Чейзер

Вероника Мелан, 2013

От смерти можно убежать. А от себя? Мак Аллертон – человек, не знающий жалости. От него невозможно уйти, его охота всегда заканчивается смертью жертвы. Думала ли Лайза, решая помочь другу, что это приведет на ее след карателя? Думала ли она, что за сутки ее жизнь изменится – и она будет нестись по трассе, пытаясь убежать от самой смерти? Но никто из них не подозревал, что погоня приведет их в водоворот ослепляющей страсти и темных чувственных наслаждений…

Глава 2

Глядя на темное полотно шоссе, Мак Аллертон старался не думать.

Слишком много нелогичных действий и противоречивых эмоций. Внешне он был безмятежен, ничто не выдало бы напряженную работу мозга: ни спокойно лежащие на руле руки, ни застывшее в равнодушной маске лицо. Все шло как обычно: цель, преследование, поимка. Да, бумаг не оказалось, так бывает, придется продолжить расследование, раскрутить цепочку и отыскать тех, к кому они уплыли. Стандартный режим работы. Стандартный, если бы не одно но.

Пассажирка рядом.

Ее дыхание — неглубокое и поверхностное — то прерывалось, то появлялось вновь, и тогда он незаметно расслаблялся. Состав, что он ввел ей в кровь, должен затормозить разрушительные процессы, не позволить им прогрессировать. Если она переживет следующие полчаса, то, возможно, переживет и следующие сутки, а если так, то выживет. Шанс маленький, но он есть.

Черная машина скользила тенью над дорогой.

Едва уловимый шорох шин, никакой тряски в салоне. И не подумаешь, что скорость так высока. Интересно, каково было ей в той развалюхе, на вид не способной обогнать и строительный каток, должно быть Мираж кидало из стороны в сторону, как воздушный шарик в ураган, но эта кроха, сидящая на соседнем сиденье, держалась очень даже достойно.

Восьмилитровый турбовый движок, кто бы мог подумать…

Зачем на обычную машину ставить реактивный ускоритель? Да, мисс Дайкин оказалась шкатулкой с секретом. Упертая, как чертова гора, дерзкая, как портовая шлюха, способная водить, как чемпион гонки болидов с многолетним стажем, и… невиновная, как сутки назад наделенный крыльями ангел.

Черт бы подрал эту непроверенную информацию.

Нет, бумаги у нее были, а это значит, что Комиссия и глазом не моргнула бы, приведи он смертный приговор в исполнение. Она держала их в руках и, следовательно, была прямо или косвенно причастна к краже или передаче их третьим лицам. Вот только третьим лицом оказалась она сама — случайным свидетелем, прохожим, по ошибке пересекшим не ту тропинку, роковым совпадением, соприкоснувшимся с преступниками.

Добить ее? К тому моменту, когда он нашел ее в стоящем на обочине Мираже, можно было не предпринимать дополнительных действий. Пять минут — и труп. Ни лишней пули, ни шевеления пальцем. Просто уехать и забыть (что он, собственно, и сделал бы)… вот только сделал не так, как предполагал.

Глядя на ночную дорогу, Мак так и не смог решить, что заставило его забрать мисс Дайкин. Быть может, та решимость, с которой она противостояла погоне? Или же своевременное осознание ее непричастности? А может, собственная дурость? Скорее всего, все вместе.

Странная ночь.

В любом случае приоритет номер один — как можно скорее доставить ее в лабораторию для проведения необходимых дополнительных процедур, а разбираться с мотивацией, приведшей к подобному результату, он сможет позже.

В какой-то момент девушка на сиденье вновь притихла — ни шороха, ни вздоха; Чейзер бросил на нее короткий внимательный взгляд и прибавил скорость.

* * *

Свет под потолком резал глаза и выедал остатки самоконтроля.

Лучше бы она держала их закрытыми до самого конца, любого беспощадного конца, нежели получила шанс когда-либо созерцать эту страшную комнату.

Колбы, медикаменты, порошки… Висящий на стене серебристый экран, сенсорная панель, путаными кольцами свисающие к полу шнуры-присоски. Шприцы, иглы, приборы непонятного назначения и она, лежащая на широком операционном столе. В лаборатории маньяка.

