Царствие бесное

Виталий Акменс

Трагедии на сельских дорогах порой связывают людей, которые еще вчера были даром друг другу не нужны. Иногда этому помогает забытая всеми деревня с руинами красивой старой церкви… и таинственными жителями, обретшими какую-то альтернативную форму духовности.

03

— Очень приятно, — улыбнулся Николай. — Красивое имя. А вас, напомните, как?

— Иван, — сказал молодой задрот с нимбом

— Отлично. Так вот что, Марина, Иван… да, кстати, Марина, забыл представиться, Николай. Зовите просто Николай. А вы это… не знакомы? Да, вижу, что не знакомы. В общем, не волнуйтесь, разместим всех. Сколько у нас там времени? Ага, слушайте, извините ради бога, я вас обгоню, нужно по делам… в общем, я вас встречу на месте. Вы, это самое, не торопитесь, идите вот прямо по дороге. Тут уже недалеко, сами увидите — лес закончится, просто повернете направо и там по улице до третьего дома. Хорошо? Не слишком сложно? Тогда до встречи!

Замолчав, пожилой господин прыгнул в канаву. Да, Марина тоже не поверила своим глазам. А старичок уже улепетывал в лес, размахивая чемоданом и уворачиваясь от еловых лап. Старичок! Да ему на вид ему седьмой десяток, а бегает как ребенок! Нет, обижаться на таких людей просто грех. И вообще, пора уже кого-то отблагодарить за то, что до сих пор жива, здорова, и вообще все складывается — тьфу-тьфу-тьфу — не так уж и плохо. Даже удачно. Ну, почти. Марина взглянула на попутчика. Он стоял неподвижно лицом к обочине и смотрел куда-то вниз своими лопушиными глазами (Да знаю, что у лопуха нет глаз! Но если б были, выглядели бы именно так). Смотрел… наверно, вычислял формулу эшафота из веточек… и тихо презирал этот мир, и ее за компанию. Черт. Долбаный истукан! Хоть бы он отстал! Вернулся к своим триндисторам. А нимб… что поделать, Моисея вообще с рогами изображали.

Подняла багаж (хорошо, хватило сил и памяти забрать из салона), сделала несколько шагов и все-таки услышала позади себя ленивое шарканье. Электроник побрел за ней следом. Чтобы не слышать этого хвоста, Марина опустила сумку на асфальт. Тишину тут же раздробил неприятный дребезг от ручки через пальцы и до самого локтя. Когда-то здесь были колесики. Только после аварии — вот ведь извращение судьбы! — выжило все кроме них. Ну и пофиг, волоком тоже можно. Зато спине легче. И слуху. И нервам, как будто они только и ждали того, чтоб их хорошенько растрясли.

Шли не то, чтобы очень долго, просто монотонность этой нескончаемой прорези между лесами после сотни шагов стала почти невыносима. Небо, лес, дорога, лес… эта клаустрофобия душила сильнее, чем освежало утро простившей тебя жизни. Даже когда оставалось рукой подать, ничего вокруг не изменялось, и глаза были вынуждены все так же стирать взгляд об асфальт, потому что так хоть ноги видны, хоть шаги можно считать. И то каждый раз сбивалась на третьем десятке. Да он охренел, этот Николай! — чудом не выкрикнула вслух.

В общем, даже не поверили, как дошли. Когда Марина обернулась, попутчик уже сделал несколько шагов в правую сторону, куда скатывался неровный землистый приток того, что нагло выдавало себя за шоссе. Лес здесь обрывался, открывая «живописный» вид на поросшие бурьяном кочки и заболоченные канавы. Только за ними начинались нормальные сады и домишки. Деревня. Все-таки дошли. Интересно, как она называется?

— Не знаю, — буркнул попутчик, — Вам виднее. Указатель прямо над вами торчал.

— Чего?

— Ничего. Вам какое?

— Что какое?

— Ну, название. То, что подальше, Фенино, или Феново, или Фоново. То, что поближе, УДА в середине, по краям видно плохо. То ли Удав, то ли Куда, или Кудаж.

— Кудаж? Мм… красиво. Как Китеж… А как там было, кУдаж или кудАж?

