Встречи и расставания

Виктор Кустов, 2022

Отношения между мужчиной и женщиной – вечная тема мировой литературы и жизни как таковой. В этой книге любовь предстает перед нами то в почти фантастической, то в безалаберно-легковесной, то в романтически ироничной, то в трагической форме. Глубокие и пестрые рассказы отвечают на главные вопросы нашего бытия, приоткрывая завесу самой сильной тайны человеческого сознания. Комментарий Редакции: Такие разные, но такие увлекательные, рассказы из сборника «Встречи и расставания» не только раскрывают нюансы романтических взаимоотношений, но и говорят про жизнь в целом. Тогда о чем же они так упорно молчат?.. В книге присутствует нецензурная брань!

Заполярная история

1

Осип Давидович Гольштейн, уставший молчать на немые укоры жены и двух подрастающих и требующих всё больших средств дочек, противореча многовековым традициям своего народа, оставил музыкальную школу в подмосковном городке и пару недорослей, которым давал уроки, и даже свою старенькую, доставшуюся в наследство от отца, а тому — от его отца, скрипку, взяв только кларнет, завербовался на северную стройку и, вспомнив ещё одну семейную профессию, стал плотником.

И вот в этой, несвойственной для него роли он и приехал на край света: к поросшей редкими низкорослыми деревьями скале, которая возвышалась над тундрой, усеянной блюдцами болот и разрезанной студёной и быстрой рекой и её притоками. К его приезду здесь желтели и ещё сочно пахли смолой лишь контора будущей стройки и одноэтажный, ещё достраиваемый, единственный дом. Они стояли в окружении больших тёмно-зелёных воинских палаток, туго натянутых, засыпанных опилками до самых скатов крыш. В зимние полярные ночи они были не такими уютными, как ему показалось в день приезда — сентябрьский, пасмурный, но вполне ещё тёплый по здешним меркам.

Этот отрезок своей жизни он начал отсчитывать один, благоразумно оставив и Софью Лазаревну, и Светочку с Розочкой в их маленькой подмосковной квартирке, отделив им сразу же по получении бо́льшую часть своих подъёмных и выслав почти всю свою первую зарплату, невиданную никогда прежде сумму, ибо работали они с утра до позднего вечера, отчего сам по себе получался заработок раз в пять больше его прежнего оклада преподавателя музыкальной школы. Да ещё почти столько же он получил как северную доплату. Совершенно ошалев от этой суммы, он хотел было сразу лететь обратно, чтобы порадовать Софочку и девочек, но вовремя одумался, отдал почти все деньги заведующей почтой, женщине серьёзной и строгой, которая тут же, при нём начала отстукивать текст на телеграфном аппарате, и Осип Давидович почти физически ощутил, как его деньги отправились в далёкий путь…

Когда летел сюда, он очень переживал, видя из самолёта бескрайние, белоснежные, пустынные просторы, разделившие его и тех, кто был ему дорог. И успокоился лишь спустя два месяца, когда в разгар пятидесятиградусных морозов и актировок получил письмо, доставленное в один из редких лётных дней вертолётом из Норильска. В нём Софья Лазаревна столь же искренне, как и он, удивлялась полученной сумме и сообщала, что они с девочками готовы выехать хоть сейчас по его зову.

Ответить сразу он не смог, потому что читал письмо, будучи в тулупе, ватных штанах, держа руки с ним над печкой, обогревающей лишь метровое пространство вокруг себя и сбившихся в этом пространстве жильцов палатки. Тут же отправил ещё одну зарплату и попросил Елизавету Петровну (так звали заведующую почтой) приписать, что приезжать им сейчас, в разгар учёбы девочек, совсем ни к чему и правильнее будет сделать это летом.

Не стал объяснять ничего насчёт холода, сухой и вымороженной до безвкусности картошки, серых макарон и тушёнки — составных его ежедневного меню; палаток, в которых жили и семейные, цинги, которая к весне поразила почти всех. Как и того, что летом они должны будут построить восемь двухэтажек, где квартиры с удобствами, но до него, скорее всего, этим летом очередь не дойдёт и он останется жить в палатке, — посчитал, что время написать всё подробно ещё будет.

И ошибся, потому что после актировок пришлось навёрстывать отставание, и это навёрстывание растянулось на всё лето и прихватило быстро нагрянувшую новую осень, и его девочкам пришлось вновь идти в старую школу: Светочке — в восьмой, а Розочке — в шестой класс; и Софье Лазаревне пришлось лишь сожалеть о том, что они не смогут быть вместе. Но она сообщила, что, как он и велел, она купила себе и девочкам тёплые вещи и они прекрасно будут себя чувствовать среди снегов…

На самом деле, когда ещё через год они приехали осенью, с последним пароходом, вещи оказались тёплыми лишь для подмосковной зимы. Но это было не страшно, потому что у Осипа Давидовича теперь была своя двухкомнатная квартира в двухэтажном деревянном доме, выстроенном, можно сказать, его руками. Рядом с их домом полярной ночью зазывно светилась огнями школа, тоже выстроенная с его участием, куда девочки пошли учиться. У Осипа Давидовича было уже достаточно денег, чтобы купить всем троим настоящие шубы и оленьи унтайки, и по зимней короткой улице посёлка они гуляли в выходные дни в любой мороз.

Надо сказать, что Осип Давидович до приезда семьи хоть и был на хорошем счету, но как-то жил незаметно. Теперь же не заметить его было просто невозможно. И не столько оттого, что редко кто гулял по посёлку вот так, семейно, не оттого, что Софья Лазаревна была женщиной в расцвете, а оттого, что нельзя было не заметить двух девочек, а точнее — юных девушек, ибо были они в том возрасте, когда все сомнения о половой принадлежности остаются в прошлом.

Молдаванин Николай, которому перевалило за тридцать, и с которым Осип Давидович подружился с первого дня, придя на новоселье, с присущей ему южной восторженностью похвалил и маму, и дочек, а потом стал гостем частым и надоедливым, не скрывал своей симпатии к Светлане и соблазнял её то походами на фильмы, которые крутили в палатке, названной клубом, то приглашал в гости в свою однокомнатную квартиру посмотреть фотографии, он неплохо фотографировал. Этим летом по заказу ему привезли с материка кинокамеру, и он решил снять фильм о стройке и предложил Светлане сыграть в нём главную роль рассказчика.

Светлана откровенно кокетничала с ним, ей льстило внимание смуглого кудрявого взрослого мужчины, заливаясь колокольчиком и маня ямочками на щёчках, но ещё больше — томным масляным взглядом, перед которым не устоял даже первый школьный красавец и одноклассник Вовочка Сивков, уже переспавший с парой женщин, а оттого цинично-надменный и взрослый. Он играл за сборную школы по баскетболу, играл хорошо — в Норильске, куда команда выезжала на соревнования, его заметили и даже предложили переехать в интернат со спортивным уклоном. Но родители решили, что аттестат важнее, пусть даже самый троешный и не обеспеченный знаниями, и спортивную карьеру ему обломали.

Но Вовочка особо не расстраивался, так как обнаружил массу плюсов своей известности вдобавок к приметной внешности, прежде всего на любовных фронтах, часто меняя девочек и даже взрослых женщин из женского общежития.

Дочерей в школу первый раз привёл сам Осип Давидович, прежде зайдя в кабинет директрисы Риммы Васильевны. Они были знакомы. Римма Васильевна приехала с мужем, заместителем начальника строительства, прошлым летом, когда школа достраивалась, и часто бывала на стройке, торопя плотников закончить работы к учебному году. Её сын Виталий ходил в десятый класс, был длинным, как баскетболист Сивков, но отличался не только от него, но и от всех прочих мальчишек утончённой, породистой красотой, был похож на мать, отчего девочки-школьницы даже побаивались его, а взрослые женщины при встрече обязательно задерживали взгляд: свободных молодых людей среди инженерно-технических работников было немного, и Виталий верховодил немногочисленной группой пижонов — детей начальников. Пути Виталия и Вовочки не пересекались. Они мирно сосуществовали в стенах одной и той же школы, но в параллельных мирах.

Римма Васильевна новеньких оценила сразу, и приватно, пока они шли по узкому коридору, сказала Осипу Давидовичу об их соблазнительной прелести, по-матерински посоветовав быть к дочерям внимательнее, и пожелала познакомиться с Софьей Лазаревной.

И вот, когда они и молоденькая физичка Любовь Васильевна стояли перед одиннадцатью девятиклассниками, Сивков, отвыкший таить своё отношение к противоположному полу и уважать окружающих, громко предложил новенькой садиться с ним рядом. Светлана окинула его взглядом словно нечто неприметное, недостойное, необоснованно отвлёкшее её, и села рядом с Игорьком, любимцем математички, сыном главного инженера строительства, тоже новеньким, пришедшим в класс всего неделю назад.

— Очкарик, тебе повезло, — не удержался Вовочка и добавил: — Но это ненадолго.

Игорёк ярко заалел и не нашёлся, что ответить, а Светлана повернулась, уставилась на Вовочку своими чудными глазами и тот, неожиданно для всех отвёл свой взгляд и стал смотреть в окно.

Розочку, которая от сестры отличалась разве что более мелкими формами, но в силу возраста ещё не могла стать предметом неприятностей, Римма Васильевна и Осип Давидович отвели в седьмой класс.

2

В маленьком посёлке — что в большой семье: и углядеть за всеми вроде трудно, и все на виду. Скоро стало очевидно, что Осип Давидович — примерный семьянин, и Софочке несказанно повезло с мужем, как и ему с женой, потому что Софья Лазаревна была не только хороша формами и круглым чистым личиком, но и на удивление общительна. Она охотно откликнулась на предложение директрисы и совершенно бескорыстно на общественных началах организовала в школе что-то вроде ансамбля, добавив к имеющемуся школьному баяну собственный аккордеон, на котором играла виртуозно, и кларнет Осипа Давидовича под свою личную ответственность, после долгих ночных уговоров мужа. «Софочка, — не соглашался Осип Давидович, — он знает только мои губы, понимаешь?.. Ты ведь тоже знаешь только меня, а я — тебя. Представь, если бы я приходил к тебе от другой женщины…» «Осинька, это просто музыкальный инструмент, его будут касаться губы чистых детей», — возражала она и ласкала мужа непривычно откровенно, как никогда прежде, ни до, ни тем более после рождения девочек, не делала. И это было главным аргументом, на который возразить Осип Давидович ничего не мог. И отказать тоже.

Естественно, что основой ансамбля стали девочки: Розочка уже вполне прилично играла на скрипке, а Светлана на всём понемногу, но предпочла на этот раз маленький, блестящий саксофон-альт; он выглядел примой среди остальных инструментов, и Римма Васильевна нисколько не жалела, что отдала инструмент в ансамбль, ибо Виталий давно уже забросил занятия, был совершенно равнодушен к музыке, и кроме детских ученических пьесок так и не научился ничего более на нём выдувать.

Репетировали в самой большой классной комнате недалеко от спортзала, отчего часть его завсегдатаев постепенно переместилась в класс. Софья Лазаревна разрешала всем желающим попробовать понажимать, подудеть, побренчать, но явных талантов не обнаружила. Только Игорёк оказался более-менее способным, и Светлана тут же взяла над ним шефство, желая пристрастить к тому, что нравилось ей. Но тот оказался неожиданно капризным и в конце концов остановил свой выбор на гитаре, на которой уже пытался играть раньше.

Заглядывали в комнату и Виталий, и Вовка Сивков, но, как правило, задерживались, высказывая едкие замечания, лишь тогда, когда там была Светлана.

Естественно, разноликость инструментов не позволяла создать гармоничный коллектив, но Софья Лазаревна не хотела никого выгонять и стала формировать различные трио, квартеты, неожиданно для себя загораясь и находя в этом нечто новое.

Заглянул на репетицию и остался, оказывается, он прекрасно играл на баяне, Николай. В школьном ансамбле, естественно, он играть не мог, но Софья Лазаревна решила, что в новогоднем концерте, который она теперь готовила, тот может выступить сольно. Правда, Николай тоже старался не задерживаться, если уходила Светлана. Софья Лазаревна это видела, но была уверена, что всё в этом мире проходит, как прошла и её, некогда страстная любовь…

Иногда в выходной день Николай заходил в спортзал и присоединялся к той или иной баскетбольной команде, как правило, в одной играл Вовочка, в другой — Виталий. Играл он не очень хорошо, фалил часто и жёстко, его брали, когда не хватало игрока.

Если в спортзал заглядывала Светлана, игра становилась азартной, острой и превращалась в состязание. Стоя у шведской стенки посередине зала, она наблюдала за игрой, подзадоривая то одного игрока, то другого и более всего поддерживая Николая. Но никогда ни слова не сказала по поводу игры Вовочки или Виталия.

С Виталием они здоровались при встречах и даже порой перебрасывались парой-другой фраз, а Вовочку она демонстративно не замечала и никак не реагировала на его реплики.

И всё-таки скоро вся школа знала, что Светка Гольштейнша нравится и сынку директрисы, и Сивкову, но что она, уже тёртая и мятая мужиками в прежней материковской жизни, предпочитает стариков, в основном брюнетов, броских, как молдаванин.

Эти слухи дошли, наконец, до Осипа Давидовича, и он, растерявшись, тут же поделился ими с Софьей Лазаревной.

— Софочка, почему говорят, что наша девочка потаскуха? — обострил он вопрос. — Она росла с тобой. Я её не узнаю.

— Успокойся, Ося, наши девочки становятся взрослыми. А эти разговоры — от зависти. Светочка многим нравится, и это хорошо. Неужели ты хотел, чтобы на неё никто не обращал внимания?

— Но почему говорят о каких-то мужчинах?

— А разве о тебе не говорили плохо? — вопросом ответила Софья Лазаревна, напомнив, что причиной его отъезда из подмосковного городка была не только бедность, но и несложившиеся отношения с директором школы. И неожиданно спросила: — А правда, она похожа на меня?

