Нагуаль

Вергилия Коулл, 2023

Очнувшись после аварии, я обнаружила, что меня зовут Фэй. Фэй молода, красива, талантлива, нравится мужчинам и вдобавок сумела выскочить замуж за самого богатого холостяка в округе. Ей завидуют, ею восхищаются, с ней хотят дружить. Проблема в том, что я – не Фэй.

4

Даже оказавшись рядом с Сильвией в ее намытом до блеска алом кабриолете-«Понтиаке», я все еще ощущала на губах этот поцелуй. Он жег кожу раскаленным клеймом и мешал сосредоточиться на более насущных проблемах. Что побудило меня к подобному шагу? Зачем поддалась неосознанному порыву?

Было ли это побочным эффектом от вхождения в роль Фэй, которую я при Кевине в меру своих способностей играла? Мы ведь поцеловались уже не в первый раз с момента моего пробуждения после катастрофы. Но тогда инициатором всегда выступал он, я лишь позволяла, затаившись в чужой личине, как в скорлупе. А теперь поцеловала сама — и не могла не заметить, как заблестели его глаза, как воодушевился он этой наградой.

Посеешь поступок — пожнешь привычку. Что если я начала привыкать к мысли, что с Кевином меня тоже связывают отношения? Что если меня зацепило то, как он пришел и освободил меня из наручников Джеймса, словно рыцарь, спасающий принцессу от огнедышащего дракона? Что если мне было приятно ощущать себя в его руках, когда он нес меня вверх по лестнице, а моя голова покоилась на его плече? Что если, поднимая маленькую черную карточку с серебряным тиснением, оставленную у порога моей спальни, я с замиранием сердца предвкушала приглашение на свидание?

Что если я — все же Фэй, а прочее — самообман? Что если мне просто не хочется смотреть в глаза реальности, где в прошлом моих мужчин было двое? Или трое? Или четверо? Что если я — не та светлая девочка, которая, подняв голову, смотрела из глубины зеркал? Что если я — ее прямая противоположность?

Или я все же не Фэй? Просто в какой-то момент, когда Кевин встал на колени и уткнулся лицом в мой живот, мне стало его жалко? Он так искренне раскаивался, так очевидно стыдился собственной вынужденной лжи, что мне и самой стало неловко. За то, что уж я-то откровенно лгу ему в глаза, притворяюсь кем-то другим и раскрывать карты до поры до времени даже не планирую. За то, что если он и был счастлив с Фэй (а на видео именно такое впечатление они вдвоем и производили), то уже никогда не будет, потому что теперь я настоящая стою препятствием между ними и вновь уступать свое имя и свою жизнь незнакомке-захватчице не собираюсь. Кевин убивался о том, что не спас ее, а я, как ни странно, даже радовалась, потому что не случись катастрофы, не столкни меня Джеймс с шоссе — кто знает, что бы ждало настоящую Кристину?

Жалость такое чувство, оно как хамелеон — легко маскируется под что-то другое. Мы думаем, что любим человека, — а на самом деле жалеем. Мы считаем, что дружим, — но по факту занимаемся благотворительностью опять же из сочувствия. «Бедненький, как он без меня». «Дурочка, она же пропадет без моих советов». Как часто люди попадают в ту же ловушку, в которую угодила я?

И если бы я знала, что ловушка эта распахнула свои обманчиво гостеприимные объятия, еще когда во мне только созрело решение притвориться Фэй, а поцелуй с Кевином лишь усугубил положение — ни за что бы в нее не попалась.

Но я тогда не знала.

Что касается Сильвии, то она оказалась яркой шатенкой модельной внешности с неиссякаемым запасом сплетен на языке. Я переживала и напрягалась, продумывая поведение в роли Фэй, но напрасно — всю дорогу мне оставалось лишь слушать Сильвию, поддакивать и к месту кивать. Она засыпала меня незнакомыми именами и подробностями чужих жизней, и в какой-то момент я отчаялась и просто перестала запоминать. Столько всего и сразу мой мозг не осиливал.

Несмотря на это, Сильвия мне понравилась. Она производила впечатление живого и незлобивого человека, легкого на подъем и открытого с друзьями. Но все-таки где-то в глубине души меня бесконечно точил червячок, что эта милая девушка дружит с Фэй, а не со мной настоящей. Глядя на нее, я вдруг заскучала по Джесс — своей прежней подруге и соседке по квартире. Тихоня Джесс, с вечным пучком на голове, в джинсах и кедах, которая на вечеринках пополняла ряды «девочек, сидящих у стены», но зато превращалась в бешеную фурию, когда мы устраивали домашние пижамные вечеринки, накачивались пивом и ржали как сумасшедшие до утра. Именно она притащила в дом кота и твердо заявила, что теперь он будет жить с нами. Интересно, Джесс уже вышла замуж? Парни почему-то ленились как следует ее рассмотреть.

