Мини-рассказы

Кристина Ромашкина, 2021

Сборник включает в себя рассказы разного содержания: размышления о дружбе, любви, поцелуе, ссорах и и расставании. Также я включила в него рассказы "В танце жизнь", "Однажды" и "Несвятая троица".

Мини-рассказы

Дружба ли?

Что есть дружба? Возможно, в словаре или Википедии и можно найти точную формулировку этому слову, но ведь там, действительно, объясняют СЛОВО. А для каждого человека, скорее всего, есть своё объяснение. Причём, как это ни странно, для каждого своё. И все будут считать, что правы именно они — ведь то, что они себе представляют, и есть истина. У нас вообще в обществе истина у каждого своя. Часто можно услышать: «Я ведь так не делаю! — или — я делаю так, почему ему (ей) сложно сделать так же, мыслить так же?». А как должен мыслить другой человек, если Ваши мысли только Ваши!!! У другого человека они другие. Вот простой пример.

Мне мой друг показал танец, где он со своей партнёршей показывает безответную любовь. Он любит, а она нет. Он страдает — она задыхается от его любви. Ему больно — ей всё равно. Финал танца: она стоит, обняв себя руками, на заднем фоне, а он бежит, ускоряясь, на одном месте. Что это? Вариантов несколько — он пытается догнать свою любовь? Он пытается убежать от возлюбленной? Он убегает от себя? Он топчется на месте?… Это то, что на поверхности. Но ведь каждый зритель увидит своё и поймёт по-своему. Так кто будет прав? На мой взгляд, каждый. Ведь в этом образе каждый переживает свою историю.

Так и о дружбе — нельзя сказать, что своё видение этого понятия неверно, особенно если оно расходится с моралью, догмами и сказанным кем-то в словаре.

Для меня дружба — это доверие, переживание и радость на двоих (троих — количество не важно!), это жертва. Это помощь без слов. Это утренний, дневной или вечерний вопрос: «Как дела?» (не важно, опять-таки, при встрече или по телефону). Причём, это не риторический вопрос, на который не ждёшь ответ. Ответ, как раз, важен. Потому что, если не важен ответ, то о какой дружбе может идти речь? Если тебе без разницы, как живёт друг, то это и не друг тебе, а, возможно, знакомый. Ведь мы не интересуемся делами прохожих — ведь они нам, и правда, не друзья.

Ещё я считаю, что другу не нужно говорить, что и как делать, чем помочь — нужно (нет, не верное слово «нужно»), важно чувствовать и понимать, в какой помощи нуждается друг. Особенно, если ты видишь и чувствуешь. А ведь и правда, друга чувствуешь: понимаешь его настроение, можешь объяснить грусть или боль в глазах, радуешься вместе. Для дружбы не важны слова, важны участие и сопереживания. Но именно со-! Переживание в одну сторону — это уже не дружба.

Как часто мы говорим: «Мой друг!» А так ли это?

Любовь

Любовь — это горный поток, сметающий всё на своём пути: камни — преграды, преодолевающий расстояние и время. Но, если любовь — вода, то она может иссякнуть, если её не подпитывать. Реку нельзя удержать, она сама выбирает русло. Плотину иногда прорывает… Дождь — это благодать для иссохшей земли, для запылённых листьев. Дождь — вода. Значит любовь — это БЛАГОДАТЬ. Любви нужно радоваться, но и уметь отпустить. Если она твоя — то всегда будет рядом, потому что ты будешь знать, как её сберечь.

Можно

Можно любить звезду, холодную, сияющую, яркую и недоступную. Когда ты смотришь на неё, она манит, завораживает, обещает. Но говорят, что многие звёзды, которые мы видим, умерли много тысяч лет назад, а во вселенной остался только след от них. Свет звезды не согреет, не успокоит. Значит, на их месте осталась пустота.

Можно любить фантом, призрачный и неуловимый, меняющийся и тающий на глазах. Ты закрываешь глаза и уносишься в мир грёз и фантазий. Там ты обретаешь счастье. Там ты любишь и любят тебя. Но… фантом существует только в воображении или в сумерках. Значит фантом — пустота.

Можно любить виртуально. Ты не видишь и даже не слышишь партнёра. Ты создаёшь образ. Но… этот образ не всегда может совпасть с оригиналом. Значит снова пустота.

Можно… А кого любишь ты?

