Сегодня – позавчера. Испытание огнем

Виталий Храмов, 2017

Случайная смерть – и ты в теле старшины Кузьмина в 1941 году. Но память говорит – это какой-то неправильный 1941 год. Почти вся Москва захвачена немцами, но Советский Союз сопротивляется изо всех сил. Сталин не сбежал, и его ставка в подземной Москве, в метротуннелях. Подтягивают резервы, и возможно, ход войны удастся переломить. Нужно приложить все силы, знания, чтобы помочь Родине выстоять. Значит, придется идти в бой, и еще раз в бой, и еще раз до полной победы.

Узник (1942 г.) Свидание со старым знакомым

А на следующее утро дверь открылась, и вместо завтрака пришёл Тимофей Парфирыч Степанов. Я вскочил, так как был рад его видеть, хотя тень сомнения в нём не покидала меня. Парфирыч раскинул руки, в одной была зажата газета, и мы обнялись. Крепко, как друзья после долгой разлуки.

— Как ты, Витя? Рассказывай!

— Да что я! Рад тебя видеть. Не ожидал такого, а рад! Что там, в мире?

— Сейчас расскажу. Пригласишь, или так и будем на пороге стоять?

— Так я тут и не хозяин. Меня даже пытать пытались, извини за каламбур.

— А, наслышан. Ретивый, но недалёкий следователь решил проявить инициативу и ускорить получение твоего согласия на сотрудничество. Но в последний момент он и его подручные сошли с ума и побили друг друга.

— Я там присутствовал. Все живы?

— Таких убьёшь! Им бы каждому по ПТР и в окоп. Их лбами можно танковую броню пробивать.

— А что они сказали?

— Что инвалид-подследственный превратился в призрака и избил их.

— Так это же невозможно!

— Это ты мне мозги засираешь? А то я тебя не знаю! Хорошо, прокуроры тебя не знают и тоже посчитали это невозможным. Но ведь тебя не это интересует? Тебя же подмывает про «Восток» спросить.

— Подмывает.

— На, смотри. Это «Правда» за тридцатое января.

На первой полосе шло сообщение о покушении на Берию. Нарком был ранен, но угрозы жизни нет. Заговорщики схвачены, организаторы выявлены, арестованы, ждут суда.

— Я не успел?

— Эх, Витя! Что бы мы без тебя делали? Всё-таки не подвела меня интуиция. Чутьё у меня, Витя. Хорошее чутьё. А с годами только усиливается. Я как о тебе узнал, сразу почуял в тебе что-то. Только вот что — не понял. Враг ты или соратник? Приглядывался. Ты вроде и весь на виду, но в то же время и какой-то чужой, непонятный.

— Загадочный? — усмехнулся я. Так меня жена называла. Пятнадцать лет прожили вместе, а она всё одно загадочным звала.

— Одно чуял точно — не врал ты, когда патриотические речи толкал. Рискнул, к сыну определил, чтобы приглядел за тобой. А получилось, что ты его спас, многому научил. А теперь нас всех спас от ошибки.

— Ошибки?

Парфирыч вздохнул, расстегнул воротник, весь как-то осунулся, будто вынули из него центральный стержень. Он превратился из старшего майора ГБ в обычного старика, битого жизнью. Круто. Их учат этому фокусу перевоплощения, или это природно-интуитивное, как его чутьё?

— Понимаешь, информация о мнении, что Берия сильно мешать стал, была даже у меня. Очень многие были им недовольны, что не удивительно. И тут этот мальчишка с Антипом с письмом от тебя. Я почитал записи этого Голума. А это его настоящее имя?

— Нет. Это прозвище.

— Он так себя и в записях называл. Странно.

Правда, странно. Хотя что странного? Он — это я, каким мог бы стать в будущем. Или стал. А загадочность — это генетическое. Куда оно денется?

