Дверь открыта

Виталий Гиззатуллин

Москва никогда не была такой беспомощной – она обнесена высоким бетонным забором, а люди, живущие в городе, исчезают бесследно – один за другим. По полупустым улицам бродит человек. Ему надо принять решение: или остаться в городе, или убежать из него. Но как это сделать, ради кого оставаться, если все близкие уже давно исчезли, и зачем убегать, если не знаешь, что ждёт тебя за границей?

Блог «Завтрак».

Автор: неизвестен

Я понял, наконец, зачем нужны девушки.

Меня озарило, когда я сегодня медленно сползал с простыней на пол, держа в одной руке орущий iPhone, а другой нащупывая пульт от телевизора (телевизор зачем-то включился, хотя я его не просил). Эту убийственную какофонию с большим удовольствием поддерживали попугаи, выяснявшие отношения на кухне.

Так вот, мне нужна утренняя спокойная девушка, которая и телевизор выключит, и будильник на айфоне заткнет и попугаям скажет: тщщщ, чего разорались, Виталик спит.

Но это, конечно, не главное. Она должна просто лежать рядом с утра. Желательно только в пижаме и под одеялом, желательно каждый раз в разных пижамах, ну и вообще идеально, если каждый раз в пижамах разного цвета. Было бы ещё лучше, если бы она следовала моему примеру и клала мятную жвачку себе под щеку, засыпая, чтобы проснуться со слегка свежим дыханием.

Утром я бы её обнял, поцеловал, повалял бы на белых простынях и окончательно запутавшись в одеяле, уверенно заключил: нам пора вставать. Я бы пошёл в душ, а она включила утренний телевизор, чтобы потом, выйдя мокрый с полотенцем, я б услышал, как какой-нибудь ведущий рассказывает о новых катастрофах в Европе.

Мы бы пили потом растворимый кофе из больших и не предназначенных для этого кружек. На столе на блюдце лежало бы размякшее сливочное масло, несколько кусков сыра «Российский» и белые пшеничные булочки, можно с кунжутом.

Я нажал на кнопку «Save» и в седьмой раз перечитал написанное. Заменил слово «жвачку» на «пластинку» и совсем убрал первую часть предложения про «утренний телевизор». Потом я ещё раз открыл письмо от Евы и прочитал требования вслух:

— не более 2000 знаков

— вести разговор от имени мужчины, но четко обозначить присутствие женщины

— намекнуть на то, что в других регионах страны или мира тоже существуют проблемы

— никаким образом не намекать на то, что проблемы есть в Москве.

Я решил, что текст готов и отправил документ на печать. Одновременно перегнулся через спинку кресла и дотянулся до флешки. Оказывается, не использовал я её с 29 апреля 2011 года. На ней до сих пор «лежали» видеоклипы Ферри Корстена и презентация для прессы, посвящённая его концертному туру по России. Я, конечно, помнил и ту пресс-конференцию, и Ферри Корстена, который умудрился опоздать на 3 с половиной часа, и эту флешку — её подарили всем журналистам, кстати, вместе с бутылкой текилы. Бутылка, теперь уже пустая, до сих пор стоит в моем шкафу. Кеч тогда сказал: пусть стоит, она красивая. Поэтому бутылка стоит уже пять лет и покрылась пылью, а Кеч пропал через два месяца, впрочем как и все, кто в ту ночь гостил у Ирины на крыше.

— Извините, что вам пришлось потратить время, но нам действительно было нужно, чтобы вы приехали, — Ева оказалась женщиной лет сорока, стройной, но не миниатюрной. Она поднималась по лестнице впереди меня, слегка обернувшись. Смотря куда-то поверх моей головы, цокала каблуками и продолжала говорить:

— Мы ужесточаем меры по защите информации регулярно. Не потому, что нам так хочется, а потому что ситуация усложняется с каждым днем. Нам приходится вести борьбу.

— Наверное, трудно вести борьбу, если не знаешь, против кого.

Ева остановилась на площадке перед дверью, порылась в карманах, достала пропуск и в первый раз мельком посмотрела мне в глаза:

— Вы правы. В этом — вся проблема.