Страх перед смертью страшнее самой смерти; в этот момент Лайза осознала это как никогда ясно. Лучше бы умереть там, на сиденье Миража, пусть даже в кювете или же с перерезанным горлом, нежели очнуться здесь живой без возможности двинуть пальцем.

Тело не отзывалось.

Глаза видели лишь то, что позволял увидеть угол со скошенной на бок шеей. Она не чувствовала рук, ноги не шевелились. Хотелось заплакать, но сил не хватало даже на слезы. Онемевшая, беспомощная, искалеченная. Небо, не дай ей напоследок подвергнуться пыткам, сжалься, пожалуйста, сжалься…

Совсем некстати в памяти всплыл телевизионный репортаж, услышанный месяц назад; помнится, она тогда завтракала после душа, листала журнал мод и краем глаза поглядывала в телевизор. Диктор рассказывала про странное убийство: жертвой оказался парень, найденный за рулем собственной машины, припаркованной на обочине одной из пустынных улиц Нордейла. Множественные повреждения: разрывы тканей, внутренние кровотечения, отек легких.

— Его тело будто убило себя изнутри, — комментировал на фоне клиники седовласый доктор в белом халате, — повело себя так, как если бы решило взбунтоваться и выдать наличие сразу нескольких сложных заболеваний, приведших к летальному исходу. Никаких внешних насильственных признаков; даже не знаю, что на это сказать…

Опытный доктор определенно находился в замешательстве.

Тогда, потягивая кофе, Лайза потратила почти минуту, размышляя, как подобное могло произойти. Почему чье-то тело вдруг ни с того, ни с сего отказало? Мистика и только.

Теперь же она знала как. Как знала и то, чье лицо тот бедолага запечатлел в своей памяти последним.

Ужас. Теперь ей предстоит сплошной ужас. Наверное, она будет молить о смерти…

Создатель, кто бы знал, что можно опуститься до такого, дойти до последней черты? Почему не кто-то другой, почему она?

Когда раздался звук открываемой двери, Лайза начала обратный отсчет оставшихся секунд жизни. Наверное, охотник не поверил ей насчет бумаг. Решил применить какие-нибудь психотропные средства или же пытать. Все эти скальпели, щипцы, бинты… Только не это. Пожалуйста, лучше уж сразу яду, но только не это… Боже, не допусти!

Когда на лицо упала тень, Лайза всхлипнула и зажмурилась.

«Пришла в себя, хорошо», — читалось на ненавистном лице, когда мужской палец приподнял веко, чтобы через секунду в зрачок ударил свет тонкого медицинского фонарика. В этот момент Лайзе меньше всего хотелось видеть, и слепящий свет помог ей в этом. Ненадолго. После осмотра глаз, прощупывания головы и шеи и измерения пульса похититель — теперь его полноправно можно было называть этим словом — на секунду отошел от стола, чтобы достать с полки одну из стеклянных бутылок, запечатанных гибкой резиновой пробкой.

Чувствуя себя тяжелой и неповоротливой, Лайза, с безысходностью приготовленного для растопки полена, смотрела на перекатывание крепких рельефных спинных мышц, обтянутых черной футболкой. Этот монстр не просто силен. Он дьявольски силен.

Мысль не принесла ни удовлетворения, ни облегчения.

Не обращая на пациентку внимания, мужчина сорвал с ваты бумажную упаковку и отложил в сторону.

Что готовит этот дьявол? Что он собирается делать?

Ни коротко стриженный затылок, ни мощная шея не давали ответа. Жесткий профиль пугал. Лайзе некстати подумалось, что такой тип должен, просто обязан был играть плохого парня в каком-нибудь боевике: идеальный вид, пугающая аура силы и властности и исходящая от крепкого тела опасность. Зрители замирали бы в экстазе, с грохочущим сердцем наблюдая за каждым движением, верили бы каждому жесту…

Вот только это не фильм. Это жизнь, ее жизнь, превратившаяся в кошмар. От страха хотелось скулить.

Тем временем незнакомец, закончив с приготовлениями, повернулся к операционному столу и с деловитым хладнокровием принялся привязывать конечности к столу.

Ее конечности.

Лайза забилась в судорогах и захрипела.

