Мы

Виталий Листраткин

Сборник рассказов «Мы» – отражение того, что происходило вокруг любого человека в восьмидесятые, девяностые, нулевые.За три десятилетия разрушилось прежнее государство, а взамен появилось другое, где до сих пор неизвестно, откуда берутся и куда деваются деньги. В рассказах капелька мистики, но без неё атмосфера тогдашнего сумасшествия была бы неполной…Новое время кажется гораздо жёстче, чем то, «советское». Особенно здесь, в провинциальном Тудальске… Или как конкретно называется ваш город?

Степаныч и пустота

Когда я учился на третьем курсе, в институте вдруг отменили предмет «история КПСС», вроде как за ненадобностью. Преподаватели кафедры истории поначалу загрустили, но когда вместо привычных дисциплин ввели «современную Россию» и «культуру Востока», и вовсе растерялись. Предмет, который и прежде не был особенно интересным, теперь превратился в бубнёж из научно-популярных журналов.

Многие преподаватели воспользовались случаем, чтобы уйти на пенсию. И чтобы хоть как-то восполнить ряды, в институт прислали сорокалетнего доцента с болгарской фамилией Затойчев. Имя-отчество, впрочем, у него было вполне отечественное: Виктор Степанович, прямо как Черномырдин. В отличие от своего именитого тёзки доцент был худощав и шустр. Импозантный брюнет, он тщательно следил за своей внешностью: всегда идеально выбрит, подстрижен, виски чуть подёрнуты благородной сединой. Между собой студенты его сразу прозвали Степанычем.

Разумеется, в такого молодца влюбились практически все студентки, включая повидавших телевизор барышень с кафедры теплотехники. Занятия он вёл интересно, но была у него одна особенность: он ужасно не любил, когда кто-то опаздывал на лекции. «Пустота, — говорил он, — это самое страшное, что может произойти в образовательном процессе». В остальном же он был совершенно лоялен: на экзаменах не скупился на пятёрки, а зачётам предпочитал «автоматы».

Его лекции были по четвергам, первой парой. И я, как нарочно, на них опаздывал. Ей-Богу, даже не понимаю, как это происходило: то ломался будильник, то опаздывал автобус, то ещё что-то случалось досадное. Затойчев злился, но я ничего не мог поделать: по четвергам будто просыпалась неведомая сила, категорически не согласная изучать культуру Востока.

В тот день я опять проспал и теперь едва успевал к середине пары. Вихрем промчался по лестнице, на четвёртом этаже отдышался, осторожно приоткрыл дверь в аудиторию. Сегодня читалась лекция о средневековых традициях Японии. Очевидно, именно поэтому на столе у преподавателя стояла небольшая деревянная этажерка, что-то вроде подставки, на полочках которой располагались два немного изогнутых меча.

Затойчев размеренно рассказывал:

— В то время эта страна жила в непрерывных раздорах между удельными князьями и авантюристами, воюющими за земли и власть. Войны мешали торговле и опустошали страну. В 1573 году человек по имени Ода Нобунага подчинил себе Японию. На протяжении девяти лет ему удавалось сохранять контроль над всей страной. И когда пал жертвой покушения, властью завладел Тотоми Хидэеси. Он ввёл ограничение на ношение мечей. Отныне только самураям разрешалось носить два меча, а остальным был разрешен только один — для защиты от разбойников на дорогах. Воин держал короткий меч у изголовья постели, а для длинного в доме имелась специальная подставка. В старые времена их называли «длинный меч» и «меч», сейчас они известны как «катана» и «вакидзаси». Оба эти клинка вы можете видеть у меня на столе.

Воспользовавшись паузой, я протиснулся в проём:

— Виктор Степанович, можно?

Доцент повернул голову:

— Так, так… Опять, значит… Скажите, вы действительно полагаете, что крепкий здоровый сон гораздо важнее моих лекций?

— Извините… Больше не повторится!

— С вашей пустотой определённо нужно что-то делать… — он немного смягчился. — Ладно, садитесь… Только не на галёрку, как обычно, а вон, к Белову на передний край.

Студенты хихикнули. Я занял место рядом с Юркой. На самом деле он не был отличником и зубрилой, а просто обладал уникальным талантом спать с открытыми глазами. Поверьте, это действительно искусство: всего с пары метров казалось, что он вдумчиво слушает лектора, но только при очень внимательном рассмотрении становилось понятно, что его взгляд совершенно не сфокусирован.

— Духом битвы была пронизана вся повседневная жизнь самурая, и возможность близкой смерти не казалась чем-то необычным. Настоящим мастером меча мог считаться лишь тот, кто был готов без колебаний шагнуть навстречу собственной гибели.

Я вполуха слушал преподавателя, а сам рассматривал комплект самурайских мечей у него на столе. Клинки покоились на подставке из чёрного дерева: тот, что поменьше, — внизу, а большой — сверху. Ножны были украшены затейливой резьбой.

