Сегодня – позавчера. Испытание огнем

Виталий Храмов, 2017

Случайная смерть – и ты в теле старшины Кузьмина в 1941 году. Но память говорит – это какой-то неправильный 1941 год. Почти вся Москва захвачена немцами, но Советский Союз сопротивляется изо всех сил. Сталин не сбежал, и его ставка в подземной Москве, в метротуннелях. Подтягивают резервы, и возможно, ход войны удастся переломить. Нужно приложить все силы, знания, чтобы помочь Родине выстоять. Значит, придется идти в бой, и еще раз в бой, и еще раз до полной победы.

Опять «котлета» (1941 г.)

А потом всё изменил голос:

— Старшина Кузьмин?

Я не ответил. Я перестал разговаривать, потому что моими собеседниками могли быть только особисты, а они меня даже пытать принимались, суки!

— Я привёз вам привет от Тимофея Парфирыча.

Я чуть не закричал от радости. Наконец-то! Дошли! Но тут же подленький здравый смысл (или паранойя) осадил меня.

— И?

— Восток доехал.

Это ничего не значит. Хотя многое может значить. Первое — всё идёт по плану и всё хорошо. Второе — провал. Кто-то перехватил Кадета с группой и расколол их по самые помидоры.

— И?

— Парфирыч ознакомился с посылкой и улетел. Он приказал вызволить вас. Врач говорит, вы при смерти и не перенесёте дороги.

— Нах! Куда угодно, только не гнить здесь! Надо — вынесу! И подохну — всё лучше, чем так, опарышем съедаемым.

— Как же вас довезти?

— А ты кто?

— Старший уполномоченный по особо важным делам Лауза Михаил Ильич.

— Михаил Ильич, мои вещи надо забрать с собой. Там в нагрудном кармане трофейные сильнодей… не выговорю. Таблетки там. Голубоватые. Если буду пить по одной каждые шесть часов — довезёшь.

Ага, нариком конченым стану, но довезёшь.

Следак метнулся, мне к губам были приставлена таблетка, потом металлическая кружка с ледяной водой. Во-о-от! Так-то лучше!

— Поехали, старшой. Видимо, долг мой не уплачен. Зачем-то понадобился кусок котлеты под званием старшины Кузьмина. Слушай, старшой, я сам не вижу — мне ничего не отрезали лишнего?

— Я не врач, но руки-ноги имеются.

— И то хлеб.

Рассказать про дорогу нечего. И не стоит. Что рассказывать живому мертвецу, по недоразумению задержавшемуся в этом мире? Ныть, что это было больно и тяжело? Это и так понятно. В общем, это было невыносимо.

Сколько времени прошло в тряске, боли, в обмороках я не знаю, но очнувшись в очередной раз, я услышал деловой голос, до боли знакомый.

— Натан! — захрипел я.

— А, узнал, старый ты кусок медвежатины! Я вот уже говорил Степановым, похоже, что вытаскить тебя с того света превращается у меня в привычку, — сказал Натан и тут же заржал.

— Получится?

— Куда ты теперь денешься! Ты в очередной раз умудрился поставить всех на уши. Все требуют твою душу и срочно. Заметь, не мясо, а душу. Нужен ты опять нашим большим и сурьёзным мальчикам. Опять игра затеялась. И как ты умудряешься быть в центре всего этого?

— Тяжело и больно.

— Я заметил. Да, а что это за таблетки с тобой в комплекте пришли?

— Там наркотики. Опиаты годны как обезболивающие, есть стимуляторы, есть галлюциногены. Вот последним применения не нашёл.

— М-да. Опять… Не ори! Я тебя к операции готовлю. Опять ты меня удивил. Где препараты-то такие раздобыл?

— Трофеи, Натан, трофеи. Американские.

— Так, Витя! Ты меня в дела ваши тайные не тащи! Мне нельзя, как агенту сионизма.

— Натан, не смеши, больно смеяться. Сам же спросил. Наркоз чем планируешь делать?

— Какой наркоз? Давно уже ничего нет. Только если твоими. Не ори! Лучше расскажи, что знаешь об этих опиатах. Говори, говори, мне надо, чтобы ты говорил.

Я рассказывал, что знал. Дозировки, способы применения, изменение воздействия от способа внесения в организм. И вот во время этого повествования речь моя замедлилась, мысли стали тягучими, как кисель. И вот я не смог раскрыть рта — губы перестали слушаться, слово оборвалось на середине.

— Витя? Витя? Ты меня слышишь? Пальцами можешь пошевелить? Понятно. Ну, что же, коллеги, приступим!