Но компаньон только фыркнул и побрел дальше, без оглядки, но медленно, еле ворочая ногами. Дорожка стекала вниз, а потом медленно, по дуге возносилась на возвышенность, едва ли достойную звания холма. Там и раскинулась деревенька ниже среднего по размерам. А вообще местечко было ничего. Живописное. Уютные плодовые деревца, желтоватые домики, сарайчики и заборы, немногочисленные, не альпийские, но и не заброшенные в натуральной трухле. За последними крышами виднелась церквушка. Она стояла в самом конце, за домами, на вершине уже настоящего холма, как и положено церквям, и отлично справлялась с ролью доминанты, хотя чем ближе к домам, тем больше ее скрывали груши, вишни и прочие яблони с кустами. Пузатый купол с мелкой маковкой, колокольня… как будто обезглавленная, ободранные кирпичи… похоже, заброшенная. Но все равно колоритная. Сходить бы, посмотреть, пофоткать.

Тем временем дорога все меньше располагала к созерцаниям. Если асфальтовая терка хотя бы не делала багаж тяжелее, то на влажной земле сумка просто в наглую вязла, заставляя уже не просто хандрить, а откровенно злиться. Без дребезга стало тихо, зашумели ветра и затопали по земле чьи-то неприхотливые подошвы. «Изобретатель» шел рядом с ней как ишак, навьюченный своей бесполезной техникой, по сторонам не смотрел, только бесстыдно размахивал свободными руками. Марина остановилась, очередной раз борясь с падающей на бок сумкой, взглянула в его спутанный затылок и не удержалась:

— Неважно выглядите

— Вы тоже, — буркнул Иван себе под нос. — У вас это… что-то красное на лице.

— На себя бы посмотрели. Вот что вы стояли и пялились? Я вас звала на помощь, вы даже не сдвинулись! Все из-за вас! Блин… чертова сумка. До какого он там дома сказал?

— Какая разница? Тут люди считать не умеют. Как в джунглях аборигены.

— Да вы, гляжу, оптимист. Вешаться не пробовали? И вообще, зря вы так. Не в каждой глуши вам после такого кошмара дадут крышу над головой и встретят хреном-солью. Тьфу-ты, хлебом-солью!

— Ничего, ничего, хорошо сказали. И вообще деревня давно мертвая. Только зомби гуляют. Но вы подружитесь.

— Не смешно, блин! Подождите, или вы здесь уже были? Вообще, кто он такой, этот Николай?

— Откуда я знаю? Пенсионер какой-то, гуманитарий, продает дом, пригласил заценить…

— Подожди… гуманитарий? Да вы только о технике и говорили!

— Ага… он вообще в технике не разбирается. Любопытный просто.

— И что еще он вам рассказал?

— Да ничего, блин. Все пропало. Фыхх, — Иван картинно вздохнул. — Хорошо хоть асфальт закончился.

— И что в этом хорошего?

— У вас это… чемодан теперь не дребезжит. Очень громко было. Неприятно.

— Ах, простите великодушно! Я не виновата, что он так грохнулся в салоне. Хотя вы правы, надо было первой лететь. Тогда бы я ему жизнь спасла, а не он мне. Черт, я же завязну здесь с этими обломками. Не поможете донести?

Конструктор подошел с обреченным видом, выпятив нижнюю губу, взялся за ручку, крякнул, но все-таки потащил багаж навесу, почти касаясь земли.

— Спасибо.

Церквушка окончательно скрылась за деревьями. Дорога вышла на деревенскую улицу. Из высокой травы доносилось гусиное гаканье, где-то сипло кукарекал петух. Стоял запах полевых цветов и сена, костров и прелого дерева, скотины и ее помета, и еще чего-то, мазутно-тракторного. Обычная деревенская жизнь, навстречу которой хочется глубоко вздохнуть… и тут же съежиться, дрожа и дико извиняясь за свой неуклюжий урбанизм… и за внешний вид… черт, даже прикрыться нечем! Ну почему он так медленно плетется, этот Иван, Кулибин современности?!

