Царствие бесное

Виталий Акменс

Трагедии на сельских дорогах порой связывают людей, которые еще вчера были даром друг другу не нужны. Иногда этому помогает забытая всеми деревня с руинами красивой старой церкви… и таинственными жителями, обретшими какую-то альтернативную форму духовности.

06

А чего ей еще оставалось ждать? Душевного взгляда, гордой осанки: не бойся, держись за меня? Нет, все закончилось еще сутки назад, и гордость, и душевность, и держалка, и сама жизнь, какой она ее знала. Конечно, реальность утешала, гладила по головке, разбавляла горечь ванилью — вот, и травка зеленая, и небо синее, и у тебя почти ничего не болит… но не могла она справиться со всем, эта реальность, стекала, как вода по кружке, и обнажала поверхность, сухую и пластмассовую… как туалетная труба в руках этого маньяка-задрота.

— Поедешь на автобусе? — спросила она, еще бодрая, заряженная, самоуверенная.

— На каком?

— Ну, не знаю, ходит какой-то. Тебе Николай разве не говорил? Советую поспешить. Если не хочешь завязнуть тут еще на сутки.

— А… а что такая паника? — проговорил он, не отрываясь от своей сантехнической прелести.

— Паника? А, ну да… по сравнению с твоей комнатой да, у меня паника, меня ждут дома, и мне не хочется, чтобы меня начали искать по моргам, пока я тут торчу в этой дыре!

— Ну… есть одно решение. Очень секретное. Те-ле-фон.

— Юмор?

— Типа того. Здравый смысл зовется.

— Тебя бы к нам, в КВН, с таким здравым смыслом. Да, а на автобус ты точно не успеешь. Тебе еще комнату отмывать, а я сомневаюсь, что жильцы отпустят тебя просто так. Кстати, ты где нашел место, где телефоны ловят?

— Не помню. Где-то в огороде. Взял и позвонил. А что? Или ты все пыталась из дома дозвониться. Тогда понимаю. Из дома вообще труба. Какой-то он прямо… как бомбоубежище.

— Вот-вот. А еще слишком просторный и пустующий. Ну, так что, ты едешь?

— Нет. Я договорился с Николаем, поживу здесь еще пару дней.

— Пару дней?! Ну ты герой. Впрочем, твое дело. Ну ладно, я тогда пошла.

— Угу…

— Чао!

— Это… подожди!

— Да?

— Это самое… что за фигня? Герой, дыра, завязнуть… я что-то пропустил?

— Да. Ты пропустил полдня. Если бы ты не сидел в этой затхлой раковине, а прошелся бы по деревне, ты бы заметил, что здесь не просто, как ты говоришь, фигня.

— Не просто фигня? А что?

Он спросил. Дожили. И как теперь ему объяснить?

— Тебе не кажется, что эта деревня… — сказала Марина, запинаясь, чувствуя, как слова безнадежно таят у нее на языке, словно крошки очень горького шоколада. — …Ну, с ней что-то не так?

— Честно? Нет. Вчера казалось. Потому что все было не так. Начиная от дороги, и кончая… т-тобой. А сегодня нет, не кажется.

— А ты заметил, что в деревне нет антенн для телевизоров?

— Нет. Это плохо?

— Это не плохо, просто так не бывает. Это не какая-нибудь Африка, здесь может не быть интернета, но телевизоры давно у всех есть. Вон, Надежда, соседка, упоминала про то, что по телевизору показывают, но, извините, где она его смотрела? Ты где-нибудь здесь видел в доме телевизор?

— Видел. Вон там, в кладовой валяется.

— Вот именно, валяется. Я тоже тут видела… прямо в овраге штук пять, разломанных и обгоревших. Причем… я, конечно, не сильно в этом разбираюсь, но мне показалось, не такое уж старье, вполне себе современные. Даже непонятно, они ведь пластмассовые, воняют, небось, на всю деревню, зачем их жечь-то?

— Как зачем? Это как у этого самого, у Брэдберри, сколько-то там по Фаренгейту, только все наоборот, и те, кто жгут, хорошие. Сам бы сжег эти зомбоящики.

— А антенны тоже сожгли? Кстати, почему тут так много опалин, как будто поджигали и тушили на скорость? И почему у трети домов стоят шесты деревянные над крышей, а самих антенн нет?