Я хотел заорать: «Натан, ты охренел! Я же всё слышу, я всё чувствую!», — но не смог. Я чувствовал, как отрываются бинты, как скальпель бежит по коже, как кровь, сбегая вниз, щекочет. Как тампоном её собирают, как мне составляли, с хрустом и скрежетом, обломки костей. Я это всё чувствовал, но не чувствовал боли. Тошнило только. Блин! Хорошо-то как! Пусть ковыряются. Главное — болеть перестало. Хоть на время, но перестало. А потом тьма добралась до моего сознания.

Судьба Голума

(наше время)

План по разговору с Отморозком вытанцовывался в моей голове. Я купил электрошокер. Нужны препараты определённого воздействия на организм. Вот только беда в том, что они числятся сильнодействующими наркотическими веществами, вызывающими мгновенное привыкание.

— Вот это список! — удивился кум. — Решил с синьки на колёса перескочить?

— Не, это не для меня.

А к кому ещё обратиться? У нас в городе подобным торгуют только те, кому наркоконтроль разрешил. Так зачем мне посредники?

— Довольно необычный подбор, — продолжал удивляться кум, — половина этого у моего дядьки была в красной аптечке на Кавказе. Ты на войну собрался?

— Да какой из меня вояка! Ты же знаешь, плоскостопие, близорукость, общая заторможенность.

— Вот только не надо про заторможенность. Я на чемпионате России в финале выступал, но такой скорости даже у своего соперника не видел. Как ты это делаешь?

Я пожал плечами. Тот бой в финале кум проиграл. Приехал с чемпионата к нам с отбитой головой, с коньяком. Мы выпили, его накрыло медным тазом. И я был пьян. В общем, пошли мы на улицу. За приключениями. А кто ищет, тот всегда найдёт. Махались мы вдвоём на восемь человек. Были биты, но остались на ногах. Драться я умел неплохо. На соревнованиях не выступал, оценить уровень было невозможно, но один на шестерых выстаивал — оставался на ногах. Был сильно побит, но вырубить себя не давал. И кума бил в спаррингах. Всерьёз мы не махались.

— Ну, так что по этим? — я постучал ногтём по списку.

— Возможно, в принципе. Тяжело, но возможно.

— Когда?

— Экий ты прыткий! Ты мне ещё не рассказал, как ты так делаешь в драке, что как угорелый скакать начинаешь.

— Да что я тебе расскажу?! Случайно это открылось. Время как замедляется. Потом прочёл — это состояние изменённого сознания. Организм поднимает обороты всех жизненных процессов настолько, что появляется подобный эффект. А вот как это сделать тебе, не знаю. Я даже не знаю, как у меня так получается. Может, выброс адреналина так действует?

— Вот ты жук, куманёк! Всё что-то мутишь, мутишь. И никак тебя не прихватишь.

— А хотелось? — рассмеялся я.

— Ха, ещё б! За такими, как ты, правильными и мутными, как раз награды и погоны стоят. Вы же…

Он сплюнул. Что это он?

— Чё это с тобой?

— Представляешь, попадает мужик в больницу. Кто-то отходил его знатно. Кто — не можем установить. И пока я метался, искал этого байкера, мой ушлый сослуживец копнул этого избитого. А он — насильник! Установили уже две жертвы, есть заявления. И я с носом, а он — в шоколаде!

— А на меня чего собак спустил?

— Так он такой же умный и правильный, хрен подумаешь.

— Ну, так в чём дело? Копни и меня. Может, тоже звёздочку получишь? По-родственному так — меня в тюрьму, тебе погоны.

— Да пошёл ты! Обиделся я на тебя.

— На обиженных воду возят. Так что по химии?

— Я позвоню. Пора мне, пока!

— Пока!

Уходя, я ещё подумал, что хорошо, что пешком пришёл. У них, оперов, мозги по-особенному устроены. Сложилось бы у него в котелке, что я байкер, и скрутил бы меня. И всё псу под хвост. На кой ляд я вообще связался с той бабой и её озабоченной дочкой?

Только подумал о ней, слышу:

— Дядя Гоша!

Это что ж у меня за племянница образовалась? Ха, Неважно, собственной персоной. Да, маленький у нас город, очень маленький.

— А я вас искала, — потупившись и покраснев, сказала она. Бежала, запыхалась.

Я оглянулся. Главное, чтобы кум не видел.

— Зачем?

Она опять выпучила глаза. Видно, что заготовленная речь вылетела из головы. Не знает, что сказать.

— Ладно, пойдём в кафешку, что ли. А то стоим, как два тополя на Плющихе.

