Преодоление отсутствия

Виорэль Михайлович Ломов, 2019

Роман о жизни и смерти, о поисках самого себя, своего места в жизни, о любви, побеждающей любые препятствия, даже уход из этого мира. Роман о русской жизни во второй половине прошлого века, которую нельзя рассматривать в отрыве от всей предшествующей культуры на только России, но и человечества. О той жизни, которая продолжается и сегодня, и которая продлится завтра… Путешествие главных героев по подземному лабиринту сопровождается радиальными вылазками в средневековую Италию, в Афины времен Сократа, в сибирский город Воложилин, в город-миф Галеры, в котором проявляется истинная суть человека и человеческих отношений.

Глава 3. Появление Рыцаря и еще несколько упоминаний о Галерах

Неторопливую речь Сторожа прервал приход директора. В директоре все было тяжелое: и слова, и поступь, и взгляд, и нижняя челюсть. Словом, хорошо сохранившийся чеховский герой. Видимо, таким и должен быть директор. Все в нем говорило о том, что он ни разу не выезжал из своей и нашей области, скажем, в Австрию или на Мальдивы.

Мы поднялись на второй этаж, прошли мимо дверей с колокольчиками и табличками: «Отдел кадров», «Главбух», «Галеры», «Главный хранитель». Директорский кабинет был открыт. Секретарша сидела на столе и двумя пальцами вылавливала со дна банки соленый огурец.

— Так! — сказал директор и смахнул секретаршу со стола, как кошку. Та успела выхватить из банки огурец. — Что тут у нас сегодня? — перелистав абсолютно чистый еженедельник взад-вперед, он удовлетворенно хмыкнул и сказал: — Так! На сегодня ничего.

Потребовав от меня направление, он тщательно изучил распечатку с приказом, согласно которому я с сегодняшнего дня зачислялся в штат исторического музея на должность ведущего научного сотрудника.

— Так! Ведущим! Тоже мне — «Як-истребитель». Прежде чем стать ведущим, надо немного походить ведомым. Здесь ведущий один — я.

«Интересно, кто здесь везущий?» — подумал я, но, вспомнив наставления Сторожа, благоразумно промолчал, хотя о каком благоразумии можно было говорить в моем положении?

Вызвав по селектору главного хранителя, директор уточнил у него, в третьем ли зале рыцарь.

— Он, наш главхранец, занимался вместе с Владимиром Шмаковым (я имею в виду пространство их интересов, а не время) реконструкцией священной Книги Тота и посвящен в тайну всех двадцати двух Великих Арканов Таро и пятидесяти шести Малых, — неожиданно изрек директор, когда главный хранитель покинул кабинет. — Значит, так! — перешел он на свой обычный тон, исподлобья глядя мне в переносицу. — Сейчас мой секретарь проводит вас в третий зал — вы у нас не бывали? — там переоденетесь и пойдете — уже один — в зал номер шесть. Свет-с-ка, передай главхранцу, чтобы его, — директор ткнул в меня толстым большим пальцем, — не забыли снять с учета. Вот обходной лист, — директор протянул мне типографский листок. — Соберите подписи.

— А я успею? — на листке было перечислено никак не меньше сотни различных служб и отделов.

— Успеете. Куда вам деваться! Что это у вас? Оставьте здесь. Вот сюда.

Секретарша, дожевывая огурец, взяла меня под руку и бережно повела, как слепого через дорогу. В другой руке я, как мальчик, зажал бегунок.

— Короче, у нас тут на прошлой неделе фотографа с двумя практикантками застукали. В день профилактики. Ну, а они голенькие, как огурчики, в натуре, — хихикнула поводырь. — Натурально, в третьем зале. Фотографи-ируются! Фотограф руки вот так сделал, — секретарша на мгновение отпустила меня (и вот оно ушло, это мгновение, ушло безвозвратно — и вновь ведом я неведомо куда), — и в рыцаря залез, а практикантки козочками на подиум попрыгали, ножки поджали и замерли. Одна желтая, а другая синяя и — дрожит. Смех! Ну, их тут же методсовет в бойлерную сослал, «остудиться», а фотографа — прямиком на Галеры.

