Гнездо летучей крысы

Виктор Иваницкий

Когда никто не подаёт пример и не наставляет на какой-либо путь, ты вынужден самостоятельно решать, кем ты станешь. И если молодость всё прощает, то те, кто постарше, могут воспользоваться твоими ошибками. Книга содержит нецензурную брань.

5

— Что бы ты сделал, застав их в постели?

— Ничего.

Оуэн ехидно рассмеялся. Пожалуй, это единственное, что он может сделать, если беседа никак не складывается.

Оуэн — человек, которого я знаю со школы. Он водится с такими ребятами, как я и Марлон. Никогда не слышал, чтобы он общался так же тесно с кем-то ещё. Тем не менее, я не могу назвать его своим другом.

Оуэн — товарищ.

Нет.

Оуэн — знакомый.

Верно.

— Всё будет хорошо, Макс, — хлопнул он меня по плечу.

— У меня и так всё хорошо, Оуэн.

Он опять рассмеялся, после чего сделал такое лицо, будто бы это он изменил мне. Оуэн всегда переигрывает, и всему виной — дешёвое кино, которое он смотрит каждый вечер вместе со своей девушкой.

— Думаешь, я не понимаю? Это всё эгоцентризм, Макс.

— Что?

— Я не то хотел сказать.

— Вот тебе и восемь классов образования.

На самом деле, я не считаю, что школа и образование — вещи тесно связанные. Я всего лишь хотел разозлить Оуэна. И у меня это получилось.

— По крайней мере, я работаю.

— Разносчиком газет.

— Но я работаю! — уже вопил Оуэн.

Я решил сменить тему, и, указывая на кипу газет, спросил:

— Что бы ты сделал, застав их в постели?

— В смысле?

— В прямом. Подъезжаешь к дому на своём велосипеде, хватаешь транспорт и несёшь его до самой квартиры, пешком, целых три этажа. Ну, как обычно. Открываешь дверь, паркуешь велик возле кладовки, заходишь в спальню, а там лежит вот эта куча газет.

— Что ты несёшь? — процедил сквозь зубы Оуэн.

— Я что, сказал какую-то ерунду?

— Ты городишь полную чушь, Макс.

— Взаимно, Оуэн. И на этой не самой весёлой ноте я предлагаю закончить наш разговор, Оуэн. Спасибо за чай, Оуэн.

Проводив меня взглядом до самой двери, он молча протягивает руку. Проигнорировав этот жест, я выхожу в парадную и, уже спускаясь вниз, говорю:

— До свиданья, Оуэн.

Квартира разносчика газет позади, а значит, вечер не совсем испорчен. Да, этот маленький городок слишком мерзок и дождлив для пеших прогулок, но в его подземке достаточно уютно. Псевдокалеки, шпана, эксгибиционисты, проститутки — весь звёздный состав низшей криминальной ступени как на ладони.

Сегодня это место забыто не только Богом — на этот раз здесь почему-то пусто. Жёлтая исписанная кафельная плитка по обе стороны перехода ведёт меня к распутью, и я сворачиваю направо, туда, где никогда не горит свет, а затем налево, к выходу на нужную мне улицу. Барабанная дробь, и я замечаю у стены парней. Пока один из музыкантов с ударным инструментом, висящем на шее, отбивает ритм, второй смотрит в мою сторону и поглаживает гитару. Я останавливаюсь напротив них, и, прислонившись к стене, закуриваю сигарету.

— Человек заинтересован, Ронни, остановись!

Парень по имени Ронни тотчас прекращает игру.

— Чего желаете?

— Что-нибудь пасмурное, с привкусом ЛСД.

Под одобряющие взгляды музыкантов я, засунув руку в карман, пытаюсь угадать, что за мелодия неприятно облизывает мои уши. Увидев недоумение на моём лице, Ронни спрашивает:

— Не угадал?

— Честно говоря, нет.

— Это же Джимми Моррисон!

— Ох, и в правду же, — понимающе кивнув, солгал я.

В ответ громко проурчал чей-то желудок.

— Мне больно жить в мире, где срок годности молока составляет всего семь дней, — схватившись за живот, выдавил Ронни.

— Всего семь дней?! По-моему, этого достаточно, — наконец заговорил второй музыкант.

— Но…

— Замолчи, Ронни, в этом только твоя вина.

Покосившись на приятеля, Ронни принимается складывать барабанные палочки в рюкзак.

— Ну и какого, блядь, хрена ты делаешь? — спокойно поинтересовался парень с гитарой.

— Собираюсь уйти, это же очевидно, — так же невозмутимо ответил Ронни.

В это же мгновение мы будто перенеслись на столичный вокзал — крики, топот и прочий шум приближался оттуда же, откуда сюда пришёл я.

Зачем-то прислонив указательный палец к губам, гитарист прошептал:

— Очень даже вовремя. Я люблю тебя, Ронни.

Я не видел, куда упал окурок. Наверное, он коснулся земли лишь тогда, когда переход со всем этим шумом остался позади, и мы уже бегло топтали улицу.

***

— Хорошенькая официантка.

— Успокойся, Ронни. Она доступна только красавчикам. Либо неудачникам. А ты, — гитарист нахмурился, затем оживлённо щёлкнул пальцем, — а ты везучий уродец.

— Иди к чёрту, Слоан!

— Ладно, ладно, — как бы защищаясь, отодвигается Слоан, после возвращается в прежнее положение и, треснув кулаком по столу, завершает, — ты уродливый везунчик.

Мне смешно. Ронни так же разглядел шутку и с улыбкой прикрылся ладонью.

— Необычное имя, Слоан.

— Ну, конечно, куда лучше назвать ребёнка Макс, да, блядь?

Я недоумеваю:

— Откуда ты зна..?

— Я что, правильно назвал твоё имя?

— Да, ты абсолютно правильно назвал моё имя.

Слоан, разглядев моё замешательство, тянется к моему затылку, делая резкое движение рукой так, что я рефлекторно моргаю, и вот он, мой проездной билет в его левой руке.

— Больше не теряй.

— Хороший фокус, спасибо.

— Да это и не фокус вовсе, — отмахивается Слоан, — солгал я тебе, когда ляпнул чушь про твоё имя. Приятно познакомиться, Макс.

— Да, приятно познакомиться, — подхватил Ронни.

— Взаимно, парни.

— А вот и пиво.

— Спасибо.

— Спасибо!

— Пожалуйста. Что-нибудь ещё?

— Чуть позже. Благодарю.

Пока Ронни провожает взглядом официантку, я обращаюсь к Слоану:

— Почему мы побежали?

— Это всё гопота. Гопота, кокни, мусор, уроды, да как хочешь. Собирают дань с попрошаек да музыкантов.

— Да, они терпеть не могут музыкантов, — очнулся Ронни.

— Уличных музыкантов, — уточнил Слоан.

Я поднимаю свой бокал:

— Что ж, за музыкантов.

— За музыкантов!