Редакция, которой заправляла Сильвия, мне тоже пришлась по душе. Несколько сотрудниц трудились за компьютерами, попутно обсуждая что-то между собой и названивая кому-то по телефону. Я с белой завистью смотрела на их маленькую, но несомненно дружную компанию. Хорошо бы работать в таком коллективе, щелкать по клавишам, пить кофе и обмениваться новостями! В соседнем помещении, оборудованном под съемочную студию, кипела жизнь. Седовласый интеллигентного вида мужчина в дорогом костюме нежно обнимал перед экраном объектива молодую красивую девушку. Когда я шепотом поинтересовалась у Сильвии, кто это такие, та сделала круглые глаза:

— Ну ты что, мать, совсем после аварии из гнезда выпала? Это же Смагински, писатель, очень популярный сейчас. «Пять тысяч дней до восхода». Нет? Не слышала? Я его еле выцарапала для специального выпуска. А это его новая жена. Старая умерла от рака год назад. По телефону он сказал мне, что снова счастлив, и мы решили сделать на этом акцент для читателей, поэтому пригласили и ее.

Я с интересом рассматривала явно мезальянсную пару. Юная супруга, хоть и стильно одетая, показалась мне в чем-то диковатой. Как лесная кошка. Она щурила большие, чуть раскосые глаза после каждой фотовспышки и жалась к своему возрастному мужу. Про самого писателя я не знала совсем ничего — четыре года назад такого имени на обложках еще не существовало — но на фоне молодой красотки он выглядел бодро и свежо. Интересно, как бы отнеслась к новому браку его покойная супруга? Одобрила бы выбор, руководствуясь пожеланием «лишь бы любимый был счастлив»? Или расстроилась, что ее, состарившуюся и погибшую от страшной болезни, так быстро и легко заменили более свежим и не скоропорченым товаром?

От размышлений меня оторвала крохотная взъерошенная девчушка, которая прибежала по зову Сильвии и всплеснула руками:

— Фэй! Что у тебя с головой?! Сильвия, почему ты мне заранее не сказала, что у Фэй с головой?! Как нам выпускать ее на камеру? А-а-а! А-а-а-а!

Вообще-то с головой у меня только внутри было все плохо, а снаружи я ее с утра помыла, причесала и уложила, но, похоже, мой внешний вид консультанта по красоте совершенно не устраивал. Меня куда-то потащили, усадили перед зеркалом, красили и делали прическу, подбирали наряды для съемки, попутно обсуждали, что я «стала сама не своя» и «так изменилась после болезни», и мне подумалось, что мир акул фэшн-индустрии опаснее, чем лапы Джеймса или псевдодружелюбность Мадам — здесь настоящую Кристину раскусят в два счета по неправильно уложенной челке.

Зато кое-что полезное тоже удалось выяснить. Из болтовни редакционных девушек выходило, что загадочный друг Мадам по имени Гольденберг ни кто иной как избранный в этом году мэр, а Мадлена, «Золотой голос Венеции», — его дочь. Я бы хотела исподтишка взглянуть на них, как смотрела на писателя, но они уже приезжали и давали интервью ранее, так что тут мне обломилось.

Правда, без неприятностей тоже не обошлось. После фотосессии, во время которой фотограф, молодой визгливый парень с длинными затянутыми на затылке в хвост волосами, постоянно выражал недовольство то моей позой, то выражением лица, я внезапно обнаружила, что моя сумка пропала. Совершенно точно помнила, что оставляла ее в студии на виду, и не понимала, как она могла исчезнуть, ведь вроде бы не спускала с нее глаз. Все бы ничего, если бы в ней не лежали бабушкины драгоценности стоимостью в миллионы!

Бегая из помещения в помещение, я ругала себя на чем свет стоит. Как упустила? Как недосмотрела? Смагински как раз прощался на выходе с Сильвией и с теплом пожимал ей руку, когда они оба заметили мою панику и поинтересовались в чем дело. Узнав, что пропала сумка, Сильвия озадаченно нахмурилась и твердо заявила, что ручается за честность любого из своих сотрудников, а мужчина сразу переменился в лице, извинился и сказал, что сейчас вернется. Такая реакция показалась мне подозрительной, и я не стала ждать, а двинулась следом. Писатель и его красивая юная жена обнаружились в фойе у лифта. Она стояла, низко понурив голову и прижимая к груди… мою сумку, а он сердито отчитывал ее.

— Я говорил, что нельзя так делать, Лидия! Говорил?! Это плохо! Это очень, очень плохо!