На ресепшн никого не было. Мы двинулись по длинному коридору — по обеим сторонам находились офисы. Ева шла быстро, при этом дергая плечами — у меня возникло ощущение, что она чего-то боится. Когда же мы добрались до её кабинета, закрыли за собой дверь, напряжение, как будто бы, спало.

Она села за стол, рукой махнула на меня — сядьте уже. Еще минуту она открывала ящики, что-то в них искала, перебирала бумаги, переставляла канцтовары на столе. Все эти действия явно были бессмысленны — я подумал, что так она успокаивается. Наконец, она выпрямилась, села поудобнее в кресло.

— Давайте текст, — она вытянула руку.

Прочитала она достаточно быстро, особо не вникая.

— Да. Вы знаете, все хорошо. Это то, что нужно. Но вопрос не в том, хорош текст или плох. Вопрос в том, сможете ли вы писать их в разном… эммм. Ракурсе? Ну вы понимаете меня.

— У меня есть подобный опыт. Вы, знаете..

Она махнула рукой:

— Я читала ваше резюме, да. Но вы себе не представляете масштабы. Это не ваши семь псевдожурналистов, за которыми стоит один редактор. Это тысячи людей. Интеллигенты, тусовщики, клабберы, ботаники, обыватели, фантазёры, спамеры, дебилы, в конце концов. Вы знаете, кто такие дебилы?

— Я примерно себе представляю…

— Это те, кто всегда стоит с левой стороны на эскалаторе в метро, не пропуская целые очереди людей вперёд, это те, кто в комментариях к любому видео на Ютюбе, что бы на нём не было, пишут одно и то же: «я бы её трахнул».

Последнее слово она произнесла как-то особенно громко. Я же, мне кажется, покраснел.

— Мне важно, чтобы вы это уяснили. Давайте так. Месяц — испытательный срок. Если за это время вы докажете мне, что способны быть тысячью людьми, дебилами в том числе, и, к тому же, не пропадёте, берём на работу.

Об этой вакансии мне рассказала девушка Аня. После спектакля, мы шли с ней по железной дороге на Грузинском валу. Точнее, она шла по шпалам, я придерживал ее за руку. Шли молча, было темно, по встречной дороге с Савеловского вокзала ехал красный Аэроэкспресс. В тот момент, когда он, гремя, поравнялся с нами, Аня крикнула мне:

— А что бы ты сделал, если бы вот прямо сейчас, в этот момент, я бы пропала?

Аня сделала серьёзное лицо и смотрела на меня, ожидая ответ. Я же нахмурился: этот вопрос мне за последние два года задали, наверное, уже человек сто.

— Да не знаю я. Домой бы пошёл. Чего ещё делать то?

Потом мы сидели на лавочке, пили пиво из банок и смотрели на железную дорогу. Ещё иногда — на небо. Сегодня оно отдавало синевой с фиолетовыми прожилками. Звёзд же снова не было. Тогда то Аня и рассказала, зачем позвала меня в театр. В компанию, где она раньше работала секретарём, требуется журналист.

— Или Блоггер. Даже не знаю, как это называется. А, вообще, знал бы ты, сколько мне лекций прочитали перед тем, как я сегодня встретилась с тобой. Конспирация, как на шпионском задании.

Я встал с лавки:

— Ты шутишь? Кому-то в Москве потребовался журналист?

Аня удивилась:

— Ну да. Им нужен. Садись, слушай, чего ты вскочил? Всё на самом деле очень просто. Не знаю, зачем все так к этому относятся…

Мы шли по ночной Москве — она и раньше всегда была безлюдной, но в последнее время, казалась, к тому же, пугающей. Аня мне рассказывала о друзьях, которые пропали за последнее время. Потом она громко возмущалась, негодовала и даже билась в истерике. Тогда мы долго стояли под деревом, шёл дождь, я прижимал её к фонарному столбу, пытался что-то говорить, но она ничего не слушала, только рыдала, вцепившись руками в мою куртку. Успокоилась лишь тогда, когда нас окатил водой из лужи проезжающий автомобиль. Его фары осветили темноту, и я увидел заплаканное лицо Ани. Машина скрылась за эстакадой, и вокруг снова стало темно.