Николай и правда ждал их посередине дороги. Настоящий, не плод воображения. На этот раз повеселевший и без чемоданчика. Справа от него, за невысоким забором, стоял одноэтажный, весьма добротный домик. Даже дом. Два окошка с желтыми наличниками, две пристройки по бокам, кирпичная труба на крыше и металлическая по стене — то ли водопровод, то ли газ. Неплохо.

— Так, сюда, прошу вас, проходите. Не терем, конечно, но целая семья умещалась. Ой, Надь, привет… нет-нет, я не уезжаю, мне это… а Света не у тебя?

Во дворе возникла женщина лет пятидесяти, явно местная, кивнула Николаю, открыла рот, но тут же вскрикнула и отшатнулась.

— Я не ранена! — закричала на вдохе Марина. — Я… я живая.

— Там авария случилась, — пояснил Николай. — На шоссе, кто-то маршрутку подрезал. Сам удивился. Потому и вернулся не один. Им просто совсем некого ждать, решил вот помочь, все равно дом почти пустует. Так Света дома?

— Да, да… боже ты мой! Вам больно? Я это… я медсестрой работала…

— Спасибо, не надо, — ответила Марина. — Если только… попозже.

— Так Света здесь? — переспросил Николай свою землячку

— А… да, да, где ж ей еще быть, сегодня же выходной… господи, боже мой…

— Ладно, я просто подумал… Ладно, Марина, сюда, пожалуйста. Тут такие дела, есть одна хорошая комната, но в ней живет моя внучатая племянница. Она давно хотела это… съехать отсюда, к Наде или это самое… но, в общем, пока что-то передумала. Но там две кровати, так что я подумал…

— Хорошо, хорошо! — поспешила Марина, не думая ни о чем, кроме страха, что ее с крыльца кто-нибудь еще увидит и заработает инфаркт. Полумрак немного остудил панику. Она прошла узкий коридор с дверью на правой стене, потом большую комнату (скорее кухню с печкой) и остановилась у последней, приоткрытой дверцы. До конца, предупредил напоследок Николай. Наверно, это и есть конец. Что он там еще говорил? Внучатая племянница? То есть, одной посидеть не удастся. Ну и фиг с ним. Хотя бы молодая, а значит, не разорвется сердце от испуга. На этой мысли Марина открыла дверь.

Маленькая зомбяшка покушать пришла. Наверно, так это выглядело со стороны, подумала виновница, как бы оправдываясь за наглость и колотящееся от маленького шока сердце. Еще непонятно, кто больше испугался, она или эта самая внучатая племянница, которая как пружина подскочила на кровать и гулко ударилась головой об стенку.

— А… э… извини. Я… тебя не предупредили?

Та, которую звали Света, забилась с ногами в самый дальний угол кровати и продолжала давить на гостью испуганным взглядом, слабеющим, но как будто от безысходности, а не оттого, что все хорошо и мертвецов не бывает.

— Со мной все в порядке. Это… это не моя кровь. А тебя Света зовут? А меня Марина.

Сколько ей было лет, этой Свете? Пятнадцать? Нет, больше. Это сначала она казалась ребенком-обезьянкой, но теперь, когда ее тело застыло, а руки опустились вниз, можно было не сомневаться, девушка была не намного младше Марины, если вообще младше. На ней было какое-то ужасное платье в застиранный горошек, приоткрывающее бледные колени поджатых под себя ног. Сама она была не то, чтобы полная, скорее колоритное сельское кровь с молоком, да и вообще могла бы сойти за красивую, если бы не спутанные, неухоженные волосы (вообще-то густые и красивые, вполне эффектный блонд, но как будто ей только вчера достались), да еще странные черты лица, к которым вообще не клеились адекватные слова, кроме каких-то дежурно-размытых, вроде «непонятный», «грубоватый», «нелепый» и «что она курит?».

Марина бросила сумку под столик, (от бумса Света снова вздрогнула), после чего сама как мешок рухнула на вторую кровать. Только теперь она почувствовала, как невыносимо бренчит по связкам усталость, как нестерпимо болят ушибленные колени и пальцы, как ноет спина из-за этой дурацкой хромой сумки, и как хочется упасть… даже не на кровать, а дальше, вниз, сквозь тысячи кроватей и потолков, и разбиться на мелкие кусочки с мелкими болями и смыслами, которые не имеют смысла. Но, видно, и вправду гибкие веточки ломаются долго и трудно. Марина дернулась на полпути к лежачей позе, ее пальцы сомкнулись на воротнике. Первые две пуговицы она еще расстегнула аккуратно, остальные просто сорвала. Вылезла из испорченной блузки, словно из пасти убитой змеи.