— Почитал я эти сочинения, — продолжил Парфирыч, — многое у меня в голове перевернулось. Я сначала не поверил. Чушью посчитал. Дезинформацией. Думал, и как же это Кузьмина так вокруг пальца обвели?

— А вещи? Я как их увидел, сразу понял, что этот жаворонок неспроста тут. Там такие предметы, обычные, обиходные, которых пока и создать невозможно. Мы ими тоже пользовались. И теперь не представляю, как без них? Зажигалка прозрачная со сжиженным газом, прозрачные плёнки, самоклеящаяся лента, самопишущие ручки, рации. И на всём этом даты производства. Для дезы — больно накладно. Из материалов, ещё не существующих, производство, технологии, каких нет — для дезы?

— Да, это и меня убедило. Но дело не в этом. На многие события и на многих людей я взглянул по-другому. Того же Берию взять. Я и не знал о его руководстве атомным проектом. О разработке вооружений знал. Мы считали, что он и должен этим заниматься, а госбезопасностью должны заниматься мы. А оказалось, что половина нашей… его разведки занималась… как это в голумовых записях называется? А, вот — промышленный шпионаж. Поэтому я и поехал к Меркулову. Мы с ним неплохо знакомы. А Меркулов уже и вышел на Берию. Он приказал тебя и всех причастных изолировать, фигурантов записей взять под наблюдение и… И всё.

— Почему?

— Твой Голум основывался на художественных произведениях и слухах с домыслами. Не самый надёжный источник, согласись. А затрагивались интересы совсем не маленьких людей. Ошибиться нельзя.

Парфирыч тяжко вздохнул:

— Несмотря на всю свою значимость, Лаврентий Павлович сам себя назначил на роль живца. Кстати, твой «доспех» ему и спас жизнь. Он его под тонкое пальтишко надел, чтобы ватником выглядело. Простыл только сильно. И в руку ранен. И внутренние травмы. От удара пули броня твоя не спасает.

— Это точно, — я потёр грудь с левой стороны, куда впилась тогда винтовочная пуля, пробив 8-мм пластину доспеха.

— Хорошо, в голову не попали. Близко и их не пустили, они издали стреляли. Про «доспех» они не знали.

— Ну, вот и хорошо. Теперь меня отпустят? Записи у вас, Голума я, к сожалению, потерял. Больше ничем не могу помочь.

— Этот человек точно мёртв?

— Ему миной оторвало обе ноги, разворотило кишки. Нести его было некому, мы были под сильным обстрелом. И не донесли бы. Я ему полмагазина автомата в лицо выпустил. Чтобы наверняка. Немцу он не достанется.

— Точно?

— Парфирыч! На фига мне врать? Неужели ты думаешь, я его немцам бы оставил? И Кадет видел.

— Перунов будет говорить то, что ты скажешь. Даже под пыткой.

— Надеюсь, его не пытали? Молодых, с не закостеневшей психикой, сломать легко. А он хороший парень.

— Нет, конечно. Даже не допрашивали. Мы с Сашей с ним поговорили, порасспрашивали, Саша его и забрал в училище, от греха подальше, спрятал. А что там за история с немцем? Вели-вели его, потом живым бросили.

— Перевоспитывали. Думаю, когда вернётся домой, а он должен вернуться и не пойти больше воевать, он не откажется сотрудничать. Привет от меня передадите, поможет. Только он не будет делать ничего, что может повредить немцам. Он все-таки любит свою страну.

— И что от него толку?

— Парфирыч, ну ты что? Не разочаровывай меня. Я шпион или ты? Неужели я должен вам, матёрым волкодавам, подсказывать, как использовать агента влияния, как он может, своим не навредив, нам помочь? Беглых пленных укрыть, сообщение передать. Да, я не знаю вашей шпионской специфики.

— Да, Витя, ты прав. Наверное, я устал. Надо отдохнуть. И ты отдохни. Завтра поедем в гости.