Мучитель бросил на нее короткий равнодушный взгляд и продолжил свое занятие.

Ей не были видны крюки, вделанные в стол, но были видны концы веревок в его руках, которые последовательно затягивались на лодыжках, коленях… чуть выше колен, вокруг талии, на запястьях и, наконец, на локтях.

Только не это! Зачем привязывать человека к столу?! Во имя Создателя — ЗАЧЕМ?!

Мочевой пузырь едва сдерживал влагу, Лайзе казалось, она сейчас обмочится. Обмочится перед смертью. Как постыдно…

Закончив вязать узлы, Чейзер все с тем же равнодушным выражением лица повернулся к столу у стены, оторвал кусок ваты, смочил ее спиртом и тщательно протер сгиб собственной руки. Затем достал из упаковки пустой шприц и неторопливо и аккуратно ввел иглу себе в вену.

Думала, не могло быть хуже? Могло. Теперь Лайзу мутило.

Чем больше густой темно-красной жидкости набиралось в шприц, тем нестерпимее становились желудочные спазмы.

Эта ночь не могла стать хуже, просто не могла. Хуже просто некуда…

Едва справляясь с позывами тошноты, Лайза, с оцепеневшим от паники сознанием наблюдала за тем, как игла наконец выскользнула из-под кожи, как к проколу прижалась ватка, как незнакомец, держа шприц в руке, повернулся и посмотрел на нее.

Что хотел сказать его взгляд: «сейчас будет хуже?» Или «терпи, будет больно»? Снова больно? Зачем больно, для чего? Почему все время больно?

В какой-то момент Лайза устала. Устала бороться и постоянно проигрывать, чувствовать предельное напряжение нервов, слушать грохот отбойного молотка — собственного сердца.

Когда тот, кто испортил этот вечер (а заодно и всю жизнь), шагнул к столу, ей стало почти все равно. Умирать, так умирать. Лишь бы скорее. Вот уж не думала, что доживет до этой мысли… Пусть смерть будет благородной и заберет сразу, пусть не держит на грани, пусть просто вынет душу и заберет с собой, оставив тело — любимое тело, способное служить еще долгие годы (но карты выпали иначе…) — этому миру.

Теплота чужих рук не успокаивала, прикосновения не отзывались эмоциями, лишь равнодушными сигналами в мозг: «он держит шею… он поворачивает шею… шприц совсем рядом…»

Неприятное ощущение от введения иглы оказалось ничем по сравнению с той болью, которая начала медленно расплываться по телу, стоило чужой крови попасть внутрь. Лава, поганая жидкая лава, чужая субстанция мутанта… вирус-убийца… зачем же так изощренно…

Рыча в агонии, Лайза не чувствовала ни впившихся в запястья веревок, ни собственных метаний, ни оставляющих синяки на коже крюков, ни мужских рук, держащих ее за голову.

В его зеленовато-коричневых глазах застыло предельное напряжение; по виску стекала капелька пота.

Он держал ее, пока хрипы не стихли.

Подергивание конечностей продолжалось еще около минуты, затем тело обмякло, выключилось, теперь шла внутренняя работа.

Да, жестко. Да, больно.

Если бы Мак не привязал руки и ноги к столу, Лайза могла бы повредить себе: в момент ввода антидота — коим являлась его собственная кровь — человек утрачивал контроль над совершаемыми действиями. По крайней мере, так помнилось из полученных от Комиссии знаний, не из практики. Потому что практики до этого момента не было; еще ни разу Чейзер не останавливал разрушительный процесс, спровоцированный собственным влиянием, для этого в прошлом не было ни желания, ни необходимости.

Что ж, все когда-то приходит впервые.

Глядя на бледное лицо и искусанные губы, Мак чувствовал дискомфорт в голове и непривычную тяжесть в груди. Она не умрет. Не должна. В следующие несколько часов он будет находиться рядом и беспрерывно наблюдать течение восстановительного процесса. Если понадобится, повторит ввод антител.

Тлела надежда, что до этого не дойдет.

Дыши, попавшаяся под руку девчонка, дыши.

Спустя полчаса он перенес ее вниз, в спальню. Убедился, что регенерация тканей началась, и только тогда набрал номер друга.