— Слушай, будь добра, выброси это… я просто не знаю, где у вас тут мусорка.

— Что?

— Выброси, говорю, вот это. Пожалуйста.

— Выбросить? — переспросила очевидица каким-то убийственно непонятливым голосом. Она что, еще и глухая?

— Да, выбросить.

— А… это, тетя Надя тут собиралась стирать…

— Я сказала, выбросить! — выкрикнула Марина так, что собеседница снова ударилась, на этот раз бедром об угол тумбочки. — Это кровь, ее фиг отстираешь. Лучше просто выброси, у меня есть, что одеть.

— А… х-хорошо.

— Ах ты, черт… ты еще здесь? Тогда выброси вот это тоже, — и в руки Светы был брошен лифчик, на котором зияло несколько багровых пятен.

— А… это…

— Что?!

— Тетя Надя это… у себя там баню собралась топить.

— Ну, тогда передай тете Наде мой большой и горячий респект. Если это состоится пораньше, будет вообще замечательно!

* * *

Итак, спустя примерно полчаса после подробно описанной выше аварии молодой тесластроитель Иоганн фон П. оказался в чужом доме в центре не менее чужой деревни, название которой даже упоминать не следует, дабы не врать в связи с тем, что единственный дорожный указатель был в крайне плачевном состоянии. Иоганн четко разглядел только три буквы: «уда» — сочетание мелкое и скользкое, подобно зернышку помидора. Удав, оценка «удовлетворительно», старинное русское слово «уд» (значения которого Иоганн в то время не помнил) — на редкость бесполезные ассоциации.

Но вернемся в дом. Итак, хозяин дома Николай, как и обещал, показал Иоганну подобъект для тестирования, а именно небольшую комнату наподобие летней террасы. Первое, что запомнилось ему на пороге (с виду бессмысленный факт) — это монета, лежащая в метре от двери на пыльном, исцарапанном дощатом полу. Как оказалось, не просто монета, а 1$ США, видимо, выпавший из чьей-то нумизматической коллекции (на верхней стороне была надпись LIBERTY и какой-то женский портрет). Мой знакомый поднял монету, рассмотрел и машинально бросил в карман, уже начиная об этом факте надолго забывать.

Что касается самой комнаты, она имела 2 окна, дверь располагалась в конце длинной стены, которая, если смотреть в одно из окон, будет считаться левой. Наличие и расположение мебели было примерно таким:

1. Кровать, одноместная, у правой стены, у окна;

2. Шкаф, также небольшой, громоздкий и ободранный, у левой стены;

3. Тумбочка у дальней стены, под дальним окном;

4. Два стула: около тумбочки и около кровати.

Была в этой комнате и другая, гораздо более важная особенность, но о ней придется упомянуть позднее, поскольку в первые часы Иоганн не усек ничего, кроме пункта 1. Он просто свалил с плеч рюкзак и рухнул на кровать с ощущением полного бессилия в теле и мыслях. В таком состоянии он пролежал еще N минут, не понимая ничего: как он здесь оказался, что это за место, сколько прошло времени и какова диэлектрическая постоянная в этом мире — короче говоря, нисколько не сопротивляясь нахлынувшему на него оцепенению.

Постепенно паззл из кусочков мозга начал складываться в нечто столь же округлое и двудольное. Иоганн заметил выцветшие обои на потолке, потом зеленоватые стены и белые рамы. Потом вспомнил аварию, заметил шкаф, проиграл в памяти явление Николая, заметил тумбочку и наконец, подобно альпинисту, разбившемуся обо все промежуточные выступы, упал на самое дно своего отчаяния.