Мы спустились на первый этаж, прошли мимо пультовой, кабинетов главного инженера и коменданта, кладовки, дворницкой, еще каких-то помещений хозяйственной службы, мимо закутка под лестницей, откуда несло селедкой пряного посола, снова поднялись по широкой лестнице с широкими дубовыми перилами, долго шли, как пишут в путеводителях, «анфиладами дворца», то бишь нас нес сквозняк залов, мимо витрин, щитов и подиумов, от множества экспонатов и их многообразия у меня рябило в глазах. Похоже, девяносто девять процентов человечества трудится исключительно над изготовлением музейных экспонатов, а оставшийся процент эти экспонаты хранит и стирает с них пыль. Хорошо, а кто же эти экспонаты смотрит?

— Вот тут наследие нашего заслуженного таксидермиста, — ткнула пальцем в закрытую дверь секретарша. — Экспозиция закрыта на учет. Таксидермиста сослали за срыв плана на Галеры. А вообще-то есть интересные штучки. Он немало по свету хаживал, говорят, и на тот заглядывал. Опасная работа, чего там говорить. Много шкур и чучел. Шкура снежного человека. Пещерного. Вот тут моль немного поела. Два леших. Русалки на ветвях сидят. Опять мальчишки подвесили! Чучело дракона из Восточно-Китайского моря. Потом эта, Лесси или Несси, не помню точно, из озера. Ведьма на метле. Этот, из Греции, на козла похожий. Какие-то гуманоиды, во-от такого росточка. Прямо в летающей тарелке. «Bottom» по ободку написано. Была даже Горгона. В зеркальном ящике с законтренными ушками, биркой ОТК и пломбой — все как положено. То ли спер кто, то ли сама удрала. Замдиректора, как узнал, окаменел. Он прямо у входа стоит. Охраняет здание. Как лев. «Апофеоз горя». Его так директор назвал.

Поднявшись снова на второй этаж, а потом по винтовой лестнице еще выше, мы миновали огромную дверь с чугунными засовами, покрытыми кузбасслаком, ведущую, видимо, на чердак, снова спустились на второй этаж, затем на первый и, свернув направо, попали в третий зал. Зал был практически пустой. В одном углу на большом трапециевидном подиуме, обтянутом стального цвета тканью, стоял черный рыцарь с секирой и щитом, а напротив него, рядом с огромным старинным зеркалом в массивной резной раме красного дерева, на стуле без спинки сидела старушка-смотритель. Кто из них был старше — рыцарь, старушка или зеркало — вряд ли знал даже главный хранитель музея. Да, еще и стул туда же.

Увидев нас, старушка вскочила. Как попугай, повертелась перед зеркалом, стараясь разглядеть себя сзади (наверное, из собственной юности), и со вздохом уселась на прежнее место. Рыцарь не шелохнулся.

— Короче, милочка, — обратилась к старушке секретарша. — Выйдите, пожалуйста, вон! Товарищ переоденется.

— Знаю я тебя, переоденется! — воскликнула смотритель и, подскочив ко мне, жарко зашептала на ухо: — Ты осторожней с ней, она секретарша всех шлюх и блудниц, каких только можно сыскать в округе. Ей этот поставили, как его, спидометр. Закодировали, словом.

— Дура вы, милочка, — спокойно сказала Свет-с-ка. — Дура в кубе, — и, расписавшись в моем бегунке, удалилась.

— Какая невоспитанная молодежь! — воскликнула с наигранным пафосом смотритель. — Я ветеран труда, вот удостоверение, пятьдесят лет проработала в школе, из них двенадцать директором, но такого при мне не было!

— Так вы же здесь не директор, — успокоил я ее.

— Такого не было! Да вы переодевайтесь, переодевайтесь, не смущайтесь. Я тут всякого насмотрелась.

— А я и не смущаюсь. Душно, однако.

— Вентиляцию включат перед уходом, в шесть вечера. Как после войны, ха-ха! А окна и двери не открываются — свежий воздух губительно действует на экспонаты.

— Этим железякам, похоже, ничего не страшно, — сказал я, примеряя рыцарскую форму. — Сколько по ней колошматили мечами и дубинами — и ничего.

— Вы кафтанчик, кафтанчик не забудьте! Он там, внутри, и шапочку, а то натрет. Кальсончики…

Я с интересом разглядывал и натягивал рыцарские причиндалы.

— Надо же, из шлема «Шипром» несет!

— Это любимый одеколон нашего опального фотографа. Резковатый, конечно, запах. «Огуречный» помягче будет. Фотограф перед ссылкой примерял эту рыцарскую форму. Вот и провоняло. Я с ним посылочку сыну передала! Сала домашнего и сливянку! А еще…

— Что вы говорите! А я думал, пахнет от прежнего владельца. С тех еще славных времен.