— При Хидэеси огромные армии самураев постепенно были распущены. Безработные воины бесцельно слонялись по стране. Формально они считались элитой, но на деле не имели ни гроша. Их звали «ронинами». Многие отложили свои мечи и стали художниками, артистами, но некоторые устремились к идеалу воина, пытаясь достичь совершенства. Это вполне в японском стиле, поскольку на Востоке принято верить, что существуют всего четыре Пути, которым мужчина следует в жизни: Путь Земледельца — используя сельскохозяйственные инструменты, человек выращивает злаки и овощи, сообразуясь со сменой времен года; второй путь — Путь Торговца; третьим путём идет благородный воин, несущий свое вооружение, его Путь — овладение достоинствами своего оружия; четвертый путь — Путь Художника, или Путь Плотника. Здесь следует отметить, что все строения в Японии были деревянными, поэтому слово «плотник» по сути означает «зодчий», «строитель». Плотник должен стать искусным в обращении со своими инструментами, он намечает план строения, а затем исполняет работу, сообразуясь с замыслом. Считалось естественным, когда каждый с детства изучал то, к чему имел природную склонность. Особенно это касалось самого трудного пути — Пути Воина.

Шею вдруг обожгло, будто комар укусил. На парту упала маленькая резинка, которой школьное хулиганьё стреляет, натягивая на кончик шариковой ручки. Я обернулся: у всех студентов был такой серьёзный вид, будто они следуют Путём невозмутимости. Или просто нахальства?

— Почему трудный? Потому что Путь Воина есть обоюдное слияние Путей кисти и меча, где человеку нужно достичь высот на обоих поприщах. Неважно, если он не имеет талантов в этих областях — неустанно упражняясь, он сможет приобрести необходимые навыки, чтобы в дальнейшем принять главную идею Пути. На Западе считают, что «перо сильнее меча» («что написано пером, не вырубишь топором»), а на Востоке: «бунбу ичи» — «перо и меч в гармонии». Самосовершенствование не предполагает изменения поведения, но ведет к осознанию природы обычной жизни. Наибольшая добродетель — простота. Удар должен быть всего один, но исключительно точным. Воин обязан изучить прочие боевые искусства, ни на йоту не отклоняясь от истинного Пути. С установившимся духом накапливать опыт день за днем, час за часом. Полировать обоюдоострые сердце и ум, оттачивать обоюдоострые восприятие и зрение.

Белов едва заметно зевнул: я услышал, как хрустнули суставы челюсти.

— Что в итоге? Когда дух не будет омрачен ни в малейшей степени, когда последние тени заблуждений исчезнут навсегда, откроется высшее откровение мастерства — Пустота, когда начинающий и мастер ведут себя одинаково, когда меч и намерение противника становятся спонтанным пониманием ситуации, но мастер по-прежнему продолжает шлифовать простейшие упражнения, подобно ежедневной молитве. Явление Пустоты означает только одно — Мастеру пришло время опять становиться учеником. В сущности, в этом нет ничего плохого, мир цикличен. Но может случиться страшное: когда пустота воцарится у воина в сердце. Тогда он не сможет быть ни мастером, ни учеником, ни просто достойным человеком… Никогда. И существует лишь один способ избежать этого…

Закончить он не успел: в коридоре заливисто зазвенел звонок. Преподаватель поднял ладони вверх, слегка поклонился. В аудитории сразу же завозились, зашумели студенты.

Я тогда много курил, поэтому сразу полез за сигаретами. Пачка кислых болгарских «Ту-123» вдруг выскочила из пальцев, закатилась далеко под парту. Шёпотом выругался, полез искать. Когда нашёл, выглянул из-под парты. Аудитория уже опустела, и лишь Виктор Степанович возле стола изучал самурайские мечи на подставке. Преподаватель с таким неподдельным уважением рассматривал клинки, с каким разглядывают фотографию любимой, но далёкой женщины.

Мне стало немного совестно, вроде как подглядываю. Убрал макушку обратно, решив, что лучшим выходом из щекотливой ситуации будет, если Затойчев сам покинет аудиторию. Я взглянул на штору, удивился, как натянута ткань: будто кто-то её держит, пытаясь скрыть своё присутствие.

Я нагнулся ещё ниже — из такой позиции было видно, как Виктор Степанович взял длинный меч и медленно обнажил лезвие. Затойчев взмахнул клинком, эффектно прокрутил его в ладони. И по тому, как он это сделал, я понял, что институтский «Степаныч» сам владеет искусством самурайского меча.

Затойчев сделал шаг в направлении окна, замер. Медленно поднял меч, отвёл далеко за голову. А я, затаив дыхание, наблюдал.

Выпад произошёл внезапно: тело преподавателя вытянулось, он весь вложился в этот удар. Он так виртуозно рассек штору, что нижняя часть полностью упала на пол. И в этот момент (я готов был поклясться!) будто кто-то вздохнул, протяжно и грустно…

Виктор Степанович ещё несколько секунд находился в том же положении. Потом выпрямился, одновременно красиво прокрутив мечом назад. Его лицо было предельно серьёзное, как будто сделал важную и необходимую работу. Доцент вытащил из нагрудного кармана белоснежный платочек, тщательно протёр лезвие меча. Подобрал с пола чёрные ножны, сунул в них меч. Затем оружие с подставкой бережно упаковал в объемистый чехол, который вскинул на плечо.

Как только Затойчев покинул аудиторию, наваждение исчезло. Я даже рассмеялся: как же это выглядит глупо со стороны! Мечи эти, самураи, путь воина, пустота… Ерунда! Заглянул в расписание, чтобы узнать, где будет следующая пара. А потом, беспечно посвистывая, направился к выходу.

По пути вытащил последнюю сигарету, пустую пачку, смял и бросил в урну возле дверей. Уже шагнул за дверь, но вдруг остановился. В урне лежал квадратный кусочек ткани, которым преподаватель протирал меч. И на этом платке имелось то, чего быть не должно — кровь. Кровь той самой Пустоты, которую убил Степаныч.