Свинцовая тяжесть семейных долгов. Собачья верность

Виктория Двойнишникова

Изучение себя всегда было одной из самых сложных задач для человека. В жизни, которая порой напоминает драму, мало что оставлено на волю случая. Нередко семейные тайны из далекого прошлого рода определяют поведение и судьбу потомков. В таких ситуациях человеку сложно разобраться, что движет им. Так произошло и со Светланой, героиней этой книги. И только профессиональная помощь специалиста помогла ей распутать клубок семейной истории и прервать цепь бессознательных повторений.

***

Деревянная банька стояла у самого озера. Низенькая, cлегка покосившаяся в сторону обрыва, без трубы, она топилась по-черному, отапливаясь не только огнем, но и дымом. От этого верх стены был в черной копоти, но блестящая и упругая солома, щедро разбросанная хозяевами по полу и лавкам, выделяла сладковато-терпкий запах свежести.

— Нинка, отнеси ведро воды в баню!

Худенькая девочка-подросток, на вид лет двенадцати, обернулась на крик матери и, прошептав что-то про себя, бросила на землю березовые дрова, которые переносила в сарай к зиме.

— Да куда пошла?! Киселяйка! Где у нас ведра стоят-то? В зимовке, что ли? — кричала на весь двор Ефимия.

Нина пересекла большой двор с поветью и, пройдя вдоль тесной избы, которую мать называла зимовкой, вошла в летнюю пристройку. Пристройка была большая, просторная и фасадом выходила на широкую сельскую дорогу. На деревянном стуле в углу стояла пара ведер с колодезной водой. Напрягаясь от тяжести, Нина аккуратно опустила ведро на пол, стараясь не расплескать.

— Нинка! Да где же ты все ползаешь? Отец c Васяткой погорят в бане. Вот беспелюха! Вся в отца! — долетали крики матери в открытые окна пристройки. — Как вы мне все надоели! Когда же вы все сдохните от меня?! — шипела распаленная Ефимия Арсентьевна.

Девочка, держа ведро перед собой в одной руке, торопливым шагом направилась к бане.

Ефимия Арсентьевна оглядела небольшой двор: избу, летнюю пристройку, хлев с многочисленным скотом, сбоку за огородами виднелся небольшой амбар, а поодаль гумно и баня. Невысокая, ширококостная, с легкой проседью в черных волосах, вопреки старому укладу, где мужчина — глава семьи, Ефимия Арсентьевна единолично управляла хозяйством и своей большой семьей. Ее, суровую, властную и непреклонную, боялся не только муж Степан, но и все родственники и соседи. Острая на язык, она не стеснялась в выражениях и изливала годами копившуюся обиду.

Еще девчонкой, в возрасте старшей дочери Нины, родители отдали ее нянькой в дом к местному помещику Матвею Харитоновичу. Ее отец Арсений Федорович Коркин и мачеха Матрена Даниловна (родная мать умерла, когда девочке было два года), крестьяне, нажили свое крестьянское богатство благодаря большому количеству работников в семье и умело организованной мелкой торговле.

Господский одноэтажный дом с колоннами и густыми липами, посаженными от ветра, стоял на небольшом пригорке на другом берегу реки, рядом с Никольской церковью, построенной еще прежними хозяевами. Летом Коркины ходили в барское имение длинной дорогою в обход, через заросшее кустарником кладбище, или скоро переправлялись на лодке, а зимой еще быстрее переходили по лаково-гладкой поверхности замерзшей реки. Иногда им навстречу выходил хромой приказчик Назар с плутоватой улыбкой на лице. Изворотливый отставной военный, чужак в этих краях, он старался угодить своему хозяину. Назар отряжал крестьян на различные работы в господском доме, поле и на скотном дворе, руководствуясь своими предпочтениями и прихотями барина.

Коркины, как могли, хлебосольно принимали Назара и за это хозяйское радушие избегали притеснений и суровых наказаний, какие терпели большинство крестьян в деревне, утирая cвои глаза его кулаком. При обходе дворов ловкий взгляд приказчика примечал не только то, как крестьянин ведет хозяйство, чем торгует и c какого ремесла дополнительно кормится, но и какая девка в семье подросла, чтобы отбывать «женскую барщину» в постели Матвея Харитоновича — любителя модных сюртуков с шелковыми лацканами, бархатных жилетов, плотно обтягивающих живот и обязательно украшенных толстой часовой цепочкой из золота или серебра.

Большую часть зимы помещик жил в московском доме, но иногда дела немедленно призывали его в имение в *** уезде, доставшееся ему от матушки-покойницы. Матвей Харитонович слыл отличным хозяином и умел извлекать большие доходы из своих владений. Его приездов всегда боялись и тщательно готовились. Загодя поверенный в делах Назар приказывал кормить лошадей получше, чинился барский экипаж, вычищались сады и поля, и тощие испуганные крестьяне кишели по всей деревенской округе, как муравьи перед грозой. Навстречу дорожной карете и фуре с барским добром высыпал народ и, отбивая низкие поклоны, подносил хлеб-соль. Матвей Харитонович не был большим самодуром и не тиранствовал с размахом, как многие соседи в уезде, но если входил в ярость, крушил все вокруг себя, не оставляя камня на камне. Мог облить какого-нибудь несчастного ледяною водою, а затем согревать его в конюшне до потери сознания сразу в две розги с Назаром. Регулярные визиты барина в имение объяснялись не только необходимостью хозяйского контроля, но и безнадежной испорченностью Матвея Харитоновича.

Учиться Ефимии не пришлось. Родители искренне считали, что девочкам грамота не нужна и не отправили ее на обучение к дьячку в церковную сторожку, поэтому, когда Назар предложил отдать ее в няньки к барину, они с тяжелым сердцем cогласились, понимая, что выбора у них особо нет, да и сожительство молодой крестьянки с хозяином было обычным делом того времени.

Ефимия, узнав о решении родителей, прорыдала всю ночь, а наутро ее, опухшую от слез, отец отвез к помещику. Трудилась она без выходных. Молодая жена рожала барину наследников одного за другим, подкидывая Фимке каждый год все больше работы. В короткие свободные минуты она спала в чулане господского дома на старом овчинном подкладе в обнимку с тряпичной куклой, а не в людской с остальной прислугой. Маленькая нянька кормила младенца из рожка и, слепив из нажеванного хлеба соску, пела песни и прибаутки, успокаивая плачущего барчонка. А бывало, сидит на лавке с привязанной к ноге и люльке веревкой, покачивает младенчика, а дети постарше, раскрыв рты, тихо слушают ее забавные истории: «Помню, лошадка у нас тогда была, серая, любила я ее очень. Наповадился к нам кто-то ходить да косичку у ней заплетать. Вот как-то мой дед пошел в сарайку — глядь, а у лошади опять заплетены косички. Он тогда про себя говорит: „Наверное, домовой“. А смотрит: старичок сидит. Тогда он говорит: „Сидишь?“ А тот сжался, малюхонький такой стал, да так тихонечко прокряхтел. А сам косу-то плетет. Маленький такой старичок, седенький». Испытав радость от таинственного рассказа, детвора быстро засыпала: кто на полу, кто на кровати, а Фимка, одетая в простую домотканую юбку и холщовую рубаху, опускала черную голову с длинной косой на люльку младенца.

Многие деревенские после пожара на бумагопрядильной фабрике, где они трудились по 16 часов подряд, от нужды уходили с котомками на длительные заработки в город. Покорные и трудолюбивые Коркины находились на хорошем счету у Матвея Харитоновича, благодаря чему имели десятину земли в аренде и небольшое личное хозяйство.