— У меня на Галерах сын! — неожиданно сильно, с гордостью, произнесла старушка прямо мне в ухо. Я невольно отодвинулся от нее. — У него кандалы и ядро на ногах. Особо вредные условия, дающие право на льготное пенсионное обеспечение. На пенсию отправят в пятьдесят лет — по первому списку, согласно Постановлению Кабинета Министров СССР № 10 от 26.01.1991 года. Осталось полгода. Жду — не дождусь. Но мне заботливые люди точно обещали отправить его на пенсию без проволочек. А о вас тоже заботливые люди позаботились, когда направляли сюда?

— Чтоб они сдохли! — отрезал я, надеясь нарочитой грубостью отвязаться от назойливой старухи.

— Нет, — возразила старуха. — Пусть они лучше живут.

— Им уже лучше жить некуда.

Наконец я с трудом, не без помощи смотрителя, облачился в доспехи. На меня пристально посмотрел железный незнакомец и, повторив все мои угловатые движения, вышел из зеркала. Что ж, черный человек, отныне ты будешь со мной.

— До свидания. Вы остаетесь здесь? Караулить-то больше нечего.

— А я только до шести вечера после войны, а потом домой пойду, сына ждать. Я его уже четверть века жду.

Я взял в руки короткую острую секиру и круглый щит.

— Секирочка-то знакомая?.. — в глазах смотрителя появилась настороженность.

— Знакомая, — успокоил я ее. — Это секира амазонки царицы Пентесилеи.

— А откуда вы ее знаете?

— Да как вам сказать… Приходилось встречаться. И щит знакомый. Ну-ка, что тут на нем сзади? Так, начало слова стерто, как всегда… Слава богу, не «Zepter», но тоже что-то немецкое… Конец слова — «…фест». По-немецки, кажется, «прочный». А, это же «Гефест». «Выковано Гефестом». Добрая фирма. Что попало не кует.

Добрую старушку распирало от любопытства, а меня от фантазий:

— Полслова имеет совсем другой смысл, чем полное слово, не так ли? — рассуждал я. — Хотя в данном случае «фест» и «Гефест» близки по смыслу.

Старушка, несмотря на свой длительный преподавательский стаж, не нашлась, что мне ответить на столь остроумное замечание.

— Я, когда шел в музей, на бетонной стене увидел надпись огромными буквами: «лосуто оян». Как вы думаете, что это означает?

— Чего-то китайское.

— Я тоже так сначала подумал. Но откуда в Воложилине китайское? Нет, оказывается, это остатки от названия: «круглосуточная стоянка». Всякие остатки и останки по меньшей мере загадочны и будят воображение. Попади эта надпись лет через триста на глаза дотошному историку, он и взаправду наклепает диссертацию на тему освоения воложилинских земель китайцами.

За разговорами я хотел прихватить секиру (в пути пригодилась бы), но у старушки еще не закончилось время охранять камни.

— А секирочку оставьте, мил человек. И щиток тоже. Насчет них никаких особых распоряжений не было. Они под другими номерочками идут. Я за них в технике безопасности расписалась.

Мы сердечно распрощались. Я пошел непонятно куда, а она осталась охранять голого фотографа, разноцветных девиц на подиуме, мрачного рыцаря на сером коне, проплывающих в зеркале красавиц с пленительными улыбками и роскошными плечами, осталась охранять свою давно потерянную память.

Выйдя из третьего зала, я прошел вестибюль и оказался рядом с каморкой Сторожа. Подняв глаза от книги, Сторож изучил меня и задумчиво произнес:

— Готфрид Бульонский. Король Иерусалимский. Один из девяти мужей Славы. «Под портиком мечети было по колено крови, она доходила до уздечек лошадей…» Впрочем, тибетцы уверены в пользе кровопускания. Говорят, оно выводит плохую кровь. Вы, сударь, надеюсь, не в Палестину собрались?

— Дукатов нет, — ответил я.

Сторож испытующе поглядел на меня, изрек:

— Просите же, и будет вам дано.

И, повертев в руках костяной нож, углубился в чтение.

Меч раздобуду да и начну просить, подумал я. Дукатов нет ни на коня, ни на щит, ни на меч. Ни на харч, ни на постоялый двор, ни на маркитантку. Сказано: просите. Знать бы — кого. О чем. И зачем. Как совместить: «просите — дадут» и «не просите — сами дадут»? Хорошо декларировать афоризмы. Просить плохо. Проще самому отдать последнее, что есть. И не думать. Ни о чем. И никогда. И идти, куда глаза глядят. Если они еще глядят.