И в её глазах мелькнуло нечто, напомнившее Осипу Давидовичу уже, казалось, накрепко забытое прошлое, от которого когда-то так кружилась голова…

Он согласно кивнул и больше ни о чём спрашивать не стал. Но вечером, когда девочки после ужина ушли в свою комнату, он всё-таки вернулся к разговору.

— Софочка, я тебе верю и не буду больше никого слушать. Но мне бы не хотелось, чтобы наши имена трепали люди. Я же не закрою уши всем…

— Ося-я… — протянула Софья Лазаревна и, вздохнув, стала убирать посуду.

Нельзя сказать, чтобы её не задевали сплетни о дочери. Но, с другой стороны, ей льстило, что её Светочка, а через неё и она сама, стали центром внимания посёлка. Перехватывая взгляды мальчиков и мужчин, адресованные дочери, она словно возвращалась в собственную юность, в которой не успела насладиться мужским вниманием, потому что в восемнадцать лет уже стояла под венцом, ещё по-настоящему не целованная, не ревновавшая, не плакавшая, с любопытством и ожиданием поглядывая на суженого, с которым дружила с тех пор, как помнила себя, и оттого брачная ночь, да и последующие до рождения Светочки, были обыденны и необходимы, а после рождения той и необходимость стала сомнительной. Наблюдая бурные объяснения соседей по коммуналке — комнату в ней молодожёнам оставила бабушка Оси — , она не понимала, отчего Варвара, жаря картошку на общей кухне, сквозь слёзы грозится оторвать голову какой-то Надьке, присушившей её Мишку, а уже немолодая Зинаида Сергеевна, учительница ботаники, угождает похожему на подростка носатому сапожнику Ашоту… Но вот теперь, попадая ненароком в прострел взгляда Николая, она ощущала необъяснимую слабость: хотелось прислониться к нему, положить голову на густо поросшую чёрными колечками волос грудь и закрыть глаза…

Иногда по ночам, когда Ося осторожно раздвигал её ноги и проникал внутрь, она представляла, что дышит именно в эту с чёрными колечками грудь, и тогда, незаметно для себя, крепче прижимала Осю, сожалея, что не может вобрать в себя его всего…

Осип Давидович уже был бригадиром, у него прибавилось забот, а оттого он стал раздражительным и менее внимательным. Заботы заслонили собой всё остальное: теперь он уже не реагировал на сплетни о его дочерях. Правда, и слухов поубавилось — морозной заполярной ночью все торопились в домашнее тепло…

3

Предновогодняя суета завершилась праздничным концертом. Основой его было выступление школьного ансамбля, созданного Софьей Лазаревной, но смогли показать способности и все желающие. Особенно понравилась всем игра самой Софьи Лазаревны на аккордеоне, и Игорька, исполнившего жалостливую песню под гитарные переборы, а также соло Николая на баяне и Осипа Давидовича на кларнете, его вызвали прямо из зала по настоянию Риммы Васильевны. Но более всего аплодисментов и криков «бис» выпало квартету, в нём играла Светлана, исполнившему несколько популярных мелодий, в том числе из репертуара английской группы «Битлз».

Потом был новогодний вечер, на котором взрослые и младшие школьники задержались недолго, лишь старшеклассникам было позволено встретить полночь в школе и даже выпить по бокалу шампанского за празднично накрытыми столами, расставленными в спортзале. Перед уходом Осип Давидович отвальсировал с Розочкой, а Николай — со Светланой, раскрасневшейся, заразительно хохочущей, сверкающей от разноцветного конфетти и притягательной, — это отметили и Виталий, и Вовочка.

Потом старшеклассники остались одни, под наблюдением дежурных учителей, и мальчишки нашли время и место, чтобы добавить к бокалу шампанского стакан вина и оттого стали шумными и приставучими, и многие парочки сразу куда-то исчезли. Но Светлана никуда не уходила, танцуя с каждым, кто её приглашал, начиная с Игорька и заканчивая физруком Гариком — мастером спорта по классической борьбе и главным ответственным за порядок на этом вечере. С Гариком танцевать ей понравилось, потому что он так крепко держал её за талию, что она, казалось, порхала над полом.

И уже заполночь, за несколько минут до окончания вечера, на предпоследний танец Светлану пригласил Виталий. Она помедлила, словно раздумывая, но потом положила руки ему на плечи и стало видно, что это удивительно гармоничная пара. Они не разговаривали во время танца, но все видели, как стремились друг к другу их тела…

На завершающий белый танец они не остались…

Кто избил Виталия, когда тот шёл домой, проводив Светлану, так выяснить и не удалось. По его словам, его сильно ударили сзади, а потом, уже лежащего, били в лицо ногами. Ему показалось, что это был высокий человек. Во всяком случае, ботинки были не меньше сорок третьего размера. Ещё он видел спину уходящего, в чёрном полушубке, но в таких ходило почти полпосёлка, в том числе и Осип Давидович, и Николай, и Сивков, их много завезли осенью, разных размеров, и они понравились мужчинам. Опять же и высоких мужчин, таких, как Николай и Вовочка-баскетболист, да и тот же Виталий, было немало.

На всякий случай единственный на посёлок участковый милиционер опросил Николая и Сивкова. Первый в это время был, по его уверениям, дома. Второй заявил, что ночевал у женщины, но у кого конкретно, назвать отказался наотрез.

4

Виталий провалялся дома почти всю посленовогоднюю неделю. Софья Лазаревна навестила его. Они посидели с Риммой Васильевной на уютной кухне, попили индийского чаю с болгарским конфитюром и по-матерински обсудили отношения своих детей, сойдясь на том, что ни в коем случае нельзя вмешиваться в эти отношения, прекрасно отдавая себе отчёт, какой трепетной и уязвимой бывает первая любовь.

Правда, Софья Лазаревна рассуждала чисто теоретически, а Римма Васильевна вспомнила свою первую любовь в далёкой и сказочной Одессе, бронзового от загара юношу — спасателя на пляже. С ним она встретила немало южных рассветов, но, увы, жизнь развела их, — он так и остался спасателем, постепенно утратив мускулистость и привлекательность под воздействием ежевечерних возлияний и обслуживания отдыхающих дамочек. Она же, закончив институт, встретила своего нынешнего мужа и начала ездить по стране — он переезжал со стройки на стройку, всё отдаляясь и отдаляясь от знойного прошлого. Но, приезжая в Одессу «в отпуска», обязательно приходила на пляж и наблюдала за деградацией своего бывшего кумира.

Обе повздыхали по поводу быстротечности и жестокой необратимости времени и расстались почти подругами.

После зимних каникул, которые Светлана провела большей частью либо дома, валяясь в постели с книгой, либо с Николаем, он всё-таки уговорил её сниматься в фильме, они с Виталием встретились так же, как и прежде, лишь сухо поздоровавшись. Зато радостной и многообещающей оказалась встреча с физруком Гариком, который за эти дни пришёл к мысли открыть спортивную секцию специально для девочек по неведомой им борьбе дзюдо.

— Раз уж у нас появились хулиганы, они начнут приставать прежде всего к симпатичным девочкам, — внушал он, подразумевая нападение на Виталия. — Значит, необходимо что? — и, выждав многозначительную паузу, поднял мускулистый кулак: — Уметь дать отпор.

Кроме Светланы он убедил записаться в новую секцию ещё трёх девочек. Облепившим стенки зала на первом занятии мальчишкам он заявил, что дзюдо — это исключительно женская борьба, тем самым отбив у них всякий интерес, и превратил секцию в клуб для симпатичных старшеклассниц. Все девчонки, кого он принимал в секцию, были не по-борцовски стройны и привлекательны.

Неведомо как, но уже к третьему занятию он умудрился достать специальные куртки, и от теоретических объяснений и демонстрационных показов приёмов перешёл непосредственно к борьбе.

Сначала Светлане борьба, а главное, ощущение собственной значимости и открывающихся в перспективе возможностей, понравилась, но спустя месяц ей стало скучно таскать других за грудки и бросать на маты, и она начала пропускать занятия. Несколько раз Гарик разыскивал её на уроках и делал внушение, но потом увлёкся Дианой, белокурой восьмиклассницей, подающей большие надежды, и о Светлане забыл.

Вовочка продолжал большую часть свободного времени проводить под баскетбольной корзиной. Виталий увлёкся пинг-понгом — теннисный стол стоял в фойе управления строительства, итээровцы разминались здесь во время обеденного перерыва — и после уроков вместе со своей командой, в которую вошёл и Игорёк, уходил туда. Светлана предпочла борьбе кружок по моделированию одежды, который вела классный руководитель физичка Любовь Васильевна, решив сама себе сконструировать платье.

Пришла весна, после долгой полярной ночи стало появляться солнце, на улице потеплело. Рядом со школой расчистили площадку, залили водой и получился каток. К открытию катка в будке, сооружённой здесь же за один день, появились и коньки, которые выдавались всем желающим напрокат бесплатно. Коньки были двух видов: «канадки» и «ножи», правда, последних было всего несколько пар. Теперь все старшеклассники, включая Сивкова, на время забыли свои привычные увлечения и стали завсегдатаями ледяного поля. Светлана и Розочка тоже отвоевали себе по паре «канадок» и пропадали допоздна, до полного замерзания, поражая всех своим умением кататься и с разворотами, и с разными фигурами. Сказался опыт многих подмосковных зим, проведённых на площадке в их дворе, которая каждой зимой превращалась в каток.

Бакетболистам лёд давался труднее, — Сивков с родителями приехал на эту стройку из знойной и пустынной казахской степи, коньки увидел впервые и забавно разъезжался, раскидывая длинные ноги и беспомощно цепляясь за каждого мало-мальски стоящего на коньках, включая Розочку. Виталий катался вполне прилично и с каждым днём его траектория и траектория Светланы становились всё ближе и ближе; наконец, мартовским субботним вечером она опять вскинула руки ему на плечи и они, пусть не совсем как настоящие фигуристы, но очень уверенно, сделали несколько танцевальных «па», вынуждая катающихся освободить центр и стать на время зрителями. Только Сивков, так и не постигший за эти дни науку стояния на коньках, не успел откатиться и мелькал третьим лишним в ярком свете мощных прожекторов.

Всё это хорошо было видно на киноплёнке, когда Николай проявил её — он тоже приходил на каток, но коньки даже не надевал, а предпочитал наблюдать за катающимися через объектив кинокамеры. На ней же, если остановить кадр, можно было разглядеть, что Виталий касается губами упругой щёчки Светланы.

Но тогда ещё плёнка не была проявлена и, естественно, никто ничего не мог разглядеть. Поэтому никто не связал с этим нелепое и необъяснимое падение бревна со второго этажа недостроенного дома, мимо которого возвращался в тот вечер домой Виталий. По счастливой случайности Виталий чуть раньше споткнулся и, поскользнувшись, упал назад, бревно лишь одним концом задело его плечо, оставив внушительных размеров синяк. Но Римма Васильевна не поверила в случайность и долго выясняла у Осипа Давидовича, его бригада строила этот дом, где лежало бревно, и пришла к выводу, что само по себе оно никак не могло упасть, потому что и Осип Давидович, и все в бригаде в один голос заявили, что бревно лежало внизу, на сходнях и могло воспарить на второй этаж разве что с помощью чуда.

Участковый Галушко, тридцатилетний дебелый и добродушный хохол, выслушав предположения Риммы Васильевны, опросил ребят, бывших на катке, включая и Сивкова, и даже попросил Николая проявить плёнку, отчего тому пришлось форсированно доснимать оставшийся метраж незначимыми кадрами. Вот тогда Галушко первым и разглядел, что Виталий поцеловал Светлану. Это не приоткрыло тайны падения бревна, но придало всей истории явно пикантный характер. Правда, от этого более всего болела голова участкового, ибо в его отчётности дело осталось как нераскрытое и портило показатели, напоминая Галушко о самонадеянной глупости, по которой он в своё время это дело завёл. Тогда показалось, что он быстро его раскрутит. И действительно, он догадался, кто сбросил бревно на Виталия, но догадку к делу не пришьёшь, а кроме неё никаких доказательств у участкового не было.

5

Юность динамична и непостоянна, она жаждет новизны и полноты чувств. Весной это желание становится стихийным бедствием. Пришло время, когда даже Светлана, вполне удовлетворённая прежде лишь знанием, что у неё хватает почитателей, ощутила потребность в присутствии верного рыцаря подле. Почему она выбрала Игорька, можно догадаться: легче всего управлять человеком, который тебя боготворит. Он простит то, чего не простят даже самые близкие люди. Он совершенно бескорыстен, готов служить за мимоходом брошенный взгляд… Она стала таскать Игорька за собой в управление, где пыталась научиться играть в пинг-понг, на вечерние киносеансы в только что выстроенный клуб, на концерты заезжих гастролёров, которые словно только и ждали известия о сдаче вместительного здания, чтобы стать в очередь со своими блестящими инструментами и яркими нарядами, дабы развлекать состоятельных и заскучавших полярной ночью строителей, и просто гуляя по короткой поселковой улице среди высоких снежных стен и таких же взбудораженных весною пар. Иногда к ним присоединялась и Розочка, которая уже не выглядела мелкой и оттягивала на себя взгляды, предназначавшиеся прежде исключительно старшей сестре. Тогда прогулка становилась шумной, с бросанием снежков, толканием в сугробы, визгом, скольжением по накатанным дорожкам и столкновениями с другими парами.

Ни Виталий, ни Сивков на подобные променады не выходили, считая это занятием для мелюзги, и если и встречались с гуляющей Светланой, то лишь совершенно случайно, на ходу, между своими обязательными и важными делами, а оттого довольно стремительно и грубовато толкали Светлану в ближайший сугроб и тут же великодушно протягивали руку. Но она подачек не принимала и подзывала верного Игорька, с помощью которого отряхивала с себя снег, провожая взглядом прищуренных глаз обидчиков, которые удаляясь, обязательно хотя бы раз оборачивались.