— Рен, не отвлекаю?

На том конце ответили бодро — не спали.

— Ты мог бы для меня кое-что сделать? Забери с трассы Нордейл — Делвик, четырнадцатый километр, машину, темно-синий Мираж. Да, подгони ее к моему гаражу. Спасибо, друг, я у тебя в долгу.

Нажав отбой, Мак положил телефон в карман, подошел к постели, прощупал на горячей шее пульс, после чего опустился в мягкое кресло напротив, настроившись проснуться от малейшего движения.

А сейчас сон. Несколько минут драгоценного отдыха.

* * *

Все тонуло во мраке. Мысли, чувства, желания.

Последних, наверное, и вовсе не было. Лишь ощущение, что трудно дышать, лежать, жить. Мучило нервное подрагивание стоп и пальцев рук, ломило суставы, сводила с ума резь в груди, изредка перемещающаяся в кишечник.

На лбу лежала чья-то ладонь — теплая и твердая.

Наверное, казалось.

Она удерживала на месте, когда хотелось поднять голову и разлепить склеившиеся веки, напоминающие тяжелые, покрытые бетонной пылью портьеры.

Каждый вдох сопровождался жжением: чудилось, что легкие вдыхают пламя, а после выдыхают его же наружу. Ленивой сонной мухой вился страх, что вокруг что-нибудь загорится, ведь она изрыгает из себя огонь, настоящую лаву, но треска не слышалось. Наверное, она в потоке лавы, на дне жерла вулкана. Поэтому ничего не загорается… нечему гореть, все сгорело…

Мрак уносил сознание, но не скрадывал боль, оставляя ее где-то рядом; мыслей нет, а страдание есть — физическое воплощение ада.

Иногда хотелось пить, и тогда гортань формировала комковатые звуки. Каждый раз вместе со стонами на язык стекали холодные капельки, приносящие временное облегчение, и Лайзе мерещилось, что теперь она лежит не в жерле вулкана, а в пещере, где с потолка, с длинных кривых сталактитов, стекает конденсат.

Минуты превратились в резиновое желе, мир — в набор плавающих вокруг слоев.

Где она? Зачем она? Почему так плохо?

Грела лежащая на лбу ладонь — тяжелая, как могильная плита.

* * *

Напоить. Проверить пульс, приподнять веки, убедиться, что красная сетка из лопнувших сосудов исчезает, сесть обратно в кресло, чтобы через час вновь повторить все процедуры. Жизнь превратилась в колесо, где белка однообразно перебирает цепкими лапками бесконечные, замкнутые в круг жердочки.

Аллертон не жаловался.

Медленно и нудно двигалась часовая стрелка висящих на стене часов.

* * *

— Сколько я проспала?

С момента пробуждения и до прихода в комнату хозяина дома Лайза успела не только вспомнить все, что произошло накануне, но и осознать несколько вещей: она все еще обездвижена (любая попытка пошевелить чем-либо вызывала крайне неприятное ощущение), она все еще находится в гостях у монстра, и она в чужой майке. Его майке. Что означает — ее переодевали.

Этот гад снимал с меня блузку… А бюстгальтер? Посмел ли он тронуть бюстгальтер?

Тело плохо передавало ощущения, понять, на месте ли эта деталь нижнего белья, не представлялось возможным. Мысль противно скребла чувство собственного достоинства кошачьей лапой.

— Почти сутки.

Войдя в комнату, похититель внес с собой запах еды, поставив на стол небольшой поднос с тарелкой супа, хлебом и ложкой. Тошнотворный и одновременно восхитительный запах. Желудок принялся бунтовать, в то время как рот наполнился слюной.

Лайза поморщилась от дискомфорта в животе.

Значит, все случилось не накануне, а сутки назад. И она все еще жива. Жива после той страшной процедуры в комнате маньяка, где успела проститься с жизнью. Воспоминания пугали даже теперь, пришлось срочно заткнуть их в дальний угол, тот, что потемнее, иначе ужасающе быстро возрождалась паника.

— Зачем… ты меня привязывал?

— Чтобы ввести антидот.

— Это твоя кровь?

— Да.