Пока ждали кофе и мороженое, разглядывал её.

— А ты похорошела.

— Спасибо. Вы знаете, я сначала очень обиделась на вас…

— А что это за «вас»? Давай на «ты». Слух режет.

— Давайте, ой, то есть давай, — она опять замолчала, мяла в руках телефон, то открывая, то закрывая чехол.

Принесли кофе и мороженое.

— Съешь мороженку. Как мать?

— Плохо. Плачет. В общем, — она вздохнула, будто собираясь прыгнуть в воду, — я сначала обижалась, а теперь нет. Я много думала о том, что случилось, что вы, ой, ты говорил.

— Уже хорошо. Думать полезно. Больно, но полезно, — буркнул я, отхлебнув кофе. Хм, а неплохой кофе. Надо к ним ещё зайти.

— Не сбивайте меня, я и сама собьюсь. Ну, вот, опять забыла.

— Не опять, а снова. А может, ну их, эти разговоры? Поговорили и поговорили. Главное, чтоб толк был. Расскажи лучше, как сама?

— Нормально. Я сильно изменилась. Не думала, что можно так быстро измениться.

— Это у ребят долго. А у вас — за одну ночь.

Она рассмеялась:

— Я же не о том.

— Так и я не о том. Вижу уже, что тебе на пользу. Лучше выглядишь, за волосами ухаживаешь, красишься, платьице красивое, тебе идёт, подчёркивает всё, что нужно.

Она опять смутилась.

— Из ребёнка ты превратилась в юную и довольно симпатичную девушку, — продолжил я. — Это хорошо. Чем мир красивее, тем лучше.

— Вот, вы опять меня сбили. А я извиниться хотела. Простите меня. Я действовала глупо.

— В следующий раз будешь действовать умнее?

Она прыснула, жеманно склонившись к столу, искоса глянула на меня:

— Следующий раз?

— Девочка, думаешь, ты первая женщина на моём веку? У меня женой была Женщина — с большой буквы. Я насмотрелся в ней вас всех.

Она стала серьёзна, ещё немного погодя — задумчива.

— А в вас я увидела настоящего мужчину.

— Опять ты ошиблась, девочка моя. Во мне ты можешь увидеть только деда. Твой настоящий мужчина ещё где-то бродит. Тебя ищет. Его и познаешь, когда он станет твоим мужем.

— Я так хочу этому верить, но так боюсь, что это только сказка! О принце на белом коне.

— И будет тебе конь. Мысль материальна. Не жди принца, жди друга, парня, защитника, мужа. Именно в такой последовательности. Сначала друг, только потом — любовь.

Кофе был выпит, мороженое съедено под лёгкий непринуждённый трёп.

— С вами хорошо, легко и приятно, — сказала она.

— С нами? — я специально оглянулся по сторонам. — С кем?

Она опять хихикнула:

— Извини, я опять забыла. С тобой, с тобой.

— Пойдём?

— Подожди, — попросила она.

Я сел обратно.

— А ты к нам с мамой вернёшься?

— Зачем?

— Она плачет.

— Ты же знаешь, что я ничего к твоей матери не испытываю. Рано или поздно я уйду. Она всё одно будет плакать. Зачем преумножать печали?

— Но с тобой она была счастлива. Даже когда отец жил с нами, я её не видела такой счастливой. Я же, сучка, позавидовала ей и всё разрушила. Вернись, пожалуйста. Хоть на время.

— Посмотрим, — ответил я. Некоторое время сидел, думал. Она ждала. — Посмотрим.

Распрощавшись — она мило чмокнула меня в небритую щёку, расстались.

Вечером, с цветами и шампанским, я открыл дверь их квартиры своими ключами, сразу же был задушен в объятиях двух пар женских рук и залит двумя парами ручьёв слёз. Хорошо хоть, спать не пришлось с обеими.

А ночью, глядя в потолок и слушая дыхание двух женщин (какая может быть звукоизоляция в хрущёвке?), я думал — так ли хороша была идея с перевалочной базой? Мы ответственны за тех, кого приручили. Я, похоже, перестарался с желанием произвести впечатление. Баба запала на меня. А малая (хвалёная звукоизоляция хрущёвок) слушала, подглядывала, подтекала. И вместо перевалочной базы получил ещё двоих людей, которым не безразлична моя судьба. Ещё две верёвки, связывающие меня. И скрыться не получилось — слишком уж мал наш город. На одном конце чихнёшь — с другого конца «будь здоров!» кричат. Но сделано, исправить не получится, остаётся расхлёбывать последствия.