— Слушай, а почему в этой деревне нет синих дикобразов, ты не задумывалась?

— Синих дикобразов? Даже не знаю. Наверно, их съели висломозгие ленивцы. Такие, сумчатые. Я бы даже сказала, рюкзачно-баулистые. А деревья?

— Что деревья?

— Да ничего! По небу летают! Как избавление. Все с тобой ясно. Даже говорить бесполезно. Почему у людей такие лица, почему тетя Надя чуть не плачет о том, что здесь творилось и до сих пор творится. Почему Николай у нее какой-то прямо благодетель, которому нельзя уезжать, и что у него там такого страшного с паспортом?

— А…

— Подожди, это еще не все. Почему моя сожительница стонет по ночам, да еще глухая не по годам? Не знаешь? Или почему одна бабуля жалуется другой, что буренка с того раза так и не доится? И причем здесь, наконец, какой-то батюшка и его полусгнивший домик, когда церковь уже сто лет не работает?!

— Хм. Ты вроде сказала, что мне бесполезно говорить?

— А как тебе это? Пять минут назад, идет мужчина, такой, лет пятьдесят, наверно. С барашком, маленьким, такая лапочка, просто ммм… только весь какой-то замученный, издерганный, еле двигает ножками, а мужчина его то ногами толкает, то тащит прямо за голову! А потом еще один мужик к нему на дорогу вышел, какой-то лысый такой, усатый, говорит, чо, совсем? А он ему, да, типа, так и не оклемался. Как оглох, говорит, с того раза, так и все, не растет, почти не ест ничего, придется забить.

— Угу, а ты в слезах побежала к этому барашку, закрыть собой. И нечаянно раздавила в кровищу.

— Какая же ты сволочь, Иван. Нет, я не успела. Пока выбежала, они успели уйти. Зашли во двор, вон там вон, в конце улицы. И все. Не хотела просто расстраиваться, а так бы, может, и догнала. У него еще голос такой, у этого первого, вроде не грубый, но, блин… как будто бес вселился, или как у сектанта какого-то.

— А, ну понятно, у них тут секта. Жертвоприношение, очищение от телескверны — охренеть, всегда мечтал попасть в такую крутотень. Нет, точно остаюсь; может, вечером еще ведьм сжигать будут? Оставайся! Будет, кого… кхм, спасти.

— Понятно, — вздохнула Марина. — Ну ладно, я тогда пойду. Извини, что потревожила.

— Угу…

— Прощай!

Он смотрел ей вслед. Она чувствовала это серединой спины, он не мог ничего поделать, только сидел напряженный как струна и смотрел. Все-таки проняло, подумала она, все-таки задело какие-то клавиши, значит, не истукан, не дупло электрических тараканов…

Марина спустилась с крыльца на траву, но далеко не ушла. Надо собираться. Черт с ним, с Иванушкой, висломозгим и бесстрашным…

А может, он прав? Нет, правда… пустая впечатлительность расшатанной души, которой сегодня плохо спалось, вот она и мстит, не телу, так сознанию. Не может одно и то же и нравиться, и не нравиться… ну, хорошо, может… но не одновременно! И вообще неизвестно, как будет в этот раз, отпружинит, снова понравится или прилипнет к этому дегтю? Или застынет (ага, мечтай!) на чем-то среднем, разумном и твердом, как бюст Эйнштейна. В любом случае не идти же теперь в обход?

А время шло, и шло в обход, и шло издевательски медленно. Прогулка до остановки, ожидание, сборы… все словно размазано по линолеуму памяти, на котором не цветочки, не квадратики, а что-то мутное и страшное, вроде масок древних Майя. Вроде только собралась, попрощалась, вышла, навела улыбку… и вот снова какая-то муть. Марина увидела несколько деревьев, далеко, за огородами, наверняка на лугах, а вернее, на пустыре за деревней. Высокие, они смотрелись одиноко даже отсюда, наполовину скрытые за плодовыми насаждениями. Одно совсем сухое, несколько толстых веток и все. Двое других как бы живые, как бы с листочками, вот только быстро эти листочки иссякали к верху. Верхушка была просто голая, что у одного, что у другого.

Конец ознакомительного фрагмента.