Она боялась задавать вопросы. Боялась смотреть на него и думать о том, что произойдет дальше. А что если извращенная пытка продолжается? Или ее оставили жить не потому, что осознали непричастность к криминальным действиям, а для каких-то иных целей? Неизвестных, страшных целей.

Сидящий в кресле мужчина не выказывал признаков раздражения ни от того, что она случайно перешла на ты, ни от наличия вопросов. Как не выказывал и радости. Он держал переплетенные пальцы у подбородка и смотрел на нее, как смотрят на подозреваемого в камере для допросов. Ровно, тяжело, молча.

Хотелось одного: уйти.

Каким-нибудь образом покинуть эту квартиру или дом и навсегда забыть лицо с зеленовато-коричневыми глазами. Вычистить его из мозга, вытравить, выскрести, закопать и насадить сверху цветочков, чтобы он не преследовал ни во сне, ни наяву. Чтобы весь тот чертов вечер с гонкой и последующим операционным столом канул в небытие.

— А моя машина?

— Она у меня в гараже.

«Я могу ее забрать?» — хотела спросить Лайза, но не спросила. Вопрос означал бы, что она желает уйти, а никто пока не сказал, что отпускает ее. Преследователь вообще не был щедр на слова, его лицо и взгляд не выдавали эмоций.

Незнание того, что происходит, щекотало позвоночник ледяными пальцами. Зачем она здесь? Почему жива? Надолго ли? Лайза чувствовала, что сдает, проигрывает борьбу с собственными нервами. Если не начать этот разговор сейчас, то уже никогда…

— Я невиновна, — прошептала она тихо; выдавая волнение, начал предательски дрожать подбородок. Только не слезы, только не выдавать слабости. — Невиновна, слышишь?

— Я знаю.

Все тот же немигающий взгляд под темными бровями и исходящая паром тарелка супа на столе. Впуская глоток свежего воздуха, пошатнулась у окна бордовая штора.

— Поэтому ты жива.

Лайза с облегчением выдохнула сдерживаемый в легких несколько бесконечно долгих секунд воздух.

Слава Создателю… Слава Создателю… Слава Создателю…

Первый ответ положительный, нужно идти дальше.

— Я… — слова давались тяжело, несмотря на положительное течение разговора: вдруг через час этот мужик вновь примет охладитель для души, и оттепель закончится? — Я хочу уйти.

Похититель откинулся в кресле и сложил ладони на поясе.

«Предплечья, как бревна, — подумалось ей некстати, — такие же мощные и жилистые…»

Взгляд нехотя переполз на широкую грудь, рельеф которой черная майка скорее подчеркивала, нежели скрывала. Огромный разворот плеч, просто огромный… Он мог переломить ей хребет одной левой.

Снова сделалось страшно; почему-то захотелось плакать — океанским прибоем нахлынула жалость к себе.

— Ты уйдешь, как только сможешь двигаться.

Лайза не поверила собственному счастью. Резко вдохнула, открыла рот и закрыла его, не в силах произнести ни слова. Лишь бы не спугнуть удачу… Когда, когда же она сможет двигаться?

— Хочешь восстановить двигательную функцию — ешь.

Мужчина поднялся с кресла и взял в руки поднос; ее глаза сделались блюдцами.

Кормить. С ложки. С рук.

Что ж… Для того чтобы снова начать ходить, она перетерпит и это.

* * *

Картина с абстрактными линиями.

Синие мазки в виде незавершенного треугольника, оранжевая точка у верхней грани, желтые разводы в левом углу и снизу.

Лайза успела запомнить ее до мельчайших деталей. Потому что эта картина — единственное, что она могла видеть, не имея возможности повернуть голову. Скошенные вбок глаза позволяли ухватить стоящий у стены шкаф, открытую балконную дверь, судя по шевелящимся шторам, и, собственно, вход в спальню, откуда приходил похититель.

Похититель. Почему-то она привыкла называть его этим словом, несмотря на то, что ее не похищали. Наоборот, кормили и поили с рук, выхаживали для того, чтобы она могла уйти.

Где-то тикали часы.

Лайза зверела, не имея возможности на них взглянуть.