Но вот на концерты и тот, и другой ходили и почему-то всегда оказывались если не на следующем за компанией Светланы ряду, то где-нибудь в пределах видимости. Виталий в окружении своих преданных оруженосцев, а Сивков нередко с женщинами явно не школьного возраста, с которыми вёл себя довольно развязно: в ходе концерта мог обнять подругу за плечи или, не очень-то таясь, поцеловать.

Наконец наступило восьмое марта. День выдался вполне весенний: чуть ниже минус десяти, сыпал неторопливый снежок — праздничный вечер должен был получиться хорошим. Во всяком случае, Римма Васильевна в этом была убеждена, просмотрев репетицию номеров и заразив своим убеждением волнующуюся Софью Лазаревну.

На этот раз та решила провести вечер в форме «Голубого огонька». Как на Новый год, были накрыты столы, но шампанское заменили разнообразными морсами из варенья. Зато печёного было великое множество: каждая старшеклассница приготовила своё кулинарное изделие — конкурс был в программе вечера. Кто именно и что испёк, знали только Любовь Васильевна и Римма Васильевна. Претендентки на звание лучшей молодой хозяюшки для всех остальных значились под номерами, и определить её должны были мальчики.

Такой сценарий не предполагал сидения перед сценой, и учителя вынуждены были отказаться от идеи пригласить родителей, тогда явно не хватило бы места, но Николая пригласили, попросив его увековечить вечер как оригинальную форму воспитательной работы. Римма Васильевна сама приобрела киноплёнку и обещала оплатить его работу.

Вечер начался чуть позже назначенного времени — девочки долго переодевались в классах. Но когда, наконец, они вереницей стали входить в спортзал, их встретил нескрываемый восторженный гул: мальчики не узнавали своих одноклассниц в лёгких, ярких, необычной формы весенних нарядах. В этом пёстром и возбуждающем многообразии Светлана выделялась нетрадиционно длинным, до самого пола, сиреневым платьем с глубоким декольте. Именно это декольте было главной деталью её костюма и элементом, кардинально отличающим её платье от остальных. Римма Васильевна бросила взгляд на Софью Лазаревну: знала ли та о подобном решении дочери? По удивлённому и одновременно испуганному взгляду той поняла: нет, не знала.

Светлана прошла к своему столику, за которым, помимо преданного Игорька, сидела кузина Сивкова Альбина — крупная и мужиковатая, приехавшая пару недель назад из Казахстана, и Тима Ушаков, молчаливый и безликий увалень из Запорожья, которого Альбина сразу определила своим ухажёром. Тот не смог устоять под её напором и теперь послушно исполнял все её прихоти. И Игорёк, и Тима не могли оторвать глаз от глубокого выреза, но Альбина вернула их в реальность.

— Что, мальчики купола твои первый раз видят? — довольно громко спросила она.

— Купола? — вопросительно-непонимающе произнесла Светлана и, отходя от медленно и неохотно отпускающих её взглядов, догадалась: — Ты имеешь в виду… — Красивым пальчиком она провела по кромке платья, касаясь одновременно и белой кожи, и сиреневой ткани, тем самым возвращая мальчишечьи взгляды. — Ах, это… — Перехватила откровенный взгляд Вовочки и, наклонившись к Альбине, негромко произнесла: — А вот братцу передай, пусть не пялится напрасно.

— Я передатчиком не работаю, — буркнула та и шумно отпила морса.

Римма Васильевна, спасая положение, вышла на середину зала, сказала о женской красоте как эталоне прекрасного в этом мире, не преминув вспомнить картины великих художников с обнажёнными фигурами. И это вступление, и последующие художественные номера Николай отснял полностью, большей частью стоя рядом со Светланой, отчего её и сидящих невдалеке раздражало жужжание камеры, а когда менял ракурс, всегда в кадр попадала Светлана. На плёнке было видно, как она поглядывала в сторону Виталия и бросала взгляды на Сивкова. На плёнке же было видно, как ближе к концу первой части вечера Светлана вышла из зала, а следом за ней вышел Сивков, а до этого Виталий и ещё несколько девчонок и мальчишек. На этом фильм обрывался, потому что в коридоре раздался жуткий визг, все ринулись к выходу и увидели Светлану, прижавшуюся к стене со вскинутыми к лицу руками, но первой была Римма Васильевна, поэтому никто не видел Светлану обнажённой. Она закрыла ученицу своим телом, потом её сменила Софья Лазаревна, а директрисса вернула всех в зал и приказала сворачивать вечер.

6

Кто разорвал ей платье, Светлана не сказала.

Сивков не отказывался, но и не сознавался. Он молча стоял на педсовете и никак не реагировал на предложение его исключить. Лишь упорное молчание Светланы спасло его, официально было принято её объяснение, что она сама нечаянно порвала платье, за что-то зацепившись.

На следующий день Сивкова жестоко избили. Он попал в больницу с сотрясением головного мозга, ушибами грудной клетки, и первое время врачи боялись, что из-за этих ушибов может начаться воспалительный процесс. На него напали возле дома, когда он возвращался с вечерней тренировки. Сивков не помнил, как и кто, потому что первый удар был по голове чем-то тяжёлым, он сразу потерял сознание. Если бы не Альбина, возвращавшаяся в это время из кино, он мог замёрзнуть, потому что к ночи ударил отнюдь не мартовский, под тридцать градусов, мороз.

Галушко, закончив допрос потерпевшего, лишь вздохнул и обречённо захлопнул папку. На его взгляд, в школе сложилась недопустимая ситуация, но никаких догадок он излагать права не имел и потому лишь письменно уведомил директора школы о необходимости повысить уровень воспитательной работы.

После случившегося Светлана стала меньше улыбаться, не так часто подшучивала над Игорьком. При встречах с Виталием она, как и прежде, сухо кивала в ответ, но зато с большой охотой теперь снималась в фильме Николая. Софья Лазаревна, как ни добивалась, так ничего и не узнала и, наконец, отстала от дочери, интуитивно почувствовав, что они могут серьёзно рассориться. Осипу Давидовичу она поначалу хотела рассказать, что произошло, но у того начался аврал на работе, он приходил только отоспаться, и реагировать на домашние проблемы у него не было ни времени, ни сил.

Сивков вышел из больницы почти через месяц, сразу же уехал на сборы, затем на соревнования в Норильск и Дудинку и к концу учебного года пошли слухи, что всё-таки он переедет в интернат, потому что ему предложили заняться спортом всерьёз.

Подкатило календарное лето: солнце перестало уходить за горизонт, светлых ночей хватало на самые долгие прогулки по берегам реки, скалам над порогом и даже в тундру, где можно было на уже бесснежных пригорках без оглядки на взрослых разжечь костёр, пожарить колбасы, даже вина выпить, но главное, — объясниться в любви и нацеловаться. Только десятиклассникам это было недоступно — они готовились к выпускным экзаменам.

Светлана тоже не стремилась в тундру, один раз она сходила с одноклассниками и даже позволила Игорьку поцеловать себя в мочку уха, но захмелевшие мальчишки ей не понравились. Также как обугленная колбаса и кислое вино.

Но и с Николаем гулять по посёлку скоро надоело: к своему изображению на белом полотне она уже привыкла, к тому же экранная Светлана ей не всегда нравилась. Кроме того, стали неприятны навязчивые ухаживания Николая, который постоянно старался её поддержать за талию, приобнять, защищая от холода, или прижать к себе, когда она перепрыгивала ручейки. А ещё при встрече знакомые окидывали их многозначительными и всезнающими взглядами, от которых хотелось куда-нибудь спрятаться.

Осип Давидович теперь работал почти круглосуточно, отводя на сон не более пяти часов, летом ожидали большой заезд завербованных и срочно строили несколько общежитий, и пару раз Светлана с Николаем, уже заполночь, заходили к нему в конторку. Пили крепкий чай и Николай снимал на фотокамеру, как работают плотники. После этих визитов ни Осип Давидович, ни Софья Лазаревна не стали больше допытываться у Светланы, где она бывает вечерами.

Несколько раз они встречали Виталия. Тот останавливался поболтать, занятой и отстранённый от всего, что не касалось экзаменов — он шёл на медаль, но каждый раз их взгляды обязательно встречались. После этого на Светлану наваливалась необъяснимая тоска и она спешила домой.

Однажды она вышла гулять с Розочкиной компанией, но среди мелкотни ей было совсем неинтересно, и Светлана перестала гулять совсем, увлёкшись чтением, Софья Лазаревна приносила ей книги из библиотеки Риммы Васильевны. Потом несколько дней готовилась к последнему звонку, сочиняя к платью, на этот раз без декольте, планочки и рюшечки, хотя можно было не очень-то стараться, всё внимание, естественно, было обращено на десятиклассников и на Виталия как несомненно лучшего выпускника среди них. Он, кстати, был и самым симпатичным. Никто не заметил её придумки, только Римма Васильевна отметила её вкус. Поинтересовалась, как она планирует провести лето и поделилась заботами, связанными с поступлением Виталия либо в МГУ, либо в Бауманское. Пока ещё до конца было не решено, но очевидно, что и там, и там придётся пройти большой конкурс даже среди медалистов, а для этого нужно будет очень хорошо подготовиться, и никакого отдыха в этом году не получится ни у него, ни у неё. Но когда Виталий поступит, они постараются хоть на недельку съездить на море.

Светлана покивала и повздыхала, поглядывая на Виталия, уже явно ощущающего себя студентом и не замечающего никого вокруг, и сказала, что вполне возможно, они тоже поедут на море, потому что у папы под Одессой живёт брат, и родители, когда она была совсем маленькой, ездили к нему.

— Боже мой, Светочка, у вас родня в Одессе? — всплеснула руками Римма Васильевна. — Но почему мама мне ничего не говорила! Это так замечательно, мы вполне можем там встретиться. Я оставлю маме свой адрес. — Она окинула её оценивающим взглядом, словно примеряя к будущему статусу Виталия, и не очень уверенно добавила: — Мы могли бы прекрасно провести время. Конечно, это не точно, может, нам придётся отдохнуть в Подмосковье…

— Мы тоже ещё не определились, — торопливо произнесла Светлана. — Мне хочется съездить домой. Встретиться с подругами.

— Да, конечно, ты ведь скучаешь по подружкам, — утверждающе произнесла Римма Васильевна, глядя мимо неё и, уже отходя, закончила: — Но всё же на море было бы полезнее.

— Несомненно.

Но Римма Васильевна уже не слышала, да и Светлана ответила просто из вежливости, глядя на подходившего к ней Сивкова. За время, пока она его не видела, в нём что-то изменилось. Может быть, во взгляде поубавилось наглости.

— Привет, — сказал Вовочка, и в его голосе, как и прежде, прозвучала интонация уверенного в себе покорителя женских сердец. — Становишься всё соблазнительнее. — И видя, как сузились глаза Светланы, торопливо добавил: — Ладно, не напрягайся. Если что не так, извини. — И после паузы, глядя в её удивлённое лицо, закончил: — Зря ты только ломаешься, лучше меня тебе не найти. Вот скоро в команде с мастерами буду играть…

И бросил вслед уходящей Светлане:

— А твоего Виталия обломаю. Если уехать не успеет.

Она круто развернулась, подошла к нему вплотную и, глядя снизу вверх, отчеканила:

— Он не мой, я ничья. А ты мне не нравишься.

— Постой, — Сивков схватил её за локоть. — Давай хоть раз поговорим…

— Не о чем, — она резко выдернула руку.

Морщась от боли, оставшейся после его пальцев, почти бегом поднялась на школьное крыльцо, на котором появилась потерявшая её Софья Лазаревна…

Римма Васильевна поговорила с Софьей Лазаревной, расспросила о родственниках под Одессой, продиктовала свой адрес и настоятельно порекомендовала позвонить, если они всё-таки надумают поехать на море. Этот разговор ускорил семейный совет, на котором было решено, что девочкам целесообразно съездить отдохнуть. На этом настоял Осип Давидович. Сам он в этом году из-за дел оставался без отпуска, отложив его на следующий год, а Сонечке настоятельно советовал заехать на пару дней домой, проверить, как там ведут себя квартиранты, а потом ехать к Гоше, который примет их, без сомнения, с радостью. При этих словах Софья Лазаревна опустила глаза, она не была в этом уверена. Сказал, что даст телеграмму и деньги на хорошие подарки брату и его семье и они прекрасно отдохнут, поедят фруктов, загорят. Розочка, в восторге от такой перспективы, хлопала в ладоши и повторяла: «Поехали мам, поехали…», а Светлана сказала, что её устроит любой вариант, даже если они никуда не поедут.

Большинством голосов было решено: пока есть время написать письмо Гоше и уточнить, насколько возможен их приезд. К тому же появился ещё один вариант летнего отдыха — Николай убедительно приглашал съездить в гости на его родину, обещая увлекательные походы по лесистым горам, незабываемые вечера на тёплых реках, самые лучшие молдавские кушанья и самое лучшее вино. Он брал на себя расходы по проезду от Москвы в его деревню и обратно, найдя в Розочке активную сторонницу, выбившую у Софьи Лазаревны уклончивое согласие на, «может быть», двухдневный заезд, чтобы взглянуть на родные места Николая.

7

Наконец пришло первое тепло.

Розочка целыми днями пропадала на улице, Светлана — в постели с очередным романом, выходя прогуляться только под вечер. Тем не менее, она была в курсе всех школьных новостей, прежде всего благодаря Розочке, и знала, что Сивков уехал на сборы в Красноярск, а Виталий сдал первые два экзамена на пятёрки; что Игорёк с мамой улетел отдыхать в Сочи, а Альбина загуляла со взрослым парнем, шофёром, и они, не таясь, обнимаются везде, где только бывают.

