнение о тебе. Ты очень предсказуем. Действуешь не по общеустановленным правилам, не по уставу, но вполне понятно, предсказуемо.

— В тебе психолог умер.

Сержант рассмеялся:

— Почему умер? Живёт, растёт и развивается. Это у меня работа.

— Значит, я уже не в списке опасных?

— На первом месте. Только угрожаешь ты не нам, а всем, кто вокруг тебя. Ты уже убил одного потенциального бойца, они будут мстить. Опять кровь и потери. Может, грохнуть тебя сейчас? Больше людей до фронта доведу.

Предлагает убить меня с улыбочкой на лице. Изверг! Кровавая гэбня! Пятьсот-мильонов-невинно-убиенных!

— А смысл? Для чего эти упыри в законе на фронт идут? Они воевать будут? Не смеши мои валенки! Или ты довёл, а там и трава не расти?

Конвоир хмыкнул, развернулся, через плечо процедил:

— Ночью спи вполглаза. Эта порода очень подлая. А одно твоё присутствие им мешает больше, чем весь конвой. Одним фактом твоего существования. Или они тебя сегодня режут, или завтра будут резать за тебя.

Сержант ушёл. Вот это да! Сержант! Он просчитал всю подковёрную партию! Быстрее меня.

Ладно, будем поглядеть.