Портьеры скрадывали небо за окном — единственный индикатор времени суток. Мужчина ушел какое-то время назад, сказал, что она проспала сутки, значит, сейчас глубокая ночь. Над картиной горело несколько вделанных в потолок лампочек — единственный источник света. Не слишком яркий, под таким вполне можно спать, если бы спать хотелось, но сон ускользал.

Она лежит в чужом доме, почти не может двигаться. Ее наверняка потеряли на работе, телефон не отвечает. Нужно позвонить. Нужно каким-то образом позвонить шефу. Утром.

Спустя несколько секунд, отзываясь на физический позыв, мысли испуганно переключились на совершенно другую тему: Лайза почувствовала, что хочет в туалет.

Он насмехался.

Нет, насмехался не он, а едва заметный дьявольский огонек внутри его глаз, говорящий: «У тебя нет выбора».

— Я могу отнести тебя в туалет, но ты не сможешь усидеть на унитазе, сползешь с него, если я не буду придерживать. Никогда не задумывалась, сколько мышц задействуется для удержания тела в вертикальном положении? А они у тебя на данный момент не работают.

Лайза рдела, как помидор. Как могла сжимала бедра, чтобы не выпустить влагу наружу, и факелом горела от стыда.

Какой абсурд! Здоровый сутки назад человек теперь поставлен перед выбором: либо позориться в уборной, валяясь картофельным мешком на полу возле унитаза, либо позволить себя раздеть, чтобы подложить под пятую точку утку. Замечательный выбор. Просто мечта! Ни с чем не сравнимое продолжение банкета.

Он вошел, когда она уже поскуливала от нетерпения. Вошел сразу с уткой, будто знал.

— Или же ты даешь согласие на мою помощь тебе прямо здесь. И в том, и в другом случае — тебя ведь это беспокоит? — я увижу тебя частично обнаженной. Иначе никак.

— А нельзя пригласить сиделку? Медсестру? В общем… женщину.

— Твоя сиделка в этом доме — это я.

Ответ прозвучал ультиматумом. Мол, довольствуйся тем, что есть.

Она проскользила глазами по лицу — прохладному смешку в глубине глаз, искривленным мягкой улыбкой губам, подбородку, шее, мощной груди, серебристой пряжке ремня, длинным пальцам, держащим утку, и нехотя кивнула. Почти провалилась под землю в переносном смысле, не имея шанса отказать. Скажи «нет» и сделаешь под собой лужу, напрудишь на кровать, испачкаешь матрас… Потом придется менять белье и, возможно, спальню… стыд-то какой…

Хозяин дома не стал дожидаться повторного кивка, шагнул к кровати, рывком сдернул одеяло, поставил «влагосборник» рядом и взялся пальцами за тонкое кружево трусиков.

Лайза зажмурилась. Пахло мужским присутствием, терпким, но тонким одеколоном и собственной беспомощностью. Чувствительность кожи не пропала: Лайза ощущала и прохладный воздух комнаты, и теплоту чужих рук.

Трусики соскользнули с коленей, затем с икр. Ее приподняли и подсунули под голую попу металлическую чашку с загнутыми внутрь краями, положили обратно.

Несколько секунд она чувствовала на себе изучающий взгляд.

— Какая красивая бритая девочка.

Лицо тут же пошло пятнами, кровь загрохотала в ушах.

— Накрой меня!!!

Раздался тихий смешок; сверху легла плотная ткань. Лайза, не смея открывать глаз, лишь плотнее сжала зубы. Мерзавец… наглый мерзавец, пользующийся положением! Забыв о всякой вежливости, она рыкнула:

— Оставь меня одну!

Послышался шорох одежды; шаги застыли у двери.

— Вернусь через две минуты.

— Пять! У меня из-за нервов ничего не выйдет.

— Три. Три минуты.

Мягко щелкнул дверной замок.

Она сумела стоически смотреть в сторону, когда с нее вновь сдернули одеяло и извлекли утку, но вновь покрылась пятнами, когда увидела, как он открывает запечатанную пачку влажных салфеток. Хотела выдавить «нет», но не успела.

— Я накрою тебя, успокойся.

— Не надо… перестань!

Сверху вновь легла теплая ткань, под которую тут же скользнули мужские руки. Спокойно и умело раздвинули ноги и аккуратно протерли там — ТАМ! — салфеткой. Неторопливо, тщательно, со знанием дела, сверху, снизу и… внутри.