В свои нечастые прогулки Светлана неизменно встречала Николая, который всегда оказывался свободным и охотно составлял ей компанию. Но его готовность услужить начала раздражать, а присутствие — тяготить. И наконец, накануне последнего экзамена у десятиклассников, она всё ему высказала.

Они стояли над порогом, внизу вздымались и угрожающе рокотали пенные валы, от реки тянуло холодом, и она говорила, глядя на этот бурлящий поток, что он ей совсем не интересен и гулять с ним ей не хочется и самое разумное, чтобы они остались друзьями, хотя бы на какое-то время, на это лето, перестать видеть друг друга. И что она к нему относится как к старшему брату.

— Прекрати, — оборвал её Николай.

Подняв глаза, она увидела, как изменилось его лицо: в глазах появилась не виданная никогда прежде жёсткость.

— Ничего больше не говори. Мне давно нужно было тебе сказать, что я не хочу быть твоим братом. Да, у нас разница в возрасте, но это неважно, всё равно никто никогда не будет тебя любить так, как я. Хочешь, я понесу тебя на руках отсюда и…

— Нет, не хочу, — перебила она. — И больше никаких признаний, иначе мы плохо расстанемся.

— У меня были женщины, но когда я увидел тебя, я понял, ты — моя судьба.

— Молчи.

— Послушай, — Николай резко развернул её за плечи.

Она поморщилась от боли, попыталась сбросить его руки, но не смогла.

— Кто обидел тебя тогда, на вечере? Кто разорвал платье, скажи, я убью его.

Светлана посмотрела на его перекошенное ненавистью лицо. Ей стало страшно, и она негромко произнесла:

— Хорошо, хорошо, скажу. Но не сейчас. Дай мне время.

— Я дам тебе время. Сколько угодно, только ты не должна ни с кем… Я подожду, когда ты подрастёшь. Я умею ждать. Я увезу тебя. Никто не посмеет тебя никогда обидеть. Ты должна это знать.

Николай впился в её губы, и она не могла ни вырваться, ни избавиться от его бесжалостных губ. Лишь когда он отклонился, задыхаясь, закричала:

— Пусти!

И побежала, спотыкаясь на мшистых камнях, ожесточённо стирая ладонью с губ неприятный поцелуй.

Николай нагнал, попытался остановить, она оттолкнула его, он пошёл рядом.

— Тебе будет хорошо со мной, я буду носить тебя на руках. Ты сейчас это не понимаешь…

Она убегала от него, но он всё время догонял и говорил, говорил… И только захлопнувшаяся дверь подъезда прервала этот сумбурный монолог.

Было уже за полночь, но Розочка и Софья Лазаревна не спали. Они сидели на кухне, пили чай с малиновым джемом, строили планы на уже близкий отдых, в котором планировалась и поездка в деревню Николая. Светлана прервала их фантазии, срывающимся голосом заявив, что или она, или Николай, но, встретившись с настороженно-участливым взглядом Софьи Лазаревны, бессильно опустилась на табурет, разревелась, и, хотя совсем не собиралась, вдруг рассказала всё-всё, за исключением поцелуя, к концу рассказа всё более успокаиваясь и под восторженно-завистливым взглядом Розочки всё менее трагично относясь к происшедшему.

Как только она закончила, Розочка сорвалась с места, сбегала в комнату, из окна которой была видна улица, и вернувшись, доложила, что «он ещё здесь».

— Боже мой, боже мой… — повторяла Софья Лазаревна, огорчённая, растерянная и обиженная одновременно и за дочь, и за себя. — Такой приличный на вид, такой воспитанный…

— Мама, не говори глупостей, — вмешалась Розочка. — Он ведь так её любит! — Она закатила глаза, вскинула руки. — Как в кино… Светка, ты дура. Пусть бы он нёс тебя на руках. Представляешь, через весь посёлок. Все бы попадали от зависти.

— Роза! — прикрикнула Софья Лазаревна. — Ты ещё ничего не понимаешь.

— Конечно, — надула та ярко-красные пухлые губки. — Вот если бы мне кто-нибудь…

— Роза, — повторила Софья Лазаревна и повернулась к Светлане. — Конечно, мы к нему не поедем. Я поговорю с отцом…

— Не надо, — перебила Светлана. — И не вздумайте никому ничего говорить. — Окинула долгим взглядом Розу. Та, помедлив, кивнула. — Я сама разберусь. После каникул.

— Ладно, давайте спать, — скомандовала Софья Лазаревна.

Пока девочки готовились ко сну, она выглянула в окно, но Николая уже не было, только на видневшейся за школой стройке сновали тёмные фигуры. Стоя у окна, она скинула халат, бельё, не торопясь прятаться от, может быть, притаившихся взглядов, потом с ночной рубашкой в руках прошла в спальню, Осип Давидович крепко спал, откатившись к стене и негромко посапывая и, присев на кровать, неторопливо надела рубашку. Вздохнув, легла на свою сторону, не спеша прижиматься к спине мужа и думая о Николае, чувствуя необъяснимую обиду и воображая его мускулистые руки и широкую грудь, густо поросшие чёрными волосами…

8

Следующая неделя пролетела в заботах, суете и была переполнена новостями, среди которых главной было окончание экзаменационной страды и выпускной вечер, после которого все первые восемь выпускников школы чинно прошествовали по главной улице посёлка встречать рассвет незаходящего солнца над порогом. Об этом рассказывали потом малыши, тайно наблюдавшие за ними. Но не осталось незамеченным и стремительное исчезновение Виталия, улетевшего с Риммой Васильевной грузовым бортом в Москву.

Наконец начался их отдых: сначала в трясущемся «кукурузнике», доставившем их в Норильск, а оттуда на мощном ИЛе в Домодедово, где они ошалели от яркой зелени и парного тепла — в Норильске было около десяти градусов и холодный дождь, а здесь почти тридцать. Знакомая до умиления электричка и — уже на исходе настоящей тёмной ночи, отмечая зарождение утренней зари, они втроём шли по улице к своему дому. Подниматься не стали, не хотели будить квартирантов, а дождались полного рассвета на скамеечке во дворе, наслаждаясь летними запахами, а чуть позже, когда потревожили жильцов — струями тёплого душа и звуками уже набиравшего привычный темп городского утра.

Квартиранты их явно не ждали, но делали вид, что рады встрече, и торопились извиниться за ободранные обои, подтекающий кран на кухне, грязный унитаз, ссылаясь на только-только наметившийся ремонт, на что Софья Лазаревна кивала, не веря, но добиваясь обещания всё исправить и грозясь обязательно заглянуть на обратном пути с моря — Георгий, брат мужа, ждал их, сообщив, что возьмёт за пансион, естественно, по-родственному, по-божески.

Светлана и Розочка, взбодрившись после душа и кофе, ушли проведать подруг, пришли к обеду шокированные новостями: одна Светкина одноклассница уже жила с курсантом милицейского вуза, другая бросила школу и непонятно чем занималась в Москве.

— И такие зануды, — рассказывала Светлана, презрительно складывая губки.

— Они старые стали, — не удержалась и вставила Розочка, прожёвывая бутерброд.

— Своих обсуждай, — парировала Светлана.

— А что мои, только про мальчиков думают.

— Хватит, — прервала перебранку Софья Лазаревна. — Нечего за глаза говорить. Я позвонила дяде Гоше, сказала, что завтра вылетаем. С утра ещё нужно будет подарки купить.

Она не сдержалась, тяжело вздохнула, выразив этим своё отношение не только к тому, что происходит, но и к запущенной чужими людьми квартире, размышляя, какую из бед следует считать меньшей, эту или же доступные для воров безлюдные комнаты. Но так и не пришла ни к какому решению и на прощание твёрдо заявила квартирантам, что если всё останется по-прежнему и на обратном пути, им придётся освободить квартиру.

Неприятный осадок от этого разговора оставался до самой встречи с Гошей и его просмолённым семейством. Невестка Катя, налитая, ядрёная, обхватила, обдала жаром большого тела, двое цыгановатых и прогонистых пацанов-погодков, ровесников Розочки, Родя и Ося, стояли в сторонке, зыркали глазами, многозначительно переглядываясь и оценивая нагрянувшую родню. Софья Лазаревна начала тут же во дворе на солнцепёке вытаскивать из сумки подарки: Гоше — цветастую безрукавку-реглан, Кате — шаль-накидку, пацанам — по футболке: похоже, на вырост, уж сильно ужаренные оказались. Хорошо, Светлана выручила, вдруг почувствовавшая себя хозяйкой или почётной гостьей, призвала братьев на помощь — сумки занести. И подарки разглядывали уже в доме, в прохладе, возле стола, на котором спешно появлялись всякие южные вкусности. Так что в целом встреча прошла неожиданно тепло. И когда уже девчонки с братьями убежали на море купаться (оно, хоть и не было видно, плескалось где-то недалеко), расслабившись от домашнего вина и уюта, Софья Лазаревна призналась, что ей хорошо с роднёй. И родня в ответ рассыпалась приглашениями на будущее, отмечая, что девки её на загляденье хороши и на их драчунов и остолопов повлиять могут. И стали расспрашивать о жизни в снегах да морозах, о заработках, а осмелев, Георгий заявил, что пусть Осип шлёт ему вызов, и он поедет куда угодно ради таких деньжищ. Катерина возражать не стала, пообещав отпустить, но под ручательство Софьи Лазаревны, потому что, в отличие от Осипа, её Гоша слаб до винца, а с деньгами да без её контроля — так вообще меры знать не будет. В ответ Гоша обиделся, в запале хватанул полный стакан и ушёл во двор, оставив женщин одних.

— Девки у тебя гарные, — похвалила чернобровая Катя, ещё не утратившая былой броской красоты. — Ты за ними гляди да гляди. У нас парубки шустрые, на ходу вскочить могут.

— О чём ты, — отмахнулась Софья Лазаревна. — Они у меня серьёзные, о парнях не думают.

И не удержалась, рассказала родственнице, кто да как за Светланой ухаживал.

— Вот я и говорю, — закивала та, выслушав. — Светка твоя — хоть сейчас под венец али на копну…

— Скажешь, — размягчённо отозвалась Софья Лазаревна, втайне гордясь, что такие у неё дочери, но уже и опасаясь за них, вспомнив рассказ Риммы Васильевны о пляжном соблазнителе, каких, по-видимому, и тут немало. Хоть пляжа нет, но до Одессы рукой подать. И на всякий случай предложила-попросила: — Пусть твои ребята за ними присмотрят, хоть малы ещё, но всё же братья.

— Ой, не гляди, что малые, — всплеснула руками Катерина. — Они точно никого не допустят. Накажу обязательно. А тебе, Софочка, отдохнуть надо. Я там, в комнате, постелила, знала ж, с дороги…

— Надо бы за девочками сходить, — сказала совершенно не желающая никуда идти Софья Лазаревна и обрадовалась, услышав заверения, что с Родей и Осей им нечего бояться. И что, если надо, Катерина Гошу отправит сейчас, пусть проветрится.

Млея на прохладной простыне, впервые за последние дни она заснула совершенно беззаботно и сладко.

9

На студёном Севере Софья Лазаревна планировала, что пробудет в гостях у родни от силы пару недель, а потом вернётся в родное Подмосковье, где проведёт остаток отпуска, следя за домом и квартирантами и встречаясь со знакомыми. Но, спустя две недели, поняла, что не хочется ей торопиться от тепла да фруктового изобилия. А ещё больше не хотели уезжать девочки, загоревшие не хуже братьев, похудевшие, вытянувшиеся, ежедневно сопровождаемые толпой разновозрастных поклонников.

С Катериной Софья Лазаревна обговорила, что заплатит столько, сколько дали бы отдыхающие, отнекиваний не стала даже слушать и отдала деньги сразу за месяц, чем развеяла опасения хозяйки и укрепила доверительные отношения. Сходив несколько раз на море, она решила, что гораздо полезнее для её здоровья отдыхать в тенистом дворе, и проводила дни в неспешных разговорах с Катериной, охотно помогая ей по хозяйству. Потом решила наварить варенья, чтобы хоть немного увезти тепла и солнца для Осипа Давидовича, который пару раз уже вызывал их на переговоры, волнуясь и радуясь, что у них всё хорошо складывается. Поддатый Гоша, в первый раз сопровождавший её на переговорный пункт, кричал в трубку, что ради длинных рублей он готов обменять эту надоевшую жару на самый жгучий мороз, но всерьёз это никто не воспринял, а Осип Давидович твёрдо пообещал, что на следующее лето он обязательно приедет…

Второй раз она пошла одна и они поговорили с мужем обстоятельно.

Она узнала, что Римма Васильевна всё ещё не вернулась, хотя вроде бы Виталий поступил. Николай улетел в отпуск. Школьники с мамами разъехались кто куда и в посёлке остались в основном мужчины, работающие ударными темпами. Осип Давидович сказал, что тепло уже пошло на убыль, солнце — на ночь и пусть они запасаются и тем, и другим на долгую зиму.

Поговорив с мужем, Софья Лазаревна неожиданно для себя нашла в сумочке записную книжку и попросила соединить её с Одессой. Телефон ответил. Она услышала голос Риммы Васильевны, и та узнала её голос, они поздоровались искренне и радостно. Римма Васильевна стала звать их к себе в гости, сообщив, что она одна в трёхкомнатной квартире, Виталий с приятелем отдыхает под Москвой. «Ох, Софочка, какой ужас, конкурс, столпотворение, сплошные медалисты, но он поступил, правда, выбрали в последний день другой вуз, связанный со строительством, там хорошие связи, друзья… Я здесь недельку — и в Москву, устрою Виталия, — и возвращаться пора. Приезжай, Софочка, покажу тебе мой город…»

И Софья Лазаревна согласилась. Ещё раз уточнила, как добраться, и пообещала завтра же приехать с девочками.