Падение обернулось обширным удушьем и безобразной искристой тьмой под зажмуренными веками. Однако на этот раз было не так больно, как следовало ожидать. Возможно, гнев мумифицировался на сухом воздухе, или обреченность подавила последние очаги надежды. Иоганн поднялся с кровати, разжал кулаки и зачем-то подвинул к себе сумку, хотя еще секунду назад ему хотелось пнуть ее изо всех сил. Когда нечего терять, совсем нечего, только тогда появляется та самая свободная воля, что не раз приходила ему на край ума в более печальные дни.

[Модуль любит нас. Модуль желает нам только добра]

Проглатывая какие-то мысли, Иоганн как завороженный поднял выпавший тороид. 30 сантиметров в диаметре, гофрированная труба 80 миллиметров, укреплен изнутри герметиком и покрыт сверху кусочками толстой фольги. Кривовато, конечно, покрыт, зато издали почти идеальный тор, прямиком из трехмерной картинки. Блестящий бублик, вершина конструкции, корона, не допускающая коронного разряда, венец электричества самого высокого полета!

Иоганн опустил тороид на кровать и достал вторичку. Тускло блестящий цилиндр, замутненный белыми подтеками эпоксидки, напоминал огромную свечу. Да, люди, не покупайте эпоксидку в виде клея на строительных рынках! Может быть, как клей она и хороша, но как лак или компаунд — это писец! Мало того, что они у них огромный разброс по свойствам, они еще и хранят ее не пойми где, как и сколько. Хочешь прозрачную и блестящую, а получаешь, блин, молочно-мутную фигню. Если нужно только сверху что-то покрыть, уж лучше какой-нибудь лак изолирующий. Или уж тогда нормальную, разливную эпоксидку известных марок у надежных поставщиков.

Иоганн достал еще две вторички, не менее позорные, осмотрел все три, выбрал самую лучшую и оставил на полу. Остальные засунул обратно. Затем отложил рюкзак, поднялся и подошел к окну. За окном виднелся типичный деревенский пейзаж: участок этого дома, крыша соседнего дома, а также забор и огород, на территории которого бесшумно качались густые плодовые деревья. В те минуты Иоганн не обратил внимания на эту необычно добротную бесшумность (точнее — звукоизоляцию); тишина его скорее радовала, будучи именно тем, что требовалось его истертому мозгу. Впрочем, и покой все больше напоминал безвоздушный цемент. И все же, не успев в этом цементе окончательно задохнуться [и возродиться, как всегда, чем-то иным], Иоганн пережил нечто вроде глотка чистого кислорода.

Силуэт: стройная женская спина, совершенно обнаженная, словно танцующая медленный эротический танец. Иоганн застал себя облокотившимся на стену возле рамы окна. Соседнее окно было пустым и черным, словно экран любителя порнографии, которому отключили свет. Значит, привиделось. Или вообще приснилось. Не слишком большая честь придаваться эротическим фантазиям в сложившейся ситуации. Впрочем, фантазия вполне могла оказаться и не фантазией вовсе. Попутчица, так благодарно и мягко вылетевшая из его головы; эта неуравновешенная (убийца) истеричка со странным именем Дарина все-таки увязалась с ним, и ее тоже приютили где-то здесь, в пределах дома, чьи основные окна были хорошо видны отсюда, из террасы. Кроме того, ей было просто необходимо умыться и переодеться.

Но реальность довольно быстро утопила гормоны и видения богинь, заставив очевидца сморщиться и зажмурить глаза, как будто веки могли выдавить из памяти то кровавое и все отменяющее, что вспоминать категорически не хотелось. Лучше бы это был глюк, подумал он, по крайней мере, ярлык «красивая» принадлежал бы воображению, а не той, что его не заслуживает. «Все из-за нее!», проорали эмоции на всю черепную коробку, нисколько не стесняясь объективной ложности данного утверждения.

Иоганн больше не вглядывался в окно. Его уши были вмурованы в уже описанную выше добротную тишину, а нос — в глубокую древесную сухость на грани паленного. К этой сухости следовало отнестись с еще большим вниманием, чем к отсутствию шума, и любой другой человек наверняка бы отнесся, но для Иоганна это был почти родной аромат. Бывало, найдешь какой-нибудь старый советский трансформатор, например на 127В, и нечаянно включишь его в 220В. Или даже не включишь, просто понюхаешь. Он и так старый, сухой, и вся бумага, проложенная между слоями обмотки, обязательно хрупкая, потемневшая, пережившая сотни и тысячи нагреваний… этот запах был одним из самых приятных в той объемной палитре горелых «ароматов», которые он умел различать.

