Исиза Тан Бул

Виктор Иванович Миронов, 2018

Исиза Тан Бул – Исида Бул = Исиза – дочь. Тан – Тейя. Бул – белый (свет). История и причины строительства "Истанбул" на Босфоре. Возникновение столпов Мелькарта. В период фальсификации истории переехали на Гибралтар и были названы Геракловы столпы. Художник Ева Никольская и авторские картинки.

Глава — 4

Надежда, сбывающаяся не томит сердце. Желание — древо жизни. Не пренебрегай словом. Не причиняй вред себе. Не бойся заповеди, ученье воздастся. Не будь не добр. У разумного дела успешны. Притчи Тин_ниТ.

Итак, Тейя села на ложе в собственной палате голубых колонн, на шелковистый балдахин, в той предупредительной тишине, какая во время такой процедуры всегда возникала. Однако на сей раз тишина была особенно глубокой, ибо вошедший мужчина не только безмолвствовал, но и старался управляться с делом совершенно бесшумно и оттого, в тишине, отчётливо слышалось его дыхание занятого делом. Шорох был настолько отчётлив, что казалось, что он был бы слышен и при менее обстоятельной тишине, так как походило скорей на пыхтенье. Этот шорох вызывал Эрота и то ли потому, что Тейя к ним прислушивалась, она недостаточно внимательно следила за действиями своих рук, которые коснулись мужских ног. Её служанка — одетая в паутину, деловито склонилась над парой, как будто нужно было привести что-то в порядок. Богомол, качая головой, глотал сладкое печенье, пропитанного вином и нанизанного на позолоченную бедренную человеческую кость, которую он держал за ядрёный конец пухлыми пальчиками и делал вид, что целиком поглощён этим занятием. А Тейя ободряюще подмигнула ему искрящейся щелкой глаза смуглого лица и было ясно, с каким она это сделала смыслом. Поняв, что свет лампы недостаточно ярок Богомол соскочил с ложа обручения и подбежал к не зажжённым канделябрам. Тут, пошарив в резных складках деревянных столпов, он достал кремень и трут, высек огонь и зажёг фитили — освещение стало роскошным. От плошек с короткими рыльцами для пылающих фитилей палата ожила. Богомол поджимал губы глядя, как пара резвилась на ложе и рад был присутствовать при этом эросе господ.

Повеяло жизнью и теплом: мебель и стены стали более заметны. Помещение для тепла было устлано войлоком, а поверх войлока ещё и пёстрыми коврами, и такими же коврами были облицованы стенки. В глубине из кедрового дерева ложе на медных ножках, покрытое подушками и одеялами. Возле ложа всегда и во множестве возгорались фитили, ибо зазорным для благословенных было бы совершать акт без огней. Расписной кувшин с ручками стоял на плоской крышке смоковного ларя, украшенного по стенкам синими накладками. По углам покоя стояли раскалённые жаровни. На табуретах стояли курильницы, из окошкообразных отверстий которых клубился тонкий, пахнувший корицей, дымок. На столике стояла неглубокая золотая чаша на изящной подставке, изображавшей в рукояточной своей части женщину — музыкантшу.

Амономах приятно отдался во власть сладостных ощущений. Женщина волновала его воображение, она представлялась ему божеством, сошедшим на землю, нежели обыкновенной смертной. Тейя в самом деле была прехорошенькой женщиной, способной увлечь его. Происходящее казалось ему сном, и он боялся проснуться. Тейя заняла место напротив Амономаха, а служанка расположилась возле мужчины. Богомол же взобрался на ларь и с любопытством следил за привычными приготовлениями, намереваясь насладиться духом назревавшего эротического акта. Широкие глаза сверкали восторгом, подбородок серебрился слюной вожделения. Он был не прочь приблизиться к ложу и принять участие в подвижническом невоздержании, но его пугала служанка и трусость брала над ним верх.