Но ни Светлана, ни Розочка особого желания ехать не изъявили, заявив, что не хотят терять ни дня без моря, солнца, что Одесса всё равно не интереснее Москвы, и Софья Лазаревна поехала одна.

Неожиданно легко и быстро отыскала дом Риммы Васильевны, старинный, почти в центре, и встреча получилась радостной и домашней: Римма Васильевна открыла в халатике, простоволосая, ещё заспанная, обняла и сразу же перешла на «ты». И они, делясь новостями на просторной кухне, не сравнить с их подмосковной, да и квартира была большая и уютная, только чуть отдавала затхлостью, варили кофе, а потом пили его с крендельками, напечёнными Риммой Васильевной. Наконец вышли на улицу «знакомиться с Одессой» и, держась теневой стороны, пошли к набережной, на ходу заглядывая в магазины и магазинчики, отчего дорога оказалась длинной, хотя набережная от дома Риммы Васильевны была не очень далеко, и день как-то незаметно склонился к закату. И тогда Софья Лазаревна не выдержала, спросила:

— А где пляж, о котором ты рассказывала?

— Пляж?.. — Римма Васильевна недоумённо взглянула на неё. — Городской пляж? Ты хочешь искупаться?

— Нет. Я и купальник не взяла, — возразила Софья Лазаревна, отчего-то краснея. — Тот, о котором ты рассказывала.

Видя, что Римма Васильевна не понимает, неуверенно добавила:

— Где твоя любовь…

Римма Васильевна замерла, с трудом постигая смысл сказанного, и наконец поняла, всплеснула руками, весело уточнила:

— Где осталась моя первая любовь?

— Да, — подтвердила Софья Лазаревна.

— Это наш пляж. — И, словно прочтя её тайные мысли, игриво добавила: — Пошли, так и быть, покажу тебе места боевой славы.

Они вышли к пляжу, когда солнце готовилось уйти за горизонт и на берегу остались самые заядлые купальщики. Мелкая волна с лёгким шуршанием накатывалась на берег, море было спокойным, и оттого Софье Лазаревне вдруг ужасно захотелось войти в воду, таящую в себе нечто необходимое ей. Вздохнув, она громко пожалела о том, что не захватила с собой купальник, и Римма Васильевна решительно потащила её вдоль берега к концу пляжа, туда, где уже никого не было, и когда они отошли от последних купальщиков так, что в сумраке их стало трудно разглядеть, первой скинула с себя всё, что на ней было, и, белея рыхлым и полным, но ещё сохранившим формы телом, вбежала в воду. Позвала задержавшуюся Софью Лазаревну. И та, ещё раз оглядевшись, поступила так же: запрятав трусики и бюстгальтер под платье, вошла в тёплую и мягкую воду, не сдержав стона наслаждения. Римма Васильевна, уплывшая куда-то в ночной простор, громко поинтересовалась, нравится ли ей ночное купание, и она восторженно прокричала, что лучшего не помнит.

Римма Васильевна наконец выплыла из бархатной темноты, вышла на берег. Стоя нагишом в свете нарождающейся луны, собрала рукой мокрые волосы на затылке. Поглядывая на смутные очертания плавающей вдоль берега Софьи Лазаревны вдруг сказала:

— Виталик-то мой сохнет по твоей Светлане.

— Было бы с чего, — не особенно вдумываясь в услышанное, невпопад отозвалась Софья Лазаревна, направляясь к берегу.

— Ну, не скажи! Есть с чего сохнуть, — по-учительски категорично отозвалась Римма Васильевна. — Пара неплохая, кто знает…

Она не закончила фразу, заметив изогнутую фигуру сидящего возле их одежды мужчины. Вышедшая из моря Софья Лазаревна, ойкнув, испуганно спряталась за неё.

— Нарушаете, дамочки. — Раздался хриплый равнодушный голос. — Здесь городской пляж, а не…

— Свежая новость, — с иронией перебила Римма Васильевна и, нисколько не смущаясь, стала одеваться. Держа в руках широкую юбку, подождала, пока Софья Лазаревна оденется за её спиной и, обойдя сидящего, направилась в сторону городских огней.

— Рим, да ты погоди…

Изломанная фигура распрямилась и оказалась длинной и худой, такой же чёрной, как ночь, увенчанной на самом верху маленькой птичьей головкой с длинным носом и седым хохолком-ёжиком.

Римма Васильевна нехотя обернулась, глядя снизу вверх на едва различимое сморщенное лицо:

— На бутылку дать?

— Ну зачем так. Столько не виделись. Ты всё хорошеешь. И подруга тоже… ничего.

— На две? — перебила она и, сжав пальцами Софью Лазаревну выше локтя, прошептала: — Вот она, Софочка, моя первая и пропавшая любовь. Кто поверит, что за этим чучелом когда-то девки гурьбой ходили.

— И сейчас… — срывающимся голосом заметил мужчина.

— Не надо, Олег, не надо.

Римма Васильевна вытащила из внутреннего кармана юбки несколько сложенных купюр, протянула одну мужчине.

— Тут и на закуску хватит. — И вдруг по-бабьи жалобно протянула: — Что же ты так, а..? — И, не ожидая ответа, не отпуская руку Софьи Лазаревны, быстрым шагом пошла с пляжа.

Перед фонарями остановилась, торопливо надевая юбку:

— А давай-ка, Софья, после купанья выпьем с тобой.

— Мне ещё ехать, — робко возразила Софья Лазаревна.

— А ты оставайся. Посидим, поболтаем…

— Волноваться будут, — возразила Софья Лазаревна, с сожалением думая, что всю жизнь она делает не то, что хочет.

— На нет и суда нет.

Римма Васильевна остановила такси, они покатили по светлым, праздным и многолюдным улицам. И Софья Лазаревна молча впитывала атмосферу большого южного города, непонятно почему жалея и себя, и Римму Васильевну, и даже Светочку, о которой вдруг вспомнила.

10

Возвращались они в самый пик обратной миграции, когда аэропорты заполнялись шоколадного цвета отогревшимися северянами. Встречались знакомые после длинных и богатых на события отпусков, и на оставшиеся деньги допивалось шампанское, доедались начинавшие портиться фрукты, потому что именно в это время к переполненным аэропортам добавлялась нелётная погода, удлиняя отпуск. В какой-то мере это было даже благом, ибо так растягивался переход от одной формы жизни: без забот, без дома, без усталости — к другой, выматывающей, с ежедневной работой, однообразной домашней суетой, долгой холодной зимой…

Им повезло, от моря они уехали по настоянию Софьи Лазаревны раньше, чем хлынул в обратном направлении поток отдыхающих, сразу же купили билет до Норильска и почти неделю привыкали к уже начинавшейся осени в Подмосковье, следя за качеством ремонта, проводимого квартирантами. Вылетели по расписанию и прилетели в Алыкель вовремя, но за пару часов, что переезжали на свой маленький аэродром, тундру затянула дождливо-снежная морось, и маленькое помещение аэропорта местных авиалиний стало напоминать табор, сначала возбуждённо пьяненький, потом устало бодрящийся и наконец откровенно тоскующий, готовый на любые авантюры. Когда в конце концов мгла рассеялась и на горизонте завиднелись вершины Путоран, безотказные «аннушки» натужно загудели и заторопились-засновали над уже кое-где покрытой снегом пятнистой тундрой, преодолевая последние сотни километров до теперь уже несомненно желанных уютных домов, в которых всё было привычно и надёжно.

Софья Лазаревна и девочки нашли свой дом именно таким; Осип Давидович подготовился к их приезду, наведя образцовый порядок. Розочка вихрем прошлась по комнатам, проверяя любимые безделушки, развешивая плакаты новых музыкальных кумиров, а Светлана ушла в ванную и долго смывала с себя запахи аэропортов, настоянные более всего на мужском поте и перегаре.

Софья Лазаревна занялась приготовлением обеда, потому что у Осипа Давидовича ничего не оказалось, кроме нескольких банок тушёнки. Пришлось тут же начать уничтожать привезённые деликатесы, которые уже не очень хорошо выглядели, и она отправила Розочку за Осипом Давидовичем, чтобы тот смог тоже хоть немножко попробовать привезённых гостинцев. Тот прибежал на пару минут, почмокал их в щёчки, поудивлялся загорелости, стройности и прочим положительным изменениям, перехватил несколько кружков сервелата, запил чаем и убежал, потому что как раз в этот день он сдавал дом и ждал комиссию. И они остались на кухне одни: размягчённая Светлана, порывистая Розочка, стремящаяся убежать к подружкам, похвастаться загаром и новостями, в их числе было признание в любви не только Роди, и вдруг почувствовавшая себя очень усталой, словно и не было никакого отпуска, Софья Лазаревна. Наконец Розочка убежала и они остались вдвоём.

Софья Лазаревна начала было мыть посуду, но, взглянув на меланхоличную Светлану, за это лето вытянувшуюся и словно построжевшую лицом, села напротив и вдруг осознала, что у неё совсем взрослая дочь, которая скоро может выйти замуж, уйти из их дома и перестать быть маленькой Светочкой. И ещё неизвестно, как сложится её судьба. Она вспомнила слова Риммы Васильевны, подумала, что неплохо было, если бы действительно они стали родственниками и неожиданно спросила:

— Светик, а у тебя на море остался мальчик?

— Какой мальчик? — Та вскинула глаза, с трудом уходя от своих мыслей и иронично улыбнулась. — Мальчиков, мама, осталось много. Только все они — мальчики.

И, поднявшись, ушла в комнату.

Софья Лазаревна несколько мгновенией посидела, осмысливая услышанное, пытаясь догадаться, что дочь имела в виду, мысленно поругала себя за то, что совсем не обращала внимание на девочек во время отпуска: то ненужные заготовки, то эта поездка в Одессу, выбившая из колеи на несколько дней, то раздражающий ремонт, потом утомительная и долгая дорога, а в это время дочери жили своей жизнью, но какой? и прошла в комнату.

Светлана лежала на кровати, перебирая открытки с морскими видами, которые они привезли с собой, и Софья Лазаревна, присев рядом, спросила:

— Ты отдохнула?

— Мам, со мной всё в порядке, — с трудом скрывая разражение, отозвалась та. — Я просто устала за эту дорогу. А может, не докупалась…

— Ты знаешь, Римма Васильевна говорила, что Виталий скучает по тебе.

— А я нет, — Светлана поднялась, собрала открытки, бросила на стол. — Давай не будем на эту тему.

— Может, ты… Может, тебе кто-то понравился?

— Нравится — разонравится. — Светлана достала из шкафа брючный костюм, стала одеваться. — Мне ещё рано влюбляться, ты не переживай.

— Прогуляешься?

— Пойду акклиматизироваться.

— Увидишь Розу, отправь домой.

Последила из окна за удаляющейся дочкой и вновь подумала о том, что придёт время и уйдёт она из дома. А следом и Розочка. И неизвестно, для кого и для какой судьбы она их рожала, а потом воспитывала. Вдруг окажется, что для кого-нибудь похожего на пляжного Олега. И ей стало обидно до слёз, словно это уже случилось.

Она повернулась к окну, в которое по утрам заглядывало солнце, и попросила Господа, чтобы дал он её девочкам судьбу хорошую, а мужей надёжных и любящих. Хотела добавить: чтобы таких, как ей, но вдруг засомневалась, вспомнив сильные руки Николая, и вслух произнесла:

— И любимых…

11

Дольше всех отдыхал Игорёк. Он появился в классе в конце первой недели, когда все уже обсудили летние новости, привыкли к произошедшим с каждым переменам и ему достался финальный, а оттого самый эффектный выход. И он справился с этим выходом, поразительно вытянувшийся, раздавшийся в плечах. Но самое главное, что в нём появилось, — это незнакомое, независимое и снисходительное выражение лица. Теперь Игорёк не отводил, как прежде, взгляда, когда на него пялился кто-то из девчонок, в его глазах появилось нечто, заставлявшее их стеснительно отворачиваться. Через пару дней Альбина, которая на лето никуда не ездила, оттого выглядела бледнее и привычнее остальных, выдала ошеломляющую новость: Игорёк пытался ею овладеть, она чудом устояла, потому что такие ласки ей ещё не доводилось испытывать. По секрету она сообщила, что Игорёк летом где-то в Белоруссии, где он отдыхал у родственников, сошёлся с перезревшей студенткой, и та его обучила всяким непристойным вещам. И что она, пожалуй, оставит Тиму, как бросила своего летнего ухажёра: «хотя Тима тоже изменился, и они неплохо смотрятся рядом» и, наверное, увлечётся Игорем по-настоящему.

Светлана выслушала её откровения молча, но на Игорька стала смотреть с любопытством, и во время уроков порой как бы случайно касалась его коленкой или плечом, они сидели всё так же за одним столом, и чувствовала, как он напрягался. Первый раз хотела по этому поводу сострить, но, перехватив его взгляд, словно знающий что-то неведомое ей, промолчала. Бывшее некогда снисходительное отношение сменилось любопытством к Игорьку и раздражением по отношению к Альбине, которая откровенно соблазняла того и потом хвасталась оставленными им засосами на большой белой груди.

На несколько дней появился в посёлке Вовка Сивков, выглядевший взрослым и усталым. Он всё лето провёл в тренировочных лагерях, участвовал во всяческих соревнованиях и на фоне отдохнувших одноклассников выглядел совсем неинтересно. Он заглянул в школу специально для того, чтобы встретить Светлану. Он так и сказал: «Пришёл увидеть тебя». Подпирая в коридоре стенку, дождался, когда они остались одни (начался урок), попросил прощения за всё плохое и признался, что она не выходит у него из головы, хотя «тёлок» вокруг хватает, и пригласил приехать на каникулы в Норильск, он покажет ей город и вообще они хорошо проведут время.

— Ты ничего такого не думай, — сказал он, — я без твоего согласия пальцем тебя не трону и никому не позволю.

