Гнездо летучей крысы

Виктор Иваницкий

Когда никто не подаёт пример и не наставляет на какой-либо путь, ты вынужден самостоятельно решать, кем ты станешь. И если молодость всё прощает, то те, кто постарше, могут воспользоваться твоими ошибками. Книга содержит нецензурную брань.

7

Мама часто говорит мне, что вот-вот сядет на диету, чтобы к возвращению отца выглядеть так, как двадцать лет назад. Она обещает и мне, и самой себе, что бросит алкоголь и перейдёт на воду и творог. И я задумываюсь. Верю ли я ей, потому что безумно люблю, или мне уже плевать, потому что всё, что мама говорит, мне безразлично? Чертовски неприятно, но всё же, я размышляю об этом каждый раз, когда вижу маму на кухне с бокалом пива в руке. Сейчас она разговаривает по телефону. Услышав, что я зашёл, она обращается ко мне:

— Иди поздоровайся с бабушкой.

— Я здороваюсь с ней каждый день.

Каждый день.

Каждый божий день моя мама созванивается с бабушкой, а если этого не происходит, значит, в доме нет того, что заставило маму позвонить — алкоголя.

— Ты давно с ней не разговаривал.

— Мама, я не один. Марлон, заходи быстрее.

Когда на пороге появился Марлон, мама тут же оживилась:

— Кофе?

— Здравствуйте, тётя Хелен. Кофе.

До двух часов ночи мы пили кофе, коньяк, снова кофе, курили и спорили, какую песню поставить под атмосферу, царящую на кухне.

Метаясь от Джими Хендрикса и «Джефферсон Старшип» до Брайана Ферри и «Мэззи Стар» мы-таки осушили бутылку, молча слушая Мадонну.

— Проводи меня. Доброй ночи, тётя Хелен, спасибо Вам.

— Приходи ещё, Марлон.

«Приходи, дорогой друг, но, пожалуйста, не учуди ещё что-нибудь», — думал я, глядя на пламя, поднявшееся в подъезде над Марлоном.

— Зачем ты поджёг провода?!

Сквозь слёзы пьяной радости он провизжал:

— Пока!

Двери лифта захлопнулись.

Докуривая сигарету, я простоял ещё несколько минут, глядя на огонь.

— Макс, — послышалось сзади.

Лори. Милое создание Лори, скажи мне, почему ты так красива?

— Добрый вечер.

— Уже ночь, вообще-то, спать пора, — сонным голосом пропели улыбающиеся губы девушки.

— В таком случае, спокойной ночи.

Я приобнял её. Она медленно поцеловала меня в губы и тут же отстранилась. Лет семь назад она даже была в меня влюблена.

— Я вышла на запах дыма.

— Понятия не имею, как это случилось, руки бы оторвал этим паршивцам.

— Нам не отключат телевидение?

— Отключат. Но только не из-за пожара, это уже слишком.

— Если отключат, ты ведь всё сделаешь, как было, да?

— Да, как было, — передразнив Лори, улыбнулся я.

— Дурак.

— Идиот.

— Не идиот. Просто дурак.

— Странно, что ещё никто не вышел.

— Все, наверно, спят. Одни мы с тобой бодрствуем.

Я вздохнул, чувствуя, что разговор не особо клеится:

— Увидимся. Милая, милая Лори.

— Пока, — соблазнительно протянула девушка, снова поцеловав меня в губы.

***

Нас не возбуждают женские руки, потому что они доступны для того, чтобы на них взглянули или потрогали их. В эпоху порнографии нам доступны все части тела. Идеальная женская грудь на голубом экране — такое же обычное явление, как второе число в сентябре. Вероятно, именно поэтому меня привлекают барышни не лучшего, точнее, не общепризнанного сорта — то, что они скрывают под одеждой, удаётся разглядеть значительно реже. От нас упорно пытаются спрятать то, что принято считать безобразным. Но кто-то же начал осваивать Космос, не так ли?

Прошлым летом я имел связь с женщиной тридцати пяти лет.

Случайно оставив в библиотеке сумку, я был вынужден вернуться обратно. Сама библиотека находится на моей улице, и я никогда не беспокоюсь о сохранности своих вещей, забытых внутри помещения, но так получилось, что в сумке лежали ключи от квартиры. Три ступени наверх и деревянная дверь с поцарапанным глазком позади, я прошёл в читальный зал. Обычно до десяти часов вечера в библиотеке остаётся всего один человек, чтобы прибрать оставленные читателями на столах книги, выключить свет и закрыть за собой дверь на замок. В тот день эта роль выпала Мишель. Она сидела за своим столом и читала что-то из Буковски. Не знаю, чего именно она стеснялась: меня или своей гиперметропии, но она тут же сняла очки. Я заговорил:

— Никогда не видел Вас в очках.