Глядя на них, я не могла отделаться от ощущения, что хозяин ругает испортившую коврик собаку. Все в девушке: и ее по-щенячьи жалобный заискивающий взгляд, и сгорбленная поза, и робкое бормотание — говорили о том, что вину свою она не отрицает и даже признает. Я не стала скрывать своего присутствия и приблизилась, и тогда Смагински отобрал у жены сумку и вернул мне.

— Извините, — проговорил он, вытирая крупные капли пота с высокого лба. — Лидия, она… у нее клептомания. Это…

Конечно, я была рассержена на девчонку, испортившую мне массу нервных клеток, но вежливый тон мужчины и то, как он покраснел из-за поступка жены, немного смягчили мой гнев.

— Я знаю, что это такое, — остановила я его, всем видом показывая, что не собираюсь устраивать скандал. — Болезнь, когда человек себя не контролирует.

— Да, — выдохнул писатель с видимым облегчением. — Спасибо, что вы понимаете. Мне так стыдно.

Я расстегнула замок сумки, быстро убедилась, что все вещи, в том числе и самые дорогостоящие, на месте, и заставила себя улыбнуться, как воспитанная девочка.

— Я просто очень испугалась. Мне показалось, что их взял настоящий преступник.

— Спасибо, — еще раз повторил он и хозяйским жестом прижал к груди жену. — Я обожаю Лидию, после смерти первой супруги она меня с того света вытащила. Не появись она у меня, как лучик света, я бы точно покончил с собой. Мы с Рахелью прожили вместе тридцать лет, и когда она ушла, я не представлял жизни без нее. Вы когда-нибудь теряли очень близкого человека? Того, кто был рядом с вами все время, а потом по какой-то обидной, нелепой, необъяснимой причине покинул вас навсегда?

Я подумала о прежней, двадцатилетней Кристине и вздохнула:

— Скажу вам больше, мне кажется, что именно в данный отрезок жизни я потеряла очень важного для себя человека.

— Да? — поднял брови он. — Тогда мой вам совет: ни в коем случае в себе не замыкайтесь. Найдите того, кто поможет вам пережить трудный период. Мудрого наставника, более опытного друга. Мне, в свое время, именно такой друг помог. Он направил меня на путь созидания, а не разрушения, и я обрел Лидию.

Еще раз извинившись, супружеская чета вошла в прибывший лифт, оставив меня с сумкой. И только когда двери начали закрываться, я обратила внимание, какой у Лидии взгляд. Почему-то даже мурашки побежали по спине. Ее карие глаза блестели, как поспевшие дочерна на солнцепеке вишни, а рот искривила зловещая улыбка. Я не могла понять, что таится за этой улыбкой и этим взглядом, но каким-то седьмым чувством, спинным мозгом, интуицией своей истерзанной ощущала, что это — что-то нехорошее.

Лидия смотрела на меня поверх объятий мужа, будто знала нечто, недоступное мне. И в последний момент ее губы шевельнулись. Что она сказала тогда беззвучно? «На-гу-аль»? Я не понимала значения, не могла даже с уверенностью утверждать, не показалось ли мне вообще, не привиделось ли, поэтому, постояв немного, тряхнула головой и вернулась в редакцию.

— Ты не знаешь, мы с этой Лидией случайно не могли пересекаться? — спросила я у Сильвии, которая обрадовалась, что потеря сумки закончилась хорошо.

— Нет, — пожала она плечами. — Никогда не видела вас вместе, да я и сама ее не знала до сегодняшнего дня. А что?

— Мне показалось, я ей не понравилась. Может, сталкивались где-то, а я внимания на нее не обратила, не запомнила?

Сильвия тут же беззаботно рассмеялась.

— Ты не можешь не нравиться, Фэй! Я бы даже сказала, в тебя невозможно не влюбиться! Ты уникальный, талантливейший человечек! Тебе наверняка показалось, к тому же, ты сама только что сказала, что у нее болезнь. Что возьмешь с клептоманки? Может, она тебе просто позавидовала? А теперь пойдем, ты ответишь на мои каверзные вопросы.

Вопросы оказались вполне ожидаемыми. Пока меня готовили к съемке, я успела не только послушать чужие разговоры, но и пролистнуть пару свежих журналов, и прикинула, как правильно отвечать. Уже прощаясь с Сильвией, не удержалась и спросила:

— Как ты думаешь, для меня могло бы найтись место в твоей редакции? Может, мне попробовать тоже написать какую-нибудь статью?

Сильвия откашлялась и сделала вид, что внимательно изучает свои ногти.

— Ты не обижайся, мать… я, конечно, считаю тебя талантливой, как и говорила, но… ты же письменной речью владеешь так же хорошо, как я — хоккейной клюшкой. А я хоккей только по телевизору видела! — Она рассмеялась и повторила: — Не