Конкурс красоты в женской колонии особого режима

Виталий Ерёмин, 2021

Трагическая мелодрама. Место действия – единственная в нашей стране женская колония особого режима. Участницы действия – особо опасные рецидивистки. Русский криминолог и американка-мастер художественной фотографии приезжают в то время, когда колония готовится к конкурсу красоты. Мероприятие сомнительное – неволя наложила даже на молодых женщин страшный отпечаток. Криминолог решает сделать доброе дело – пытается способствовать освобождению трех участниц конкурса. Самых сохранившихся молодых женщин. И самых достойных освобождения. Но с какой целью сюда приехала американка? Это одна из множества интриг этой редкой истории. Редкой по сюжету и проникновению в преступную женскую психологию. На самом деле повесть отражает реальные события, происшедшие Березниковской женской колонии особого режима. Повесть дополняет психологический этюд «Сумерки души».

Глава 6

Заместитель начальника колонии по воспитательной работе майор Жмакова принимала гостей из Москвы в небольшом кабинете, сидя под портретом Дзержинского. Мундир сидел на Вере Дмитриевне как влитой. Но, несмотря на бравый вид, выглядела она довольно женственно. Ей было чуть больше сорока, но казалась она старше. Годы прибавляли золотые коронки. Улыбаясь, она прикрывала их ладонью.

Оглядев Леднева с ног до головы, Жмакова сказала:

— Оформить бы вас контролером. Тогда б вы все поняли до тонкостей.

Американку майор Жмакова первые минуты как бы не замечала. И Мэри решила обратить на себя внимание.

— Контролер — это кто? — спросила она, выслушав перевод Михаила.

— Так у нас называют надзирателей, — пояснил Леднев. — Слово «контролер» не так унижает.

— Кого? — простодушно допытывалась Мэри.

— Страну. А еще запомни: у нас нет заключенных.

— А кто же они?

Леднев замялся, не зная. Как перевести слово «осужденные».

— Да, у нас нет заключенных, — подтвердила Вера Дмитриевна, уловив слово prisoner и показывая кое-какое знание английского.

— Да-да-да! — с энтузиазмом согласилась американка, извлекая из своего рюкзачка косметический набор.

— Это мне? — удивилась Жмакова. Было видно, что подарок ей приятен.

Мэри заискивающе сказала по-английски:

— Поверьте, я умею быть благодарной.

Ледневу показалось, что смысл сказанного Вера Дмитриевна ухватила, но на всякий случай он все же перевел.

— А я умею быть полезной, — весело ответила Жмакова.

Женщины рассмеялись, довольные друг другом. Леднев облегченно вздохнул.

На вахте женщина-контролер потребовала, чтобы Мэри оставила свой рюкзачок. Пояснила, что даже сотрудницы сдают свои сумочки. Режим!

Американка растерялась:

— Но у меня в рюкзаке объективы. Они не войдут ни в один карман.

— Пропусти, — приказала Жмакова.

Они шли по аллее. Слева и справа — локалки. Одноэтажные общежития, огороженные со всех сторон толстыми решетками. Чистый зоопарк.

Догорал сентябрь. Арестантки в черных сарафанах, черных ватниках и белых косынках грелись возле общежитий под скупыми лучами осеннего солнца. У каждой в руке сигарета или самокрутка. Было воскресенье, и сегодня никто не работал. Из динамика вырывался старый шлягер: «Музыка на-а-ас связала, тайною на-а-ашей стала…»

Жмакова говорила тоном экскурсовода:

— Здесь у нас больше тысячи женщин. Сами себя они называют пантерами. Красивое слово. Сидят в основном дочки генералов, министров и интердевочки. И, конечно, ни за что. А если серьезно, у нас только одна настоящая интердевочка, хорошо говорит по-английски. А остальные — настоящие рецидивистки. Сидят за воровство, мошенничество и убийства. Многие в колониях раскручиваются и отбывают по 15-20 лет.

— Здравствуйте, ягодки мои! — ласково приветствовала арестанток майор Жмакова.

— Ага, ягодки, только волчьи, — ответили ей.

— Птички мои, — еще ласковей произнесла Вера Дмитриевна.

— Ага, кокаду, — послышалось из-за решетки.

— Это у нас так называемые локалки, — поясняла дальше Жмакова. — Таким образом, мы ограничиваем связи осужденных. Без этих локалок найти осужденную, если она вдруг понадобится, очень трудно. А их у нас тут, повторяю, больше тысячи.

Леднев и Мэри рассматривали арестанток. Арестантки с не меньшим интересом разглядывали их, обмениваясь замечаниями и посмеиваясь.

— Можно фотографировать? — нетерпеливо спросила Мэри.

— Можно, — разрешила Жмакова.

Американка начала лихорадочно клацать затвором камеры. К решетке бросилась старая арестантка, сипло заорала:

— Елы-палы! Какого хрена? Ты меня спросила? Я на тебя в суд подам!

— Она не понимает, — сказал Михаил.

Арестантка сбавила тон:

— Нерусская, что ли?

— Американка.

— Тогда пусть платит баксы. Дорого не возьмем.

Другая арестантка ласково подошла к Ледневу, сказала с придыханием:

— Эх, кабы невидимкой да к тебе в карман. Угостил бы сигареткой, мужчина.

Михаил повернулся к Жмаковой:

— Можно?

