Блистательные сцены жизни. Трагедия дель арте

Виктор Гусев-Рощинец

Настоящий авторский сборник состоит из рассказов и памфлетов, отражающих некоторые драматические мировые события начала двадцать первого века. К этой же проблематике примыкает драма в стихах «Наследник».

7. Полковник

Илюша Стрекалов с детства мечтал стать военным и только военным. Ничего удивительного — это была династия. Дед, штурмовавший Берлин. Отец — военный лётчик. Илюшу, к великой его радости отдали учиться и мужать в Саратовское суворовское училище. Это были лучшие годы его жизни. Так он всё чаще думал, работая в Главном разведывательном управлении Министерства обороны России. Это была рутина. Кто с ней сталкивался, тот поймёт. Сбор и обработка информации от иностранных резидентов — вот и все дела. От этого клонило в сон.

И когда заполыхала Украина, он понял, что пришёл его звёздный час. После недолгих колебаний он подал рапорт по начальству. Суть его сводилась к следующему: он уходит в отставку и как частное лицо отправляется туда, где его знания и опыт могут в полной мере послужить во славу Родины. Перед его внутренним взором стояли герои его детства и юности — Фидель Кастро, Че Гевара и даже один из недавних литературных кумиров — Эрнст Юнгер, который предстал пред ним в «Огненных грозах», а до того в возрасте семнадцати лет сбежал из отчего дома и завербовался в Иностранный легион. Это случилось в начале прошлого века, но ведь все войны одинаковы, новым бывает только оружие.

Министр обороны Донбасса, командующий объединёнными силами ополчения Донецкой и Луганской народных республик половник Стрекалов склонился над картой военных действий. Ему предстояло принять нелёгкое решение. В отдалении слышалась канонада — обстреливали центральные кварталы Донецка. Машина истребления, возрождённая неонацистами, работала исправно. Он подумал, что в истории войн появилась новая глава — она повествует о тактике, основанной на устрашении мирного населения. Но тут же сам себя и поправил — тактика выжженной земли была излюбленным средством варваров во все времена.

В штабной палатке сгустилась мгла. Он вышел под открытое небо. Вспомнилось из детства — «тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут, своей дремоты превозмочь не может воздух, чуть трепещут…» Дальше не помнилось. Мысли соскользнули на другое, болезненное. Великий Донбасс, подумал он, вскормил на своей груди ядовитую змею, отравившую Киев. Этому не было объяснений.

Он любил свой родной донецкий край, его холмистую степь, его небо, запах угля и дыма над шахтами и заводами. А больше всего любил людей Донбасса — гордый, непокорённый, золотой народ. Ему хотелось написать об этих людях с той любовью и уважением, каких заслуживал их самоотверженный труд.

Он присел под маскировочным навесом для полевой кухни. Закурил.

Как странно, где истоки, этой трагедии, случившейся на его родине? Покойный дед рассказывал, как они входили в освобождённые города и посёлки Донбасса в сорок третьем году и видели руины, пепелища, разорение. И видели усталых людей, но отчаяния не было на их лицах. Шахты были затоплены, подземный океан бушевал в штреках и лавах. Всё это надо было откачать, восстановить. И советские люди возродили Донбасс в четыре года. Вся страна пришла им на помощь. Донбасс восстал из пепла ещё краше, чем был раньше.

Вот о чём хотел написать Илья Стрекалов и не только об этом.

Не менее героической была его личная «севастопольская страда». Так ему нравилось называть этот период его жизни. Недаром его кумиром был легендарный Фидель, который с горсткой отчаянных храбрецов когда-то высадился на Кубе и освободил родину от ненавистного диктатора.

Подобно Фиделю Илья Стрекалов собрал отряд добровольцев, русских патриотов, готовых отдать жизнь за Россию, и весной 2014 года они переправились на утлой фелюге через Керченский пролив и под покровом ночи ступили на святую землю многострадального Крыма.

А через месяц, когда уже прошёл тот памятный плебисцит во славу независимости от презренной хунты, он сообщил в Кремль — «Крым наш!».

Нет, в отличие от Фиделя им выпала счастливая доля — ограничиться своим «вежливым присутствием». Не было сделано ни одного выстрела. Но пусть никто не думает, что это было просто.

Из темноты выступил человек в камуфляже. Шербан! Как он забыть о назначенной встрече! Право, забывается то, что выдаёт себя нежеланным. Они обнялись.

— Садись, — Стрекалов ладонью обозначил место рядом с собой на доске, служившей столовавшимся здесь бойцам. — Закуривай, — он протянул пришедшему пачку сигарет. — Как добрался?

— До разъезда на своей колымаге. А тут, что ж — рядом, через лесок, дорога знакомая.

Шербан закурил. Помолчали. Под брезентовый навес просочился лунный свет. Первым заговорил Стрекалов.

— Принимай дела.

Командир одного из соединений добровольческой освободительной армии Донбасса Никита Шербан был готов к такому повороту дела. Он знал, что недавняя контузия изводит друга головными болями, не давая возможности целиком отдаваться работе. Теперь, когда в их совместной борьбе наметился решительный перелом, когда армия хунты дрогнула и побежала, министр обороны вправе принять такое решение. Он с честью выполнил обязательства, взятые на себя перед лицом восставшего народа.

— Я тебя понимаю, — сказал Шетбан. — И не осуждаю. И ещё — спасибо за доверие.

— Да ладно тебе. Не первый день знакомы. — Стрекалов положил руку на плечо своего преданного, пусть и недавнего друга.

— Иди, отдохни в моей палатке. Завтра я подготовлю приказ о передаче полномочий. Премьер готов принять мою отставку. От отца нет известий?

— Нет, со Славинском никакой связи. Зато Максимка, брат мой близнец объявился. Отпустили его. Собирается к нам. А сестрёнка с детьми в Ростове.

— Кого предлагаешь на своё место?

— Ивана, шурина моего. Он хоть и в годах, но командир что надо.

Луна убралась за облачный полог. Начало светать. Они курили, молчали. Казалось, за всеми этими словами, призванными расставить по местам насущное, таится что-то ещё — главное, о чём легче вообще не говорить. Молчание прервал Шербан. Он потушил сигарету. Его пальцами сцепленные ладони тяжело повисли меж колен.

— Скажи, Илья, что такое вообще — Украина?

Стрекалов давно ответил себе на этот вопрос. А до него ответили многие другие. Что нация — это постоянно возобновляемое усилие, непрерывный плебисцит всех сущих в ней языков. А если один язык пытается убить другие, — нет нации, а есть только смута и гражданская война.

— Мы узнаем это, — он сделал паузу, — в тот день, когда прогоним хунту и вернём России Киев — мать городов русских. А завтра — на Мариуполь!

Они попрощались. Шербан ушёл в темноту. Полковник Стрекалов вышел из-под навеса и посмотрел на небо. На горизонте мерцала северная звезда. Канонада стихла. Туманилась утренняя роса, холодком пробежала по спине. Он поёжился, встряхнул головой, словно отгоняя тревожные мысли, и направился к штабной палатке.