Блистательные сцены жизни. Трагедия дель арте

Виктор Гусев-Рощинец

Настоящий авторский сборник состоит из рассказов и памфлетов, отражающих некоторые драматические мировые события начала двадцать первого века. К этой же проблематике примыкает драма в стихах «Наследник».

8. Письмо

Старик писал письмо.

«Здравствуй, дорогой Сидор Артемьевич! Как ты там? Пишет тебе твой бывший ординарец Микола Шербан. Заставила меня взяться за перо большая беда, вновь пришедшая на нашу святую землю. В народе говорят — черный дьявол наслал. А то, что разразилась в России вторая гражданская война. Брат на брата пошел. Ты-то, верно, и первую помнишь, чай воевал ведь под знамёнами Василия Ивановича Чапаева. Но чтобы так — с самолётов бросать бомбы на мирные города и деревни, обстреливать их из артиллерийских орудий — такого ведь не было, правда? Ну, рубились, врукопашную, кто кого. А что бомбить — гибнут только женщины и дети, да старики вроде меня. Мне ведь уже девяносто четыре. Я смерти не боюсь. Но со мной рядом-то — дочь, внучка два правнука-подростка и еще правнучка — три годика. Их-то за что?»

Он отложил перо, задумался. Встал, подошёл к распахнутому настежь окну. В отдалении были слышны разрывы. По окраинам била артиллерия. С высоты пятого этажа погруженная во мрак улица казалась черным провалом. Уже несколько дней в доме не было электричества, не было воды. В комнате бились отсветы недалекого пламени, в соседнем квартале горел дом. Ревом пробороздил небо вертолет и скрылся за верхушками пирамидальных тополей.

В дверь заглянула дочь, позвала к столу. Он отказался. Есть не хотелось. Зачем? Просто лечь и ждать смерти. Какая разница от чего умереть — от голода, от бомбы. Вспомнились чьи-то слова — «просто сиди и жди, и тебя убьют». Кто же это сказал? Ему показалось, что с тех пор как десять лет тому умерла жена, он только и делал что сидел и ждал смерти. А она все не приходила. Ну вот, теперь уже и приблизилась. Вплотную. Старик подумал об этом даже с каким-то странным удовлетворением. Над Славянском сгущалась еще одна смертельна ночь.

Мысль о жене вернула его к действительности. Нет, не к этой — к той, далекой, во сто крат более реальной, чем нынешняя, отдающая кошмарным сном. Вспомнил как познакомились в партизанском отряде, полюбили друг друга, как прошли вместе через всю Украину, от Путивля до Карпат, как сыграли партизанскую свадьбу, одну из многих на этом славном пути, по которому вел их незабвенный Сидор Артемьевич Ковпак. Старик подошел к книжному шкафчику, достал дорогой сердцу томик — «Люди с чистой совестью». Мудрый был командир, подумал старик. Да и что говорить — то была честная война. «Честная?» Мысленно сказав это, он вроде бы споткнулся. А почему нет? Один на один. Мы — они. Кто кого. Ясно кто враг. Его надо изгнать. А что сейчас? За что воюем? И как бы устыдившись этой своей неуверенности, тут же и сказал самому себе: за Россию-матушку. Подумал — Крыму повезло. А мы чем хуже? Чем хуже Новороссия? Страшно сказать черному дьяволу — геть, сгинь нечистая сила? Было же заявлено — «своих не сдаем»! И что? Сдали, все сдали. За тридцать «газовых серебренников». Странная война, подумал, одна рука воюет, другая торгует. И совсем расстроился, как представил, что и газа в доме не будет.

Шербан пошел на кухню, сел на своё место. Керосиновая лампа еле теплилась, он подвернул фитиль.

— Всё собрали в дорогу? — спросил он.

— Собираются. Завтра в пять выезжаем. Поедем на Должанский, там наши границу открыли. А эти вояки оружие побросали и ушли. Хорошо не попортили. Далеко не уйдут. Головы им открутит еще наше любимое правительство, — Григорий свернул самокрутку, закурил. Неверный свет вырывал из тьмы его лицо со следами недавнего ожога, перебинтованная голова тяжело клонилась над кистями рук, лежащими на столешнице. Шербан любил своего зятя. Шахтерская закваска. В шестьдесят с лишком взять в руки оружие! Не каждый способен.

Галина поставила на стол тарелку с овсяной кашей. Знала, что отец ничего больше не захочет.

— Остыла уже, — она налила полстакана горилки, подала. Это было то, ради чего он и приходил-то к ужину. Снотворное, говорил, и чтоб ноги не мерзли.

— В добрый путь. — Шербан поднял стакан, пригубил, начал есть.

— Что Максим написал? — спросила Галина.

— Освободился сынок. Хочет в Крым податься. По дороге собирается к нам забежать. А что к нам ехать. И как? Мужчин не пускают. И чего ехать под бомбы? Теперь вот еще зажигалки бросают какие-то особенные.

— Фосфорные, — пояснил Григорий. — От них спасу нет. А хунте крышка. Максим к нам собрался — это хорошо, подмога будет.

Взвыла сирена воздушной тревоги. Галина не торопясь убрала со стола и вышла.

— Надо детей в убежище, — сказал Григорий, — пойду. Еще машину заправить.

Шербан остался один. Все знали — не прячется. Сидел, потягивал горилку, думал. Вот уже три дня его правнуки были сироты. Он вернулся в свою комнату и вновь принялся за письмо.

«Вот так-то, дорогой Сидор Артемьевич. Убивает нас собственное правительство. Гриша говорит — хунта. Не наше слово. Шайка бандитов — это точно. Наместники дьявола, фашистские ублюдки. Наследники хорошо нам с тобой знакомого Степки Бандеры, которого мы громили и гнали с нашей земли. А теперь вот они вернулись во власть и хотят нас напугать танками, пушками, бомбами. А того не понимают эти шоколадные марионетки, что всё решается в рукопашном бою. А тут русским нет равных, ты знаешь. Завтра утром, после отбоя мои уезжают в Ростов. Внучка и правнуки. А мы остаемся. Зять мой в ополчении командует, дочка работает в новой власти. У всех своя судьба. Что до меня, то думаю — скоро мы с тобой встретимся. На том остаюсь, верный твой ординарец Микола Шербан».

Конец ознакомительного фрагмента.