Та молча кивнула. Леднев подошел к решетке. К нему тотчас устремилась целая стайка женщин. Через несколько мгновений пачка была пуста. А к нему уже бежали другие арестантки. Мэри залезла в свой рюкзачок и вынула две пачки «Мальборо». Одну дала сердитой арестантке. Та заулыбалась, избоченилась.

— Давай, снимай меня первую.

Мэри снова заклацала затвором камеры. Ее лицо при этом выражало охотничий азарт. Кадры должны были получиться потрясающие. Никогда еще Леднев не видел женщин, над которыми бы так беспощадно поработало время. Впалые щеки, беззубые рты, высохшие тела… При этом никакой патологии. Может, во времена Ломброзо у преступниц были другие лица? Где петлистые уши, западающие подбородки, искривленные или приплюснутые носы, низкие лбы, сильно развитая нижняя челюсть и выдающиеся скулы? А вот той блондинке с высоким лбом и лучистыми глазами хоть сейчас в Государственную думу — депутаткой.

— Кто она? За что сидит? — спросил он.

— Мошенница, — ответила Жмакова. — У всех мошенниц располагающая внешность.

— А эта кто? Что с ней? — спросил Леднев, показывая на женщину с трясущейся головой.

— Как вам сказать? — замялась Жмакова. — Давно это было. Кто-то обидел ее. И она решила отомстить — перерезала себе сухожилие.

— Чтобы отомстить другим, перезала себя? — удивился Леднев.

Жмакова снисходительно посмотрела на него.

— У женщин-преступниц совсем другая психология, чем у преступников-мужчин. Во многом прямо противоположная. Работать с ними гораздо сложнее, скажу я вам. Как по минному полю ходишь. Не знаешь, когда и где рванет.

Добавила после короткой паузы:

— Женщина разрушается быстро, зато живет в неволе долго. Намного дольше, чем мужчина. Маня, подойти сюда! — сказала она сердитой арестантке.

Та подошла к решетке.

— Маня, ты сколько уже сидишь?

— Елы-палы, начальница, а ты будто не знаешь! — обиженно ответила старуха. — Сорок пять лет без выхода.

— Маня у нас рекордсменка, — гордо произнесла Жмакова. — Может быть, даже чемпионка мира. Скоро у Мани конец срока, и пойдет она у нас домой.

— Никуда я не пойду, — сказала старуха. — Снова сделаю преступление. Куда мне идти? В бомжихи? В подвале жить? Нет уж, лучше я здесь доскриплю. Жить — так на воле, умирать — так в доме, а дом мой, начальница, здесь.

Леднев перевел для Мэри:

— Эта старуха говорит, что ей не нужна свобода. Здесь ее дом, где она провела сорок пять лет, здесь она и умрет.

Мэри несколько раз сфотографировала Маню и сказала шепотом:

— Майк, я хочу поснимать эту женщину отдельно и поговорить с ней.

Жмакова отнеслась к этой просьбе спокойно.

— Маня была у нас когда-то первой красавицей на зоне, — сказала она с гордостью.

— Нет, начальница, — возразила Маня, — первой кралей была Машка Стогова. Тезка и братанка моя. — Ты тогда, начальница, елы-палы, еще пешком под стол ходила.

— Майк, я в шоке, — снова прошептала Мэри. — А мне потом не засветят пленки?

— Клади отснятые за пазуху, — посоветовал Леднев

Сказав эти слова, Михаил обнаружил, что рядом с ними стоит какой-то майор. Лет сорока пяти, большой, с хитрыми глазами.

— Это Валерий Сергеевич Гаманец, начальник оперчасти, — представила его Жмакова.

— Иначе говоря, кум, — со смешком назвал себя Гаманец и церемонно поинтересовался. — Каковы первые впечатления?

Мэри скептически скривилась:

— Тюрьма — не курорт, так у нас говорят.

— Мы тоже так говорим, — рассмеялся опер.

Леднев повернулся к Жмаковой:

— По-моему, вы начали интересную тему. В чем же еще отличие женщины преступницы?

— А вы посмотрите, как они следят за вами, — ответил вместо Жмаковой Гаманец. — Как хищные кошки. Улавливают слабинку и начинают на ней играть. Помню, однажды осужденная наделала на швейном производстве много брака, и я написал на нее докладную. Я просто обязан был это сделать. Я слова плохого ей при этом не сказал. А она взяла и выпила раствор хлорки. Еле откачали.

— И в то же время могут быть безразличны ко всему, даже к своей судьбе, — добавила Вера Дмитриевна. — Одна участница бунта пока шел суд, спала, и только в «воронке» спросила, сколько же лет ей добавили.

— А можно с кем-нибудь поговорить? — спросил Леднев, когда они пошли к другой локалке.

— Будьте осторожны! — предупредил Гаманец. — Даже к кормушке не следует приближаться слишком близко. Могут чем-нибудь окатить…

Жмакова подозвала трех молодых женщин.

— Скажите что-нибудь о себе, — попросил Леднев. — Как вы впервые попали в колонию? Кого в этом вините? Что думаете о своем будущем?

Одна женщина ответила за всех троих:

— Записывайте. Впервые попали по вине мужчины. Освободились и снова попали по вине мужчины. Выйдем и снова попадем по той же причине. — Добавила вполголоса, с хитрым выражением лица. — Ну, кто еще вам об этом скажет? «Мальборо» еще осталось?

Мэри сунула за решетку пачку сигарет.

Арестантка с достоинством взяла, закурила, с наслаждением затянулась и по-свойски предупредила Леднева:

— Тут у нас год назад сантехник на зону вошел. И потерялся. До сих пор ищут.