— Я надеваю их только тогда, когда читаю.

— Вы читаете постоянно, и на моём веку всегда без очков. Вам нечего стесняться, Мишель, Вас вряд ли что-то испортит. Разве что чашка чая, которую Вы можете предложить мне вместо того, чтобы угостить вином.

В ответ она тихо рассмеялась, чуть прикрывая губы тонкими пальцами, словно кусая ногти. Меня приводит в восторг, когда женщины кусают ногти. Это откидывает им десяток лет, превращая в неприступных девиц.

— Это свидание?

Я пожал плечами:

— Нет, я всего лишь забыл сумку.

Мне было необходимо поиграть с ней, чтобы понять, способна ли взрослая женщина сделать первый шаг. Да, именно первый шаг. Его сделал отнюдь не ваш покорный повествователь, он всего лишь подбросил Мишель идею.

Привстав, Мишель отодвинула кресло и вышла из-за стола. Как оказалось, не ко мне. Она направилась в коридор, по пути окинув меня непонятым на тот момент взглядом. Закинув сумку на плечо, я молча засеменил к выходу.

— Уже уходишь? — появилась из кабинета голова Мишель, — для кого же я тогда чайник поставила?

Наши лица расплылись в улыбках, и мы молча стояли, глядя друг на друга секунд десять — я, облокотившись о стену, и она, кусая пухлые не накрашенные губы.

Её тело значительно отличалось от понятия «идеал», но я не припомню, чтобы возбуждался так же сильно, как в тот вечер. Идеал — слишком субъективная оценка? Возможно. Но скорее истина в том, что я всегда хотел женщину старше себя. Я любил её на деревянном столе тускло освещённого кабинета до тех пор, пока не зазвонил телефон, который тут же был сброшен на пол. Следом за аппаратом свалились вниз и мы, страстные и увлечённые процессом настолько, что не заметили, как часы на стене пробили десять.

Она возбуждала меня даже тогда, когда была укутана в нелепый из-за своего узора плед, стянутый с дивана. Она мешала ложкой уже остывший чай и увлечённо рассказывала мне о своём муже, и я её слышал. Но не слушал. Я влюбился не в Мишель, я сходил с ума по её телу, я разглядывал её красивые бледные ноги и просто восхищался.

Сейчас я лежу на Лори. Её тело действительно напоминает модельную оболочку. И нам действительно отключили телевидение.

— Почему ты раньше не целовал меня?

— Ты была слишком юной.

— Я по-прежнему младше тебя на пять лет, Макс.

Двадцать минус пять…

ПЯТНАДЦАТЬ.

— Пятнадцать!

— Почти шестнадцать.

— Лори, девочка, прости!

— Ты пока ничего не сделал.

Ты пока ничего не сделал, Макс.

Твою ж мать!

Но почему я снова тянусь к её губам? Она не против. Но Макс!

— Макс! — вскрикнула Лори, — что ты делаешь?!

Поцелуй длился достаточно для того, чтобы мы успели оголить друг друга, и сходил с ума я не на шутку. Я чуть не вошёл в Лори.

— Лори, прости!

— Надень презерватив, пожалуйста, — спокойно ответила она, указывая головой в сторону тумбочки.

Тело Лори.

Изумительное тело. Конусовидная грудь, плоский живот, растительность на лобке, ноги танцовщицы. Я встречал всё это, мне нередко доводилось разглядывать подобное, и именно поэтому меня так волнуют неидеальные женщины.

А сейчас. А что сейчас?

Я как будто бы становлюсь ровесником Лори, и в то же время ощущаю ответственность за её невинность, за её ощущения, за её чувства и дальнейшее отношение к сексу и мужчинам в целом.

О, нет, если я и чувствую себя на шестнадцать, то Лори в моих затуманенных возбуждённых глазах становится ещё младше.

— Прости, девочка, прости.

Она молча садится на кровати. Пока я одевался, Лори не сдвинулась с места, положив ладони на аккуратные коленки.

— Со мной что-то не так?

— Это со мной не так что-то, солнышко.

— От меня вкусно пахнет.

— Господи, да, Лори, девочка, — я не нахожу слов. Мне так хочется успокоить её и обнять, но это… Блядь, до чего же это странно и омерзительно, ведь я прекрасно помню, как смотрел на взрослых парней, приходивших за моими одноклассницами. Я принимал их за извращенцев или тех, кто не пользуется спросом у сверстниц. «Что за урод? Теперь понятно, почему староста так странно ходит».

— Одевайся и закрой за мной дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.