Огнём была дана возможность Богомолу рассмотреть женщину кумира, рельефно выступающей на ярком свету. Слегка удлинённый овал лица, нос с чуть-чуть заметной горбинкой, выпуклый карий глаз — левый (слепой) прикрыт солфеткой, вишнёвый ротик, придавали ей благородный вид, чему способствовали вьющиеся волосы двумя волнами ниспадавшие вдоль щёк. Длинное платье, с блеском серебра и золота, отделялось с каждого плеча, оттеняя изящество её тела. На нём блеск и краски: багровый, белый, оливковый, розовый, цвета изображений звёзд, голубей, богов, деревьев, людей и животных на синевато-дымчатой ткани. В таком платье Тейя была в роли Аштарет — эта богиня самым решительным образом вплеталась в её великолепие. Это платье, подарок Великой Супруги гарема Инь о Кийи, позволяло ей иметь высокую осанку и, даже, проявлять Исиду в себе. Привычка играть Исиду и быть ею, наделило Тейю манерами божественной кокетки. Лицо дышало свежестью и кроме того — это платье казалось ослепительным мужчине, привычному обнимать цариц. К тому же он и теперь — прежде всего — был занят телом богини, чтобы обращать внимание на тело чьей-то супруги.

Амономах видел затенённый длинными ресницами глаз Ханны, видел ротик, округлившийся сердечком, скорее естественно, нежели наигранно. Он видел вьющиеся её пушистые волосы, видел широкую нить серебренного её ожерелья. Тейя удерживала его возле себя. Она не ослепляла — она пленяла, что, безусловно, более ценно. Эта женщина полностью перевоплощалась в богиню оправдывая титул «Исида», которым владела, как призванием.

Кожа золотисто-смуглого оттенка открылась глазам зрителя. Карий глаз искрился. В сердцевидных пунцовых губах вспыхивали оскалы зубов, которые сделали бы честь Аштарет. Тейя опалилась зноем страсти Великой Женщины и её огнём ума. Она была нага наготой, которая радовала взор мужчины, а она умела получать и передавать записки Эрота. Какой же уверенностью в чарах должна была обладать смертная женщина, пользующаяся услугами евнуха. Немало пылких скопцов попало к ней по значению приза, но проходя через её руки не один из них замешкался, оставляя её. Она была из тех женщин, что сделаны были будто из теста, сдобренного пряностями, но проявлявших хладнокровие ростовщика чуть дело коснётся их интересов. На ней был фантастический наряд — жёлто-смуглая кожа её плоти. Глаза поблескивали из-под удлинённых век. Ань Ти Нетери в истории этой продолжала его призывать, истекать — увлажнявшим простынь — соком, молча радуясь его вниманию и радуясь, независимо от этого внимания, по поводу своей оголённой души. А упрямо сочившийся сок вызывал в ней чувство восторга. Ей не было жаль невысказавшейся до конца души, не о себе и не о своей задаче, а о милой ей дельте любви. Вдруг она спохватилась, что из-за собственного желания чуть не забыла о своей обязанности — отдать признательный свой взгляд счастью, возвышающемуся самым подобающим образом. И она подняла брови и любо взглянула на мужчину, стоявшего перед ней стопами на ложе. Он — его позвал её манящий взгляд — приблизился к ней и был теперь близко от неё, и близость эта была чувственна. Она взяла ловкими пальчиками его взбодрённое гранатовое яблоко и приложила его к своему рту, так что пальчики вдавились в мякоть прижимая яблоко к нижней губе. От восторга кровь у него застыла, а в палате всё было внимательным и ожидающим.

Богомол вскинул голову и его согбенного затрясло ознобом. Он ощупывал пальцами пустую мошонку и закутав ладонью вершину короткого пениса, сокрушённо теребил его, качая слепым — поддёрнутым к верху — лицом. Карлик стоял на крышке ларя и грозил золочённой человеческой косточкой, на которой уже не было печенья, а рот его, с налипшими хлебными крошками над подбородком, отворялся и затворялся, извергая беззвучную песнь. Любовникам были ведомы слетавшие с хлопотливого Богомолова языка мысли, ибо в дружном и громком его дыхании можно было различить шёпот:

— Да, это так, — шептали губы Богомола и взгляд его ещё глубже, чем прежде, уходил в себя. — Так живут благословенные и жить так им свойственно. Они должны держать своё сиянье под спудом, чтобы оно не заблистало им во вред, тогда как большинству приходится блистать ложным блеском, чтоб продержаться.

Карлик поглядел на своих господ.

— Какие вы милые! Люди правы, когда улыбаются вам!

Слова эти повторялись Богомолом снова и снова. Шепчущий голос его ясно слышался Тейей, когда она засыпала от блаженства исцеленья, ощутив, как кадуцей жизни её ударил.