Теперь Лайза, даже если бы хотела, не смогла бы выдавить ни звука. Напряглась, онемела и ошалела от подобной заботливой наглости.

Маньяк. Она знала, что он маньяк, она всегда это знала… чувствовала…

— Ты же хочешь спать чистой?

Щеки полыхали, язык прикушен, даже пальцы от усердия подчинились желанию и сжались в кулаки.

— Люблю послушных девочек.

Она не верила, что он это сделал. Как не верила в то, что он только что сказал. Сказал до того, как поднялся с кровати, щелкнул выключателем и прикрыл за собой дверь.

Казалось, она полночи отпихивала от себя эти мысли: «Он протер меня там… раздвинул ноги и протер…»

Внутри бушевал ураган эмоций, какой сон? Какой к черту сон?! Промежность пульсировала. Наверное, тоже от стыда. Лайза поражалась смене чувств: два часа назад она боялась этого мужика, ненавидела его, хотела сбежать, а сейчас… Сейчас она тоже хотела сбежать, но перед этим хотела вцепиться ему в лицо, протереть салфетками щетину и наладить пендаля по крепкой сра… (Стоп, хорошие девочки так не говорят. Угу, послушные девочки…)

Щеки вновь залились краской.

Послушной.

Что он еще сказал? Какая красивая бритая…

Ей хотелось орать. Перевернуться на живот и колотить руками подушку, драконом изрыгать пламя и испепелить все вокруг.

Как он смел? КАК ОН СМЕЛ так себя вести?! Маньяк, чертов наглец, беспринципный… кто, беспринципный кто? Слов не хватало.

Он так и не надел на нее трусики.

Забыл? Сделал это специально? Чтобы не снимать, когда ей вновь приспичит по нужде?

Лайза в ярости уставилась на то место, где висела картина: темнота комнаты поглотила абстрактные синие и желтые линии; когда же наконец задвигаются ее ноги? Когда она сможет управлять собственным телом, ходить и делать то, что хочет?

Когда? Когда? Когда?

* * *

Фобию и стресс можно побороть стрессом другого типа. Наложить один шок на другой, избавив человека от предыдущих переживаний, заменив их новыми. Более приятными.

Мак улыбался.

Эта чертовка сейчас негодует, а значит, все идет хорошо. Пусть бесится, пусть мечтает поджарить его голую жопу на сковороде, пусть грезит о мести — это поможет забыть ей о собственном недуге, а также изменит восприятие того, кто явился его причиной. Проще говоря, вытянет из головы страшные воспоминания и вытравит из них цвет. Пережившему стресс человеку нельзя позволить вариться в них, это грозит усугублением психологической травмы.

Придется позаботиться о том, чтобы подобного не случилось. Он оказался виноват, он все и исправит, вдохнет жизнь в ее тело, вернет бодрость ее духу.

Приятным им обоим методом…

Член в штанах непроизвольно налился и принялся пульсировать.

Сидя в кабинете на третьем этаже, Мак задумался о том, почему он выбрал именно этот способ, а не какой-нибудь другой. Зачем примешал сюда сексуальные импульсы и тончайшие неуловимые эротические воздействия? Только лишь потому, что данный инструмент один из самых действенных? Или же, помимо красивого лица, у мисс Дайкин оказалась пара упругих округлых грудей с розовыми сосками и великолепная притягательная… бритая… черт бы подрал эту девчонку…

Он сам не спал почти двое суток. И, вероятно, сбрендил, раз вместо того чтобы прилечь хотя бы на час, сидит и думает о чьем-то выбритом кусочке нежной кожи.

Член отреагировал на вставшую перед глазами картинку утяжелением.

Аллертон рыкнул и поднялся с кресла.

Спать. Хотя бы на час. Пока есть возможность.

Уже в постели он вдруг задумался: сколько занимает процесс восстановления клеток и нервной системы? Двое-трое суток? Дольше?

И неожиданно поймал себя на мягко подкравшейся хитрой и дерзкой мысли: ему нравилось, что она там лежит. Беспомощная. Зависимая. В какой-то мере принадлежащая ему.