Светлане стало его жалко, большого, переминающегося с ноги на ногу, менее интересного, чем очкастый Игорёк, и она пообещала, если получится, воспользоваться его приглашением.

Сивков вернулся в Норильск обнадёженный и так ничего и не понявший.

Уехал Сивков — прилетел Николай, отгулявший свой отпуск в родных местах и завернувший в Одессу, привёз приветы от дяди Гоши, Катерины и письмо для Розочки от Роди. Оказывается, он всего на день опоздал, не застал их, но провёл остатки отпуска просто великолепно; брат Осипа Давидовича оказался компанейским мужиком, понимающим толк и в рыбалке, и в вине…

Он рассказывал о местах, где они были, о тех, кого помнили. Сидели за столом, на котором стояли вазы с сочными фруктами, он довёз всё в прекрасном виде, а за окном лениво падал мокрый снег и, казалось, Николай сам источал южный дурманящий зной. Даже Осип Давидович, не выдержав, выразил сожаление, что не получилось у него съездить этим летом, но уж на будущее… А Софья Лазаревна, вздохнув, напомнила, что на следущее лето Светочке поступать, а они ещё не решили, куда, поэтому вполне возможно, что море придётся отложить.

— Поступит — и все вместе нагрянем к Георгию, — уверенно заявил Николай. — И такой отдых устроим… Да, кстати, я ведь кино там снял.

И всем захотелось кино посмотреть. Может оттого, что уже соскучились по лету, а может, от выпитого молдавского вина. Но оказалось, что плёнку ещё надо проявить, потом смонтировать, вот если бы Светлана помогла… Но Светлане оказалось некогда: последний год, надо заниматься серьёзно, и было решено, что ничего страшного, если кино будет готово к Новому году. Это даже интереснее — в разгар зимы, морозов, северного сияния перенестись к морю.

Светлана первой ушла в свою комнату («уроки, уроки»), за ней убежала на минутку к подруге Розочка «уточнить по задаче», а взрослые пошли провожать Николая, потому что снег идти перестал и выглянуло солнце, ещё яркое, но уже не греющее.

… На обратном пути Софья Лазаревна пожаловалась Осипу Давидовичу, что совсем не понимает Светлану, но чувствует, что с той что-то происходит и оттого очень переживает.

— Что происходит? — жизнерадостно отозвался Осип Давидович, находясь всё ещё под воздействием прекрасного вина. — Влюбляться пора. Разве ты не помнишь?

— Какой ты несерьёзный, Ося, — поморщилась Софья Лазаревна.

И рассказала о мальчиках и даже вполне взрослых мужчинах, провожавших Светлану с морских купаний. И о Виталии, скучающем о ней в Москве. И о Николае, потому что видела, как тот смотрит на Светлану.

На это Осип Давидович отреагировал живо, до конца не поверив, и вдруг признался, что был уверен: Николаю нравится именно она, Софочка.

— Я нравлюсь? — фыркнула Софья Лазаревна, чувствуя, как загорелись щеки. — Да я уже старуха.

— Ты ещё ого-го, — пьяненько польстил Осип Давидович и обнял её так, что ей стало больно. — Сейчас ляжем в постель и проверим…

— О-ся-я… — осуждающе протянула Софья Лазаревна, ловя себя на вдруг возникшем желании, и может поэтому не стала больше ничего говорить, а ускорила шаг.

12

Сентябрь прошёл в привыкании к преобразившимся одноклассникам, октябрь — в трудах, стимулируемых и учителями, и классным руководителем, и родителями. И на ноябрьские праздники решено было расслабиться, проведя вечер исключительно для десятикласников, по-взрослому, с застольем — по чуть-чуть сухого вина, всё равно ведь, если захотят, выпьют, а так — под присмотром будут. И хотя на составление новой праздничной программы не было времени, каждый постарался что-нибудь приготовить.

Софья Лазаревна восстановила с ансамблем старый репертуар и выучила пару новых песен из становишейся всё более популярной, но не совсем поощряемой английской группы «Битлз». Преподаватель английского языка на одном из уроков по рекомендации органов образования напомнил, что «битлз» в переводе с английского — всего-навсего «жуки» и что песни волосатых певцов ничего существенного не несут, явно уступая песням отечественным. Но это не повлияло на выбор, композиции «жуков» были выучены в первую очередь. К тому же их песни, тем более на английском языке, непонятные большинству, были не столь опасны, как те, что в последнее время каждый день хрипло неслись из окон общежития. Блатного певца звали Владимиром Высоцким, и, к великому удивлению учителей, он оказался актёром одного из столичных театров, даже снимался в кино. Песни Высоцкого явно толкали молодёжь на кривую дорожку, поэтому было решено пойти на уступку, пусть поют «Битлз», лишь бы никто не начал хрипеть под Высоцкого.

Ноябрь начался с сильных морозов и неожиданно раннего северного сияния. На праздники мороз чуть поубавился, и самые отчаянные девчонки прямо из дома пришли в нарядах, совсем не соответствующих сезону. Светлана тоже сшила платье. На этот раз оно отличалось длиной, чуть-чуть прикрывавшей трусики и абсолютно не скрывавшей коричневых стройных ножек.

По поводу длины платья перед выходом из дома у Софьи Лазаревны с дочерью произошёл неприятный разговор. Но ультимативное Светланино «либо так, либо никак» заставило Софью Лазаревну уступить, ещё раз молча утвердившись в выводе, что они совсем перестали понимать друг друга. Она обратилась за поддержкой к Осипу Давидовичу, но тот поступил антипедагогично, заявив, что у его дочери красивые ноги, которые грешно прятать. Правда, потом, под прессом аргументов Софьи Лазаревны, согласился, что, конечно, такая длина выглядит слишком вызывающей и учителям не понравится, и поспешно ретировался: опять что-то аврально сдавалось к празднику.

По контрасту с холодным и тёмным вечером за промёрзшими окнами Светлана в своём платье настолько поразила всех, что даже физичка Любовь Васильевна не удержалась, спросила:

— Где ж ты так загорела, Светочка?

Словно не знала, где та отдыхала и не видела её в сентябре, совсем шоколадную.

Среди парней выделялся Игорёк. Он пришёл в сером костюме в светлую широкую полоску, из-под которого белела рубашка, увенчанная чёрной с двумя тонкими белыми полосками бабочкой. Не менее торжественно и солидно смотрелась и эстрадная гитара, которую он бережно положил на стул, разделяющий их со Светланой. Но ошарашил он всех позже, когда вызвался спеть и неожиданно даже для одноклассников вдруг захрипел:

Если друг оказался вдруг

И не друг и не враг, а так,

Если сразу не разберёшь,

Плох он или хорош…

Римма Васильевна взглянула на Софью Лазаревну, та в ответ отрицательно покачала головой, показывая, что и для неё это полная неожиданность. Тогда Римма Васильевна сделала вид, что ничего не произошло и даже похвалила Игорька за прекрасное звучание гитары, тут же попросив исполнить песню про Усть-Илим. Но этой песни Игорёк не знал, как не знал и про «девчонок, танцующих на палубе», и Римма Васильевна пообещала найти альбом Пахмутовой и передать их ансамблю для дальнейшей работы. Таким образом, инцидент был превращён в ничего не значащее событие и плавно перетёк в танцы под магнитофон, под мелодии привычные и не несущие ничего негативного.

Светлана была нарасхват и не скрывала, что это доставляет ей удовольствие. Она никому не отказывала и даже сама увела от Альбины покорного Тиму, тоже пришедшего в костюме, но менее модном и без бабочки. Альбина же отвоевала у всех желающих Игорька, довольно бесцеремонно возложив ему на плечи руки и не позволив вывернуться. Но зато потом Игорёк уцепился за гитару и, сидя за столом, неслышно перебирал струны, равнодушно посматривая на танцующих.

Присевшая отдохнуть возбуждённая Светлана допила своё вино и поинтересовалась, почему он ни с кем не танцует, и тот, аккуратно положив на стул гитару, наклонился к ней, отчего его колени уперлись в её ноги, и выдохнул:

— Потанцуем?

За лето он научился танцевать: вёл легко, хотя был даже чуть ниже Светланы, и от него приятно пахло хорошим одеколоном, а его ладони волнующе прижимались к её лопатке и талии. И Светлана, почти касаясь щекой его щеки, находила эту близость приятной.

— Говорят, у тебя летом был роман? — негромко спросила она и отстранилась, желая увидеть выражение его лица.

— Роман?.. Да нет, просто хорошо провёл время.

Стёкла очков отблёскивали и не позволяли увидеть его глаза.

— Она была… — Светлана запнулась, ей хотелось многое узнать о таинственной женщине Игорька, — красивая?

— Как ты, — с вызовом ответил Игорь и прижал её к себе.

Она не стала сопротивляться, ощутив жёсткость и тепло его груди и бёдер. И он, ничего не говоря, вывел её из зала. Они торопливо прошли по коридору, поднялись на второй этаж и вошли в первый открытый кабинет — географии и биологии. Всё ещё держа её за руку, Игорь прошёл в темноте к доске, рядом с которой смутно угадывалась карта Советского Союза.

На ней при желании можно было отыскать Одессу, в которой остались Володя и Марат, безуспешно добивавшиеся Светланы ушедшим летом, хотя взрослому и стройному Марату она позволяла себя целовать — у него были колючие чёрные усики, они щекотали ей губу, и она с трудом сдерживала смех, оттого так и не поняла, приятно ей это или нет.

Можно было отыскать и Витебск, и протекающую через него реку Западная Двина, на берегу которой Игорёк и познакомился с золотоволосой Яночкой, миниатюрненькой и смешливой, похожей скорее на восьмиклассницу, чем на студентку, но она умудрялась вбирать его тело в своё и казаться большой и взрослой. И ему было больно, когда она уезжала. Он очень просил, чтобы она оставила ему адрес, но она сказала, что это совсем ни к чему, что у неё есть жених, и она никаких чувств к Игорю не испытывает. Даже когда автобус уже давно скрылся за поворотом, он всё глядел вслед, не веря в услышанное и тоскуя от невозможности возразить…

Игорь снял очки, обнял Светлану и впился губами в её рот. Светлана отстранилась, губы её были раскрыты и поцелуй получился неприятным.

— Подожди, — она упёрлась ладонью ему в грудь. — Отчего ты решил, что я хочу целоваться?

— Все девчонки этого хотят, — шумно дыша, произнёс Игорь и попытался вновь поцеловать её.

Но Светлана отступила и недовольно предупредила:

— Я уйду.

— А зачем ты тогда пошла со мной? — с вызовом спросил он, надевая очки.

— Зачем?..

Светлана прошла к выключателю, щёлкнула, зажмурилась от яркого света и вернулась к стоящему у доски Игорю.

— Зачем? — повторила она. — Просто ходят такие сплетни… А вот скажи, если бы сейчас была я и та девушка, с которой ты… Кого бы ты выбрал?

Игорь улыбнулся уголками губ, помолчал, то ли выдумывая ответ, то ли не решаясь быть искренним и коротко ответил:

— Её.

Ответ огорчил Светлану и разделил их. Игорь уже не казался интересным, ей захотелось посмеяться над ним, как она делала прежде, хотя она понимала, что теперь он не простит этого. И ей очень хотелось увидеть незнакомую ей девушку, оказавшуюся для Игоря желаннее её, а значит, и красивее.

— Почему?

Он молчал, и она, не дожидаясь ответа, спросила:

— А у тебя её фотка есть?

Он помотал головой, глядя в окно.

Вдали послышались шаги и, торопясь, она попросила:

— Напиши, пусть пришлёт.

Игорь не успел ответить, в кабинет вошла Римма Васильевна.

— А я смотрю, свет горит, — произнесла она, окидывая всё замечающим взглядом и комнату, и их, особенно Светлану. — Надоело танцевать?

— Да вот Игорь мне рассказывал, как провёл лето, — нашлась Светлана.

— Ну да, лето… — задумчиво произнесла Римма Васильевна, обходя кабинет по периметру, по пути прикасаясь ладошкой к крышкам столов, словно удостоверяясь в их наличии. — А куда, Светочка, ты поступать будешь?

— Я ещё не решила. Или в пед, или в химико-технологический…

— А Игорёк у нас в горный, насколько я помню.

— Я передумал.

— Вот как? — удивилась Римма Васильевна. — И куда же?

— В архитектурный. А Виталий где учится?

— Он будет строителем, — с гордостью произнесла Римма Васильевна. — Пишет, что ему всё нравится, и институт, и друзья.

— Там танцы ещё не кончились? — перевела разговор Светлана.

— Да, уже всё завершается.

— Тогда мы пойдём.

Светлана первой вышла за дверь и, не ожидая Игорька, торопливо пошла в спортзал.

13

Вторая четверть, между двумя праздниками, — самая короткая. А оттого, что самая холодная, ещё и самая продуктивная: малышня пропадала днями в спортзале, а десятиклассники после уроков оставались на всякие факультативы, консультации, репетиторство. Правда, не все. Альбина и Тима заявили, что никуда поступать не собираются, им хватит и десятилетки. Тима выучится на шофёра и тракториста, а Альбина сказала, что летом открывается столовая-ресторан она пойдёт туда официанткой и, возможно, выйдет замуж, но только вот пока не выбрала, за кого.

— На твоём месте я бы зацепилась за Вовку, — посоветовала она Светлане. — Кто тебя ещё так полюбит. Я ведь знаю, он по тебе сохнет. И учти, он ревнивый жуть. Если узнает, что другой у тебя, убьёт.

— Это он просил тебя мне об этом сказать?

— Ничего он не просил, — взвилась та. — Я тебе, можно сказать, по секрету, если узнает — мне достанется.

— Ну так вот, для твоей же пользы будем считать, что ты ничего мне не говорила.

— Не говорила, так не говорила. — Альбина прищурилась, отчего её полные щёки поднялись вверх. — Только Игорь тебе тоже не светит, ты ему разонравилась.

— Всё-то ты знаешь, — бросила Светлана, стараясь не показывать, что это её задело.

Она сама не могла понять, как относится к Игорю. Порой, незаметно наблюдая за ним, она испытывала острое желание приласкать и защитить. Такие у него беззащитные под очками глаза. Порой же вытянутое, маленькое лицо Игорька было ей неприятно.

Последнее время она ловила себя на том, что стала замечать в других то, что прежде не видела. Например, наталкиваясь иногда взглядом на Тиму, она удивлялась его выражению безразличия ко всему, что происходит. Нередко вспоминала лицо Вовки Сивкова и взгляд его тёмно-синих глаз, которые в последнюю их встречу излучали откровенную мольбу.

Впрочем, подобные мысли навещали её редко: она решила во что бы то ни стало поступить в институт и усиленно занималась.

Софья Лазаревна в последнее время перестала интересоваться её жизнью, Розочка вступила в переходный возраст, а у них в классе образовалась компания, помешанная на зарубежной музыке и журналах, и она пропадала невесть где целыми днями, и круглые пятёрки сменились чётко выведенными четвёрками и даже кричаще жирными тройками. Софья Лазаревна пыталась объяснить младшей дочери пагубность подобных увлечений, но Розочка, похоже, её слов не воспринимала.

Римма Васильевна приватно побеседовала и с Софьей Лазаревной, и с тремя другими мамами — в компании было два мальчика и две девочки, разъяснив, чем чревато увлечение идеологически чуждой культурой и обрисовав самые драматичные перспективы. На какое-то время компанию удалось растащить, но Розочка от этого прежней не стала и даже с сестрой перестала делиться своими секретами.

Единственным человеком, который продолжал жить в прежнем ритме, был Осип Давидович. Он рано утром уходил на работу и поздно вечером приходил, зачастую засыпая ещё до Софьи Лазаревны. Но даже из редкого семейного общения и девочки, и Софья Лазаревна знали, что все его труды не напрасны, потому что Осипа Давидовича представили к правительственной награде и поставили в льготную очередь на приобретение автомашины. Реальность того и другого становилась всё более очевидной ещё и потому, что теперь Осип Давидович был мастером, у него в подчинении были две бригады, одна строила, а вторая занималась внутренней отделкой и морозы теперь не прерывали рабочего цикла.

Зима в тот год была не очень холодной, морозы держались около сорока градусов, актировок всего-то с неделю и было, и то не для всех: старшеклассникам занятия не отменяли. И эти дни Светлане особенно нравились: в школьных коридорах непривычно тихо и пусто, малыши не лезли под ноги и не толкались, можно было не торопясь прогуляться на переменке или не торопясь выпить чаю с пончиками в школьном буфете.

Здесь к ней за стол пару раз подсаживался физрук Гарик, предлагал вернуться в секцию (Диана после восьмого класса уехала на материк, остались три девочки, нечётное число), убеждая, что у неё есть способности и она вполне может стать мастером спорта и даже чемпионкой. Но она, сославшись на необходимость готовиться к экзаменам, отказалась. Гарик стал интересоваться, куда она собирается поступать, и усердно рекомендовал Ленинградский институт физкультуры, который закончил сам, в крайнем случае советовал поступать в какой-нибудь питерский вуз, потому что Питер — самый интеллигентный город страны. Светлана возразила, что самые лучшие вузы в Москве, а живёт она в Подмосковье, зачем же ей ехать в промозглый Ленинград.

— Но мы бы могли там с тобой встречаться, — перегнулся через стол Гарик, отчего его шея и выглядывающие из-под спортивной майки плечи налились упругой краснотой, словно приглашая их потрогать.

— А у тебя там жена.

И этот наглый переход на «ты», и, главное, то, что она знает о наличии жены, подействовали: физрук торопливо отставил стул и заспешил в спортзал, на ходу привычно окидывая оценивающим взглядом входящих в столовую восьмиклассниц…

Николай как-то незаметно исчез с горизонта, да о нём и не вспоминали, лишь Розочка в начале декабря обмолвилась об обещанном фильме о море. Только тогда от Осипа Давидовича они узнали, что Николай, поскользнувшись на сходнях, упал со второго этажа, сломал ногу и лежит в больнице.

— Какие же мы бессердечные, — вздохнула Розочка и, надевая шубку, выдохнула: — Как хочется лета.

— Надо бы навестить, — ни к кому не обращаясь, произнесла Софья Лазаревна.

— Вот и сходите с отцом, — отмахнулась Светлана, не испытав от новости никаких чувств.

— Надо будет, — послушно согласилась Софья Лазаревна, убирая со стола.

Последнее время она вдруг стала ощущать себя постаревшей и уставшей, хотя, оставаясь одна, нередко раздевалась до белья и, разглядывая себя в трюмо, находила, что совсем неплохо выглядит, а в некоторых местах, если сравнивать со сверстницами или с той же Риммой Васильевной, даже привлекательно с точки зрения не только солидных мужчин, но и юношей. Во всяком случае, ей казалось, что даже рядом со Светланой она выглядит не намного старше и вполне могла бы сойти за старшую сестру. И ей становилось обидно, что её ещё вполне девичьих форм никто, кроме мужа, не видит. Засыпая под потрескивание мороза за деревянными стенами, она вспоминала море, пляж и жилистого знакомого Риммы Васильевны, пыталась представить их вместе: пухлую и белую её и загоревшего до черноты его…

В череде буден подкатили предновогодние заботы и хлопоты. Более всех предстоящим праздникам радовалась Розочка, которая уже забыла увлечение зарубежной музыкой и теперь была озабочена нарядами и особенно маскарадным костюмом, потому что в этом году было решено провести не обычный вечер, а костюмированный бал. Идея эта принадлежала Софье Лазаревне и понравилась всем, включая строгую и неулыбчивую учительницу математики Маргариту Ивановну. Учителя попросили разрешения привести на такой вечер своих маленьких детей, поэтому на сценарий и на подготовку к балу было обращено особое внимание и директора, и родительского комитета, который взял на себя решение всех материальных вопросов.

Перед балом, не отступая от традиции, решили устроить небольшой концерт самодеятельности. От подготовки праздничного концерта были освобождены десятиклассники, но Игорь и Тима изъявили желание выступить. Игорь заявил, что исполнит на гитаре что-нибудь современное, «только не Высоцкого», — поставила условие Римма Васильевна, а Тима вызвался прочесть отрывок из «Евгения Онегина»; у него был бархатный тембр, производивший магическое впечатление, если собеседница его не видела.

Светлана на просьбы Софьи Лазаревны и Риммы Васильевны принять участие в концерте ответила категорическим отказом, заявив, что ни на какие балы она вообще не пойдёт, и тем самым расстроила квартет. Посоветовавшись, они решили, что та переутомилась и лучше оставить её в покое.

Розочка, вновь став общительной и послушной, по вечерам порхала по квартире, обсуждая с Софьей Лазаревной новогодний наряд, а Светлана, закрывшись в комнате, читала романы. Софья Лазаревна надеялась, что это её настроение скоро пройдёт, но Светлана выдержала до последней, уже суетной, предновогодней недели и лишь тогда достала из шифоньера своё злополучное платье, оно так и висело порваное, и вдруг стала его зашивать, никак не отреагировав ни на удивлённый взгляд Софьи Лазаревны, ни на фырканье Розочки.

На новогодний бал напросились бывшие выпускники, оставшиеся в посёлке. Их было трое: двое парней — оба работали бетонщиками на плотине, — и девушка, вышедшая осенью замуж за бульдозериста, приехавшего на стройку после демобилизации. На родительском комитете им разрешили быть на балу и даже поручили сделать стенд о том, где и как устроились во взрослой жизни их одноклассники. Стенд они сделали, и оказалось, что все остальные, помимо Виталия, поступили, куда и планировали: в Москве в МГУ на факультете журналистики училась отличница Вера Маковская. Ещё одна девчонка училась в Томске в радиотехническом институте. Двое в Иркутске, в политехническом институте, только на разных факультетах: на геологоразведочном — Женя Глазков — он мечтал стать геологом, Людмила Овсеева — на энергетическом.

У них в эти самые дни шла самая ответственная первая зачётная сессия, и в сценарий вечера было вставлено упоминание о студентах и пожелание им удачной сдачи сессии. Текст Римма Васильевна хотела поручить прочесть Светлане, но та вновь отказалась. И тогда вспомнили про Тимин голос и срочно и без сожаления исключили из репертуара концерта отрывок из Евгения Онегина, потому что на репетиции всем показалось, что Тима читает абсолютно не так, как нужно читать классику. Тот с неохотой, но вынужден был согласиться, хотя был уверен, что читал Пушкина просто отменно и даже приготовил нечто наподобие цилиндра, а к чёрному, купленному уже к выпускному вечеру, пиджаку приметал полы из сатина, чтобы тот походил на фрак и отрепетировал особенно проникновенно «Светлана, милая Светлана» вместо авторского «Татьяна, милая Татьяна». Это было его завуалированное признание, после которого неизбежно должен был последовать разрыв с надоевшей Альбиной.

И вот всё задуманное рухнуло.

Но рухнуло не только у него — тридцатого декабря из Москвы, попутным грузовым бортом прилетел Виталий. Он досрочно сдал зачёты, экзамен был пятого января, и он решил встретить Новый год в семейном кругу. Утром прилетел, а вечером уже был в центре внимания не только одноклассников, которые тут же признали его лидером и слушали, разинув рты, его рассказ о студенческой жизни, но и всей школы. Тут же перекроили сценарий.

Вместо Тимы слово теперь было предоставлено Виталию.

Он охотно стал рассказывать о том, чем и как живёт столица и молодёжь в стольном граде. Было это после концерта, когда все уже сидели за накрытыми столами. Светлана — в том самом сиреневом платье рядом с Игорем, который до появления Виталия, несомненно, был самым интересным среди мальчишек.

Под пожелание Виталия процветания родной школе в новом году и выпили шампанского.

А потом всем захотелось танцевать. Столы сдвинули к стенам, и на первый танец Светлану пригласил Игорь, опередив Тиму, так и не сумевшего убежать от Альбины, которая уверенно повела того в центр зала и, сблизившись со Светланой, довольно громко сообщила, что ей передаёт привет Сивков и что он приедет в середине января, раньше не получится, потому что они вылетают в Ленинград на соревнования.

— Зачем ты мне об этом говоришь? — спросила Светлана, не столько ожидая услышать ответ, сколько давая понять всем слышавшим, что ей это сообщение неинтересно.

— Ладно уж, — усмехнулась Альбина, — ты же знаешь, что Володька женится на тебе.

Светлана собралась ответить, но передумала и повела Игоря в сторону.

— Не обращай внимания, — пробасил тот, скользя потной ладонью по талии.

И от этой ладони, от сказанного Альбиной у неё вдруг испортилось настроение и она, ничего не объясняя и оставив посреди зала растерянного Игорька, стремительно вышла в коридор. Быстро прошла мимо застывшей у лестницы парочки на второй этаж, вбежала в ближайший класс и тут, наконец, разрыдалась вслух.

Немного успокоившись, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу, пытаясь разобраться в своих чувствах.

В коридоре раздались неторопливые шаги, дверь распахнулась, и в светлом проёме появился Виталий.

— А я думаю, куда исчезла принцесса бала, — весело произнёс он, подходя к ней. — Или меня не хочешь видеть? — Коснулся длинными пальцами её щеки, удивился: — А откуда сырость?

Она хотела отстраниться, но его пальцы были такими ласковыми, что, совершенно не отдавая себе отчёта, она положила сверху на его ладонь свою, прижала её к щеке. Виталий наклонился, другой рукой убрал прядь волос с лица, коснулся губами её полуоткрытых и ждущих губ, и она вскинула руки ему на плечи, наслаждаясь волнующим терпким ароматом мужских духов и отмечая, что ни один запах её не волновал так, как этот.

Губы Виталия скользили по её шее, оставляя жгучие следы, пальцы его расстёгивали замок платья. Она фыркнула, вспомнив, что так уже было, и он шёпотом произнёс:

— Будешь вырываться — опять порвём.

Она обхватила его лицо ладонями, сама стала быстро-быстро целовать, задыхаясь от его запаха, от прикосновения его рук и совсем не думая о том, что эти руки делают с ней и лишь помогая им снимать лишнее. И когда он приник, сливаясь с нею в единое целое, принеся одновременно и боль, и наслаждение, она крепко-крепко обхватила его и замерла, пока он не отстранился, не стал торопливо застёгивать брюки. И только тогда она испугалась, увидев приоткрытую дверь и полосу света из коридора. Отодвинулась, надела трусики, пугаясь новых ощущений в себе и боясь, что это будет заметно остальным. Поправила волосы, прижалась к Виталию, надеясь на его защиту и помощь, и тот, мазнув губами по её щеке, прошептал:

— Ты не обижаешься на меня?

— О чём ты? — не поняла она.

— Ты мне нравишься, как и прежде.

И опять она не поняла, но уточнять не стала; опьянённая новыми ощущениями, потянулась к нему.

— Ты знаешь, а у меня мокро, — вдруг призналась она, доверив ему то, что не доверила бы никому больше.

Виталий обхватил её за плечи, скользнул губами по щеке.

— А ты изменилась.

— Ты тоже.

— Ты стала красивее, — сказал он и, пройдя к двери, щёлкнул выключателем.

Она ладонью прикрыла глаза, попросила:

— Выключи.

— Кто-то идёт.

Но она уже и сама услышала шаги и торопливо села за стол. Виталий присел за соседний: невинная беседа хороших знакомых…

Римма Васильевна окинула их быстрым взглядом, дольше задержав его на Виталии.

— А вы, оказывается, здесь… Светочка, ты явно неравнодушна к этому помещению, — напомнила она о другой её тайне и, повернувшись к Виталию, просяще произнесла: — Сынок, ты бы всё-таки побыл со всеми. Одноклассники тебя ждут, да и остальным интересно со студентом поговорить. — Ещё раз окинула Свету быстрым взглядом. — Пригласи Светлану к нам на Новый год.

— Да, конечно, — торопливо согласился он и, протянув руку, помог встать Светлане. — Обязательно приходи, я буду очень рад.

— Нет, нет, — торопливо произнесла она, обходя Римму Васильевну и избегая встречаться с ней взглядом. — Мы будем отмечать дома.

— Тогда первого января, на первый завтрак в новом году, — сказала Римма Васильевна. — И никаких отказов, мы ждём.

И первой стала спускаться по лестнице.

— Я очень жду, — прошептал ей на ухо Виталий и виновато произнёс: — Я пойду… Народ требует…

— Да, конечно, — согласно закивала она, мучительно страдая от того, что не может осмотреть себя: — А у меня всё в порядке?

Он окинул её взглядом.

— Всё как всегда, ты замечательно выглядишь.

Она улыбнулась, махнула ему рукой, отпуская, задержалась в коридоре, пытаясь разглядеть себя в тёмном стекле и не сразу поняла, чья рука легла на её талию. Обернулась, ожидая увидеть Виталия, но рядом, пьяно улыбаясь, стоял Тима. Его круглое лицо расплылось в улыбке.

— Я хочу тебе сказать, — не очень чётко начал он.

Она убрала его руку.

Он качнулся и продолжил.

— Я совсем не хочу гулять с Альбиной. Мне нравишься ты. Я хотел для тебя прочитать стихи. Но всё отменили. А я не хочу с Альбиной…

— Хорошо, Тима, хорошо, — сказала она, обходя его. — Ты извини, но мне надо домой.

— Домой? — удивился он. — Почему домой?

— Мне нужно.

Он остался стоять в недоумении, а она быстро прошла в гардероб, накинула шубу и, не застёгиваясь, выбежала на улицу.

14

Она пришла на завтрак в семью Виталия. Они чинно с родителями посидели за столом, потом ушли в его комнату; он поставил на магнитофон плёнку с зарубежными мелодиями, которые, по его словам, были в моде, подождали, пока родители уйдут в гости к начальнику строительства. И тогда, уже не опасаясь и не торопясь, на белоснежной постели Виталия любили друг друга; Светлана призналась, что целовалась уже со многими, но всегда представляла на их месте Виталия. С того вечера, когда он первый раз пытался её поцеловать и порвал платье…

Они посмеялись над прошлогодней историей.

Потом Виталий рассказал ей о студенческой жизни, об однокурсниках, преподавателях. Светлана сказала, что будет поступать в институт, но вот пока не знает, в какой. Он стал агитировать её поступать к ним, она не соглашалась, и они стали дразнить друг друга, не замечая наготы, а когда замечали, вновь соединялись, и тогда она верила вычитанному в какой-то книге, что влюблённые — это две половинки единого целого.

Так пролетел день.

Потом второй, когда они гуляли по посёлку и всем стало очевидно, что между ними существуют какие-то отношения. Но никто не задавал вопросов.

И лишь когда на третий день она проводила Виталия на аэродром, Софья Лазаревна, по-матерински чутко уловив изменения в дочери, спросила напрямую, почему-то с необъяснимой тоской ожидая ответа. Услышав его, тяжело вздохнула, уточнив:

— А ты уверена, что вы любите друг друга?

По взгляду Светланы поняла, что та обиделась и не считает вопрос серьёзным, но ничего больше говорить не стала, полагаясь лишь на судьбу, в которую последнее время верила всё больше и больше.

Осипу Давидовичу она ничего не сказала. К тому же Светлана вновь стала весёлой, энергичной, в школе она неизменно получала пятёрки, ходила на все консультации, и уже ни у кого из учителей не было сомнений в том, что она поступит, куда хочет. Правда, она ещё не определилась с выбором и как-то вечером заявила, что возможно, пойдёт не в гуманитарный, а, к примеру, в строительный институт, на что Софья Лазаревна, всплеснув руками, заявила, что с неё достаточно бездарно потраченных усилий на начальное музыкальное образование Светланы, к которому та относится совершенно наплевательски, хотя есть способности. Светлана напомнила, что в музыкальную школу она не рвалась, её водили туда силком. И тут уже не выдержал Осип Давидович, объявив, что в семье музыкантов кто-то должен продолжить традицию. Вполне возможно, у Светланы ещё появится желание и она будет если не музыкантом, то преподавателем музыки. Светлана возразила, что она не единственная, у Розочки больше данных, ей нравится музицировать и она уж точно так или иначе продолжит традицию. Но Осип Давидович на этот раз был непреклонен, признался, что его нынешняя работа отнюдь не приносит ему удовлетворения и если бы не необходимость зарабатывать, он давно бы ушёл…

«Без ордена?» — съязвила Светлана, и Осип Давидович впервые в жизни стукнул кулаком по столу и пообещал сам отвезти её в Москву и лично сдать документы туда, куда решит он.

После этой размолвки в семье опять наступили ровные будни, каждый занимался своим делом и жил своей жизнью: Осип Давидович — прорабскими заботами — он исполнял обязанности прораба, Софья Лазаревна — вокальной группой, набранной из восьмиклашек, Розочка, помимо музыки — девичьими увлечениями, а Светлана — написанием писем. Она писала чаще и больше, чем Виталий. Он, как правило, на паре страниц излагал свою студенческую жизнь, состоящую в основном из сессионных страхов и их преодолений, затем коротких каникул, которые он провёл в Подмосковье на спортивной базе института, занимаясь лыжным спортом, потом о начале новой сессии, более серьёзной и требующей больших усилий, отчего у него практически не остаётся свободного времени, — пусть не обижается, что писать он будет реже.

Как раз в это время Светлана поняла, что с ней что-то происходит. Порывшись в книгах, нашла всему объяснение и, пролежав в своей комнате весь выходной, к вечеру написала Виталию короткое письмо о том, что она беременна и не знает, что делать.

И стала ждать ответа, решив больше не думать о том, что зарождается в ней, и продолжая усиленно заниматься.

Раз в неделю, как правило, по субботам её отвлекал Николай. Он уже ходил без костылей и настойчиво приглашал возобновить съёмки фильма о посёлке, который за этот год так разросся, что и не узнать, и она тоже изменилась, и вот эта «взаимная диалектика», он так и сказал, может стать основным стержнем всего фильма. Розочка напомнила ему об обещанном фильме о море, но у Николая всё не хватало времени на монтаж. После больницы он стал худым и каким-то жалким. Софья Лазаревна усиленно его подкармливала, он не отказывался и подолгу просиживал с ней на кухне, ожидая появления Светланы.

Однажды оставшись наедине со Светланой, он сказал, что слышал об их отношениях с Виталием, но что всё это несерьёзно и скоротечно. Она вспылила: ему-то откуда знать, как и что? И он сказал, что будет её ждать, невзирая ни на что.

В следующий раз он признался, что бревно тогда на Виталия сбросил он. И Сивкова избил тоже он.

Светлана прокричала, что больше не желает его видеть, и демонстративно стала уходить из дома, когда он приходил.

Сивков не приезжал на каникулы, у него опять были соревнования, но через Альбину передал, чтобы она его ждала и что он очень скучает.

…Письмо от Виталия пришло почти через месяц, когда Светлана уже перестала носить обтягивающую одежду и стала задумчиво-отрешённой, чем вновь насторожила Софью Лазаревну. Он писал, что принимая данную ситуацию как вполне естественную и свидетельствующую о полноценности их отношений, тем не менее, он советует принять какие-то меры, потому что и ей, и ему нужно закончить институт, встать на ноги и лишь потом заводить детей. Ещё он писал, что сообщил обо всём своей матери и попросил её подсказать, где можно сделать операцию.

Светлана прочитала письмо несколько раз. Здраво рассудила, что тот прав. Запоздало поругала себя. Горько усмехнулась мысли о половинках единого целого и без эмоций и жалоб сказала о своей беременности Софье Лазаревне.

Та тяжело опустилась на табурет, положила руки на стол и долго так сидела, глядя перед собой и пугая этой неподвижностью Светлану.

Наконец, уточнила срок и сказала, что она сама поговорит с Риммой Васильевной и они решат, как быть. И тут же заторопилась, стала одеваться, попросив накормить отца, когда тот придёт с работы. И уже у двери, окинув взглядом дочь, сказала, что надо будет пошить несколько более свободных платьев.

Вернулась она довольно скоро, прошла в комнату девочек, попросила Розочку посидеть на кухне. Обняв Светлану за плечи, стала рассказывать, как она вынашивала её и рожала, какая это была радость, когда ей показали сморщенное красное тельце. И что она тогда ощутила себя такой сильной, хотя ведь тоже была совсем девочкой.

А потом Светлана росла, прибавлялось не только забот, но и радостей, смысла. И ей захотелось вновь пережить это чувство своей силы, способности давать жизнь, поэтому она родила Розочку, но не совсем удачно, а то бы она ещё рожала и рожала… Потом она стала рассказывать о своих знакомых, которые воспитывали детей без мужей, потому что им не повезло так, как ей: таких, как Осип Давидович среди мужчин немного. И Светлана не выдержала, сказала, что не надо считать её полной дурочкой, она уже всё поняла.

— Никто не поможет, — неожиданно твёрдо сказала Софья Лазаревна строгим учительским голосом. — Потому что уже нельзя. И я не хочу, чтобы ты лишилась счастья пережить то, что пережила я.

Светлана стала кричать, что всё изменилось с той поры, сейчас главное в жизни — не дети, что она отстала от жизни и ничего уже не понимает.

Тогда Софья Лазаревна напомнила, что в посёлке, даже если бы не было поздно, такого врача нет, так что даже с её современным отношением к жизни придётся смириться с судьбой.

Произнесла эти слова — и на какое-то мгновение замерла. Ибо вслух выразила то, к чему пришла бессоными ночами: от судьбы не уйдёшь и надо смириться, даже если всё идёт не так, как тебе хочется…

Софья Лазаревна опять обняла Светлану и стала вслух размышлять о том, как сделать незаметным её положение до выпускных экзаменов, а потом придётся всё-таки в этом году не поступать. Они поедут домой, в Подмосковье, а вот на следующий год, когда маленький подрастёт, она поступит и всё будет хорошо.

Светлана вдруг забилась в истерике, повторяя: «не хочу, не хочу!..» Откричавшись, отстучав кулачками, произнесла тоном, не допускающим возражений:

— В школу я больше не пойду.

И Софья Лазаревна, понимая, что возражать бессмысленно, согласно кивнула.

15

Они улетели вдвоём через неделю, уведомив срочной телеграммой квартирантов о возвращении и пару недель жили вместе с ними. Светлана в школу не ходила, с подругами не встречалась, предпочитая гулять в одиночестве по вечернему весеннему городу. Софья Лазаревна сама сдала её документы в старую школу, где их хорошо знали, объяснив возвращение нездоровьем дочери. Вечерами, гуляя с дочерью, убеждала ту сдать выпускные экзамены в этом году и уверяла, что никто ничего не заметит. Действительно, в свободных одеждах живот не был заметен — и Светлана согласилась.

Квартиранты, наконец, съехали и Софья Лазаревна сделала косметический ремонт. Светлана пошла на занятия. Но через пару недель выговорила себе свободное посещение, заявив, что самостоятельно подготовится к экзаменам. И целыми днями стала просиживать над учебниками.

Убедившись, что дочь пережила плохое настроение и приняла свою долю, Софья Лазаревна, выкроив денёк, съездила в Москву. О чём они говорили с Виталием, рассказывать не стала; ей нужно было кое-что выяснить — и она выяснила. И сделала выводы.

…Светлана сдала выпускные экзамены на одни пятёрки, и неожиданно заявила, что будет поступать уже в этом году в историко-архивный институт. Они вместе с Софьей Лазаревной съездили в Москву, сдали документы, а потом вместе ездили на каждый экзамен: Светлана уже с видимым животом, но с решимостью в глазах, отчасти поэтому ей прощались мелкие ошибки. Она набрала хороший балл, была зачислена в институт и тут же взяла академический отпуск.

На лето прилетала Розочка. Хорошо им помогала, неожиданно по-взрослому отнесясь к ситуации и всячески поддерживая и нахваливая сестру.

Во время вступительных экзаменов прилетал на пару недель Осип Давидович. И они определились, что поживут пока на два дома: Софья Лазаревна со Светочкой и будущим внуком или внучкой здесь, а Осип Давидович с Розочкой — на Севере. И он вновь вернулся к своим строительным заботам, а скорее всего, бежал от непонятной ему ситуации, в которой ему жалко было и дочь, и жену… Софья Лазаревна это поняла, обиделась, но вида не подала. Наоборот, изобразила радость по поводу его столь быстрого возвращения на Север и высказала благодарность за намерение ежемесячно присылать не менее половины своего немаленького заработка.

В конце августа позвонила Римма Васильевна. Поинтересовалась здоровьем Светланы, удивилась, что та поступила в институт и сказала, что после рождения ребёнка им нужно будет спокойно обсудить ситуацию. Потому что она не хочет, чтобы семья создавалась без любви, но и от внука или внучки отказываться не будет. И Виталий, конечно же, ребёнка признает.

Светлана в это время гуляла с Розочкой. Софья Лазаревна не стала ей ничего рассказывать, решив, что пусть всё идёт своим чередом.

…В первых числах октября у Светланы родился мальчик. Он был красненький, маленький, но громкий, с большим раскрытым ртом.

Впервые с опаской беря его тельце на руки и, прикладывая к груди, Светлана почувствовала себя очень сильной и значимой. Она вдруг вспомнила слова матери и подумала: «Мама была права!»