Иоганн нашел источник запаха. Продолговатое темное пятно, почти совпадающее с углом между стенами и потолком. Дыры и неаккуратно содранные обои, словно попытка снять верхний почерневший слой. Иными словами, второй после буржуйской монеты бессмысленный факт, который не вяжется в этот мир. Были разные варианты, но отчего-то сразу вспомнились детские вандализмы в лифтах и на лестничных клетках: пятна сажи на потолке и лампах, от зажигалок, купленных на мелочь или стыренных у отцов. Однако следов малолетних хулиганов больше не было, зато зиял вопиющий факт, что подобное хулиганство, с учетом сухости и обилия горючих материалов, привело бы к пожару, следов которого также не наблюдалось.

«Ладно, не мое дело», сказал себе Иоганн, после чего отвернулся, возвратился на кровать и достал мобильник.

И только в этот момент он осознал, что, кажется, не знает телефон того чувака. Они переписывались по электронной почте и в «личке» форума, при этом точно не созванивались, хотя Иоганн помнил одну крайне дельную мысль перед отъездом: посмотреть телефон, указанный в профиле пользователя, на всякий пожарный. Но потом его настигла другая архиважная мысль: «Каково точное напряжение моих старых транзисторов: 500В или 600В?» Иоганн полез за datasheet’ом, напрочь забыв о телефоне, в итоге теперь без труда поймал себя на мысли, что не помнит ни того, ни другого. Таким образом, напряжение злобы удвоилось, превысив номинал, и лишь одна мысль (словно TVS-диод) спасла его: «Если я не помню ничего, может быть, я успел все, просто забыл? Кажется, я пытался ему прозвониться, чтобы удостовериться в правильности списанного номера? Или не пытался? Или не ему? Вот склероз».

Иоганн включил телефон и стал методично прокручивать список вызовов. Вадим, мама, неизвестный, неизвестный, Сергей Николаевич, Вадим, Алексей Дмитриевич, снова неизвестный — листая этот список, он все больше ловил себя на мысли, что неизвестных для него здесь несколько больше, чем для телефона. Например Сергей Николаевич: кто такой Сергей Николаевич? Кажется, препод; вот только какой, и зачем он ему звонил? Иоганн попытался найти все остальные вызовы этого абонента и был еще более озадачен: их оказалось пара десятков; плюс несколько SMS-сообщений: «Куда же вы исчезли?», «Приедете на конференцию?», «Подойдите к 4, еще одна фирма интересуется вашей разработкой», «Поправьте статью, слишком просторечно. Но тема их заинтересовала», «Оцифровал кота. Хорошо бегает. Стал работать быстрее», «Как правильно, безмаркерная или безмаркерное?». Иоганн попытался удалить этот неведомый хлам, но промахнулся, и переписка выжила, только окно закрылось. И правильно, он же искал номер чувака. Снова открыл список вызовов, потом телефонную книгу, но ничего похожего на контакт или вызов перед отъездом не обнаружил. Значит, надежда оказалась плодом воображения.

Иоганн рухнул на кровать и пролежал не меньше десяти минут, раскинув руки в стороны и чувствуя себя раздавленным тараканом посреди чистого, монотонно белого линолеума судьбы. Он уже не злился в прямом смысле этого слова, хотя воображение то и дело присовокупляло к рукам то провод, то паяльник, то заостренный окровавленный лом. Честно говоря, он до сих пор плохо понимал, что с ним происходит. Знал только, что не самое худшее; знал слишком хорошо, чтобы позволять себе «смотреть вниз». И потом, с ним рядом было то, что не позволит ему полететь дальше. Блестящее, мощное, резонансное. Его жизнь. Его мощный тигриный бег сквозь поля и кусты, без оглядки и поворота, навстречу свету и молниям, [и новому обрыву но сейчас это не важно, совсем не важно] ведь еще не прошло и года!

«По ходу дела и правда придется протестировать жилище у этого старичка», — подумал Иоганн и даже не расстроился.