Моё вновь обретённое чудо

Иногда кажется, что вокруг тебя рушится мир. И ты перестаёшь осознавать, что творится в твоей жизни. Кажется, что что-то мелькает возле тебя, и дотронуться почти реально, но проводишь рукой и ощущаешь воздух. Воздух и пустоту. Пустота становится такой реальной и плотной, она окутывает тебя, сковывает и не выпускает. И вот в этот момент у тебя есть два варианта!

Первый, и не дай Бог его испытать, — ты сдаёшься. И некому протянуть руку помощи. И…всё…

Второй — тебя спасает чудо.

Верьте, чудо у каждого своё. Главное его дождаться. Не нужно сдаваться. Жизнь одна! И не нужно бояться ошибок. Ошибки любви — брызги солёного моря. Они высохнут. Но на смену им будет волна. Она смоет все печали, затопит пустоту, унесёт вас в пучину, в пучину любви.

Поцелуй в дождь

Боль была нестерпимой. Так много было сказано… нет, не сказано выкрикнуто, выказано.

Её душа рвалась на части — столько боли. Казалось, что она вырывалась, выползала, едкая, жалящая, давящая.

Боль! Любовь — это дар! Любовь — это труд! Любовь — это счастье… Но рядом всегда ходит боль. Боль разит наповал. Хотя нет, сначала наносит лёгкий удар, проверяя на прочность. Потом делает более глубокий надрез. Ты удивляешься — что это? кровь? слёзы? Оказывается — это душа! Она выдавливается из раны по капле. Сначала и не замечаешь.

И вот, набравшись силы, боль наносит последний удар — коварный, но точный.

И всё! Душа рвётся на части.

Она кричала от боли. Ты слушал молча — тебе нечего было сказать в ответ.

В небе раздался гром. Он встряхнул. Сначала на тебя упала одна капля, потом другая. И через секунду дождь обрушился на вас сверху.

По её лицу текли слёзы или это был дождь? Только она вдруг умолкла. Дождь смывал боль, дарил очищение.

Такая маленькая в пелене дождя, она была такой родной, такой беззащитной.

Махнув рукой, она пошла прочь.

Дождь. Боль. Одна!!! НЕТ!

Ты догнал, развернул и припал к её губам. Горячие, мокрые, со вкусом дождя.

Сладко. Щемяще. Правильно.

В танце жизнь

Сцена. Зажигается рампа. Музыка заполняет тишину. На сцену выбегает Он. И зал замирает — душа на разрыв. И не важно, что именно он поведает тебе, о требовательный зритель, важно другое.

Танец — это не набор элементов…

Это не только складный сюжет, бьющий по сердцу. Танец — это маленькая жизнь. И тот, кто выходит на сцену, проживает её вновь и вновь — Рождение и… нет, не смерть (смерть — это банально)…и Вечность.

Прыжок ввысь — это не просто рывок — это полёт. Понял ли ты это, зритель? Успел ли уловить нюанс? Стремление ввысь у человека заложено с детства. Помните, « Почему люди не летают, как птицы?»…

Почему не летают? — всмотритесь, танец — это полёт. Но не каждому дано передать, показать этот полёт.

А ты… Ты этим живёшь, дышишь, ты паришь над сценой, даже если просто проходишь её по диагонали.

Но вот ты раскинул руки и бросился вперёд. Ещё секунда и обрыв. Так обнажать душу может только тот, у кого есть Дар. Можно десять лет ходить на танцы, потом закончить хорягу, но танцевать так не научиться — не дано! Дар нужно заслужить!

А для тебя танец — это твоё ВСЁ. И ты делишься этим всем со зрителем, с теми, кто рядом на сцене. Ты отдаёшь себя без остатка. И это только кажется, что без боли. Попробуйте оторвать часть себя… Нет?! Не можете? А он каждый раз так на сцене — отрывает часть себя — эмоция через край, нерв на пределе… Взлёт, разрыв, боль — наслаждение.

Только поймут ли?

Не все.

Но Дар в себе самом не утаишь — он разрывает изнутри…

Танец — это жизнь. Сцена — это боль. Ты Танцор. И это не просто слово!

Однажды

Ясная тёплая летняя ночь постепенно накрывала город. Улицы вздыхали, то тут, то там вспыхивали огни в окнах. Машины проезжали по магистралям города уже реже. Ночь укрывалась бархатным ковром с бриллиантами звёзд. Казалось, звёзды зажигались наперегонки с окнами. Ветер лениво играл в ветвях уснувших тополей.

Ночь была полна звуков, но мужчина не слышал этих звуков. Он вышел на балкон и глядел на луну. Небо, лето, звёзды, луна — всё как тогда, очень давно. Казалось, та ночь была в другой жизни. Огонёк сигареты вспыхивал во мраке ночи, пепел сигареты тлел и падал медленно кружась. Мужчина не сделал ни одной затяжки, а сигарета уже закончилась. Последние искры вспыхнули и погасли. А он так и не заметил. Почему именно сегодня он вспомнил о ней? Столько дней пролетело, сколько лет? Всё проходит, время лечит, но эта рана не проходила.

В ресторан с друзьями они припозднились, но не волновались — столик был заказан и оплачен. Первые полчаса поздравления продолжались — мужики перекрикивали друг друга. А он улыбался — всё и все казались красивыми, радостными, счастливыми. Хотелось обнять весь мир, закричать от радости или в эйфории. К этому он так долго шёл. Через полчаса все угомонились. Зазвучала музыка Юры Шатунова — щемящая, волнующая и чарующая. Почему ему нравился Шатунов, он бы никому не объяснил. И хотя тщательно скрывал в своём возрасте это, кто-то узнал. И эта песня звучала для него. «Тишина» — так называлась эта песня. Друзья решили потанцевать — ресторан, музыка, веселье, мишура. И хотя у Шатунова вечер был вдвоём с тишиной, здесь не было тишины. Он остался за столом один. Осмотрел зал, нет, никаких планов и конкретики не было. Была эйфория.

Вот в этот момент он увидел её. Если сказать, что она бы привлекла его внимание на улице или где-то ещё, значит ошибиться. Ничего в ней не было от того стандарта, который он задавал каждой, которую хотел приблизить к себе. Они были высоки, стройны, милы, где-то даже красивы, но… безлики, все, как одна. Но он никогда не отступал от принципа, зачем? Всё должно быть красиво, стильно и безобязательно. В этом вопросе он не хотел брать на себя обязательств. А она, она притягала взгляд, заставляя оглянуться, посмотреть, не ошибся ли. Она искрилась в лучах светомузыки и даже изнутри. Он уже так долго смотрел на неё, что, видимо, она почувствовала. Их глаза встретились. Она не смутилась, не отвела взгляд, хотя где-то на самом кончике души ему показалось, что она напряглась. Ничего не изменилось ни в позе, ни во взгляде, но что-то было. Она была не одна — такая женщина не может быть одна. Но сейчас она смотрела ему в глаза. И в какой-то момент ему показалось, что нет расстояния между их столиками, стоит протянуть руку и можно будет её коснуться, почувствовать наощуп бархатистость или шелковистость кожи. Заглянуть ещё глубже, увидеть, что искорки — это не отсвет софит, а та неопределённость, которая заставляет биться сердце, от которой закипает кровь, и хочется совершить безумство. Как, например, сейчас. Он не помнил, как оказался у её столика, как спросил разрешение у сидящих, можно ли её пригласить. Не помнит, что было дальше, он очнулся, когда коснулся её спины. Он не слышал музыки — она была в его сердце.

— Дерзость — Ваша отличительная черта? — голос обволакивал, обвевал нитями, заставлял биться сердце ещё быстрее. Она смотрела прямо, не кокетничая, не стесняясь.

— Нет, обычно я очень галантен. А что плохого в том, что я пригласил даму на танец. У нас за столом их не хватает.

— А действительно, что?

— Ваши кавалеры были не совсем против, мне так показалось.

— Они тоже галантны и не будут устраивать сцен из-за просто танца.

— Вот и хорошо.

Они даже не познакомились. А зачем? Он надеялся избавиться от наваждения с помощью одного танца. А для неё это был просто танец. Но руки старались держать крепко, глаза отказывались от им только известной игры в переглядки, а мозг вообще не желал просыпаться. И хотя в голове молоточками стучало: «Отпусти, не твоё…», — всё его естество отказывалось прислушаться.

Но музыка закончилась, и она совершенно спокойно освободилась из его объятий. Он стоял, а она спросила:

— Ваша галантность распространяется на то, чтобы проводить даму к столу? — она иронично приподняла бровь.

Он почувствовал себя первоклассником, когда не выучил урок, и Светлана Павловна мягко упрекала его в этом. Ему даже показалось, что он покраснел.

— Да, да, простите, задумался,…засмотрелся.

— Если есть на что, то прощаю.

Он заглянул ей в глаза, не издевается ли. Но её взгляд уже ничего не говорил. Как в тумане проводил её до столика, пробормотал какую-то банальность, и вернулся к своему столу.

— Сильно.

— Что, прости, ты о чём?

В глазах Павла был смех.

— А я о том, что как бы это вечер не закончился банальной дракой. Ты к ней как приклеился, а мне показалось, что дама в паре.

— Тебе не показалось, она, действительно, в паре, но всё остальное — бред выпившего друга, который решил блюдить мою нравственность.

— Я то просто блюдил, как ты выражаешься, а вот ты, мой друг, решил блудить…

Недосказанность, незаконченность повисла в воздухе. Не было вопроса, не было и констатации. Павел пытливо приглядывался. Он помнил всё, что было…

— Не волнуйся, друг мой, это не блуд, да и она…

— Да, я обратил внимание, что не 90–60–90 и отсутствие индивидуальности напрочь. Но вот это-то меня и зацепило. Между вами будто молнии сверкали.

— Ты преувеличиваешь.

— Хорошо неслись они в одном направлении, но если это разглядел я, то за её столиком может тоже не страдают миопией. И вот поэтому я и подумал о мордобое.

— Умеешь убедить. Но я огорчу тебя — ничего особенного, прекрасный вечер, море спиртного, музыка, захотел размяться.

* * *

А потом он усиленно не смотрел в её сторону. Но это давалось ему с трудом. Вконец измучив свою гордость, он вышел на улицу покурить.

Судьба — женщина, а потому любит строить козни. Она стояла на углу ресторана совсем одна, пытаясь заставить зажечься зажигалку. Та не стремилась, искрила, но не зажигалась.

— Проклятье, — чертыхнулась она. Он уже неслышно подошёл сзади и протянул свою.

— Мама никогда не говорила Вам, что ругаться и чертыхаться нельзя?

— Почему же, она предупреждала меня, но я, как Вы уже заметили, вышла из того возраста, когда делаешь то, что говорят взрослые.

— Это я заметил, но…

— Поверьте, я большая девочка.

Она посмотрела ему в глаза, и он понял, что пропал, что это наваждение не выгнать просто танцем. Это не поддавалось никаким объяснениям, но ему просто танца не было достаточно. И это не было просто желанием обладать ею ночь, нет, это было необъяснимо, но он хотел знать о ней всё — размер обуви, какие сказки она слушала в детстве, какую школу окончила, о чём мечтает пред сном, и, наконец, нравится ли ей Шатунов. «Бред какой-то», — подумал он и услышал.

— Согласна.

Оказывается он ещё и вслух начал высказывать свои мысли. Так дальше нельзя. Он знал, что однажды это произойдёт. Нет, не знал, надеялся, ждал… Но дни шли, месяца текли караваном облаков, года летели, как составы мимо маленьких полустанков, а это не происходило. А он говорил себе: «Однажды…» Постепенно надежда исчезла, растаяла в призрачном вчера, оставив лёгкий след, как у Утёса-великана у Лермонтова тучка оставила мокрый след. И всё. Он перестал верить, ждать. И вот сейчас это было даже больше, чем удар под дых.

* * *

— Уедем? От всех, от всего.

— А сможем от всего?

— Хотя бы попытаемся. Помните, как у Яковлева: «Мы перестали совершать глупости, перестали лазать в окна к любимым женщинам…». Ну, или что-то подобное, дословно я не помню.

— Глупости — это всё, что не укладывается в общепринятые рамки, которые человечество придумала для того, чтобы их нарушать.

* * *

Он проверил ключи от машины.

— Я чуть-чуть выпил, но нам недалеко… — ему на миг стало стыдно, что она подумает? Но она ни о чём не подумала.

— Если недалеко, то нестрашно, — и снова искорки в глазах, смешинки, которые манили и околдовывали.

— У вас в родне не было потомственной ведьмы? — спросил он уже в машине.

— Тебя это пугает? А ну, как были. — Взгляд прямой, а искорки не исчезли.

— Значит, не ошибся?

Её взгляд секунду выражал недоумение.

— У тебя в глазах смешинки, — пояснил он глядя на дорогу.

— Почему же не чёртики?

— Фу, это так не романтично.

— А должно быть романтично?

— Не должно, но…

И тут она рассмеялась. Слышали ли вы звон колокольчика на рассвете, журчание первого весеннего ручья, ребёнка, который увидел чудо — такой смех был у неё.

* * *

По дороге он решил заскочить в магазин. Когда вернулся в машину, встретил изумлённый взгляд.

— Квас и солёные орешки?

— А лучше банальный «джентльменский набор» — шампанское и конфеты?

— Нет, но квас — это…

— Это не романтично?

— Опять не угадал, это по-домашнему.

Он серьёзно посмотрел на неё.

— Я могу исправить и взять шампусик.

— Фу, я не об этом.

— И я не об этом, поэтому квас и солёные орешки.

Он выехал на набережную. Ещё кругом было темно, но в небе чувствовалось приближения рассвета. Ещё не проснулись птицы, ещё сыростью и прохладой веяло с реки, но было то время, когда ещё чуть-чуть и что-то свершится.

Они говорили ни о чём и о многом. И обоим казалось, что они знают друг друга много — много лет. И не важно, что было раньше, важен этот час, эта минута, это мгновение.

А потом они целовались, сначала нежно и робко, но постепенно скованность исчезла. Поцелую стали жадными, жаркими, обжигающими, дающими и берущими одновременно. Им казалось, что мир вокруг исчез, были только Он и Она, как когда-то в мироздании — Мужчина и Женщина. Оставим их с их тайной.

* * *

Рассвет постучал в окно машины, он знал всё, что она сейчас ему скажет, был готов выслушать, но не принять.

— Я даже не знаю, как тебя зовут, не знаю, где ты и с кем. Но мне это не важно.

Она не дала ему договорить:

— Ты прав, это не важно. Слова ни к чему, мне и тебе пришлось пережить страсть, неистовство, нежность. Но у каждого из нас есть и другие обязательства.

— Ты не можешь уйти так вот, — он растерянно посмотрел на неё.

Она грустно улыбнулась, погладила по щеке. Почему-то сейчас этот жест вызвал щемящее чувство, чувство побитой хозяином собаки, несправедливо, больно.

— Не говори ничего, пожалуйста, молчи, хорошо. Я свободен, у меня нет никаких обязательств не перед кем. Даже если они есть у тебя, ничего не говори. Я не прошу много, я прошу подумать. Мы должны быть если не вместе, то рядом. Подумай.

— Хорошо. Отвези меня в ресторан.

У ресторана она поймала такси. Проследить за её такси было его первым желанием, но он понял, что тогда это будет последней встречей. Они даже не договорились о встрече.

— Какой же я болван. Я ничего о ней не знаю, но она и не дала шанса о ней узнать. Что же делать? И вдруг ответ пришёл сам собой — она сказала — хорошо — значит у него есть шанс.

* * *

На работе опять был аврал, поэтому он не заметил, как пронеслась неделя. И только к пятнице сердце стало напоминать о пустоте, о щемящем чувстве.

— Ты влюблён?

Он посмотрел на Павла и, отвернувшись, ответил:

— Честно? Я ещё сам не понял, что это. Одно могу сказать, она мне нужна. Я хочу её видеть, говорить с ней, слышать её голос. А на большее я не могу пока рассчитывать.

— Но ты же даже имени её не знаешь! Ты когда исчез, оставив сумку, пиджак, мы ведь подумали обо всём. Правда радикальных мер не принимали, так как видели её компанию. Кстати, ты знаешь, они были спокойны, спокойно досидели до 4 утра. Один мужчина взял её кардиган, сумочку и ушёл. А может она так развлекается, а он ей это позволяет? Может у неё хобби, очень уж он был спокоен.

— Я не хочу это знать, и вообще, я не хочу обсуждать её с кем бы то нибыло.

— Ну это всё. Ты точно влюблён. Раньше мы обсуждали даже размер бюста твоей подружки.

— Она мне не подружка.

— Понятно. Молчу, ухожу.

Он сидел в кабинете, глядя в пустоту, когда секретарь ему сказала, что его спрашивает женщина, но не представляется.

— Виктор Дмитриевич, она сказала, что если я Вас с ней не соединю, Вам это не понравится.

— Хорошо Алёна, соедини.

— Привет. Этот голос он узнал из тысячи. Он выдернул его из состояния дрёмы, ностальгии и мрака.

— Привет. Ты как?

— Мило, что тебя это интересует. Я в порядке. А что, ты переживал — он представил, как она усмехнулась там, на другом конце провода. С силой сжал трубку, от неё как будто сейчас зависела его жизнь, его приговор. А ещё с её помощью он мог бы приблизиться к ней.

— Эй, ты чего замолчал?

— Прости, я задумался о нас.

— О нас?

— Именно о нас. Почему ты так долго не давала о себе знать.

— Ну извини, немного времени ушло, чтобы тебя разыскать.

— Мы увидимся?

— А хочется?

— Очень.

— Тогда выходи, я тебя подброшу туда, куда надо.

— К небесам?

Она подумала мгновенье, потом со смехом сказала:

— И туда тоже, если захочешь.

— Я уже хочу, лечу, бегу…

Через минуту он схватил барсетку, накинул пиджак, выскочил в приёмную, на ходу бросил секретарю:

— Меня не будет до завтра, все звонки перенести назавтра. Я отключён.

Он даже не видел изумления в глазах секретарши, которая привыкла видеть его всегда неспешным, спокойным, уравновешенным.

Он выскочил на улицу и увидел её. Она стояла у машины.

— Если тебе это не важно, мы поедем на моей машине, а к твоей я подброшу тебя позже.

— Согласен. Правда впервые меня повезёт женщина, а это значит…

— Это ничего не значит, а вообще, в жизни каждого человека всё бывает когда-то впервые.

Они остановились в отеле за городом. Она поставила машину на стоянку.

— Мне не ловко спрашивать, но сколько времени у тебя есть?

— Вечность.

— Шутишь?

— Нет, но это зависит от того, как воспринимать. Что есть время? Пространство? Рамка? Вещь? Сейчас я с тобой, и на это у меня — вечность. Так что не задавай вопросы, посмотри какая красота. Пойдем, искупаемся?

— Пойдём.

Они лежали на песке, песчинки прилипли к её телу, и он старался снять с неё уже подсыхающие, но она переворачивалась, и новые песчинки прилипали к ней. В лучах заката она стала походить на позолоченную статую богини, которую он рассматривал в Эрмитаже. Но богиня была холодная, неживая, а она была живая, тёплая и такая нужная.

— Как я жил без тебя всё это время? — тихо прошептал он.

— Спокойно, ровно, размеренно.

— Где ты была?

— О! поверь, у меня было много дел. Но сейчас мы рядом, и это правда.

— Ты чувствуешь тепло?

— Солнышко уже заходит, — она лукаво глянуло в его сторону.

— Я не об этом.

В ответ она только рассмеялась, захватила горсть песка, подбросила вверх, соскочила, подбежала к воде и неожиданно окатила его холодной речной водой. Он подкинулся вверх, добежал до неё, и они вместе упали в лоно реки. Вода сомкнулась вокруг их сплетённых тел. Он целовал её, и в какой-то момент ему показалось, что он готов задохнуться в её поцелуе, в её объятьях. Только бы она была рядом. А потом они ели шашлык, им о чём-то рассказывал грузин, который его готовил. Они слушали легенду на грузинском языке, и перевод им был не нужен. Всё было понятно и без слов.

Она встала без слов, взяла его за руку. Они вошли в гостиницу. Она вела его, как мать ведёт дитя, и ему совсем не хотелось выдернуть руку из её руки. Так было правильно, так было хорошо!

* * *

Утром машина мчала их в город, за рулём сидел он. У него было столько вопросов, но он знал, ещё не время их задавать. И вновь его окутал страх, а вдруг она больше не позвонит, не придёт.

— Ты можешь мне оставить хотя бы номер телефона?

— Могу, но зачем?

— Я хочу хоть раз в день тебя слышать.

Она вздохнула.

— Понимаешь, для меня всё это тоже ново — я и пока ещё не разобралась в том, что происходит. Но есть люди… Пойми, я не могу нарушить всё, что уже создано. Это так непросто, — из её груди вырвался толи всхлип, толи полустон.

Он остановил машину, притянул её к себе, прижал так, что у неё хрустнули кости. Но она даже не отодвинулась. Сколько они так просидели, трудно сказать. Первой очнулась она.

— Ты меня раздавил, медвежонок, — выдохнула она ему в плечо. Он расслабил руки. Она поцеловала его в щёку и через секунду потёрлась о неё.

— Я дам тебе телефон. Только обещай звонить в одно и то же время, скажем в 11 вечера?

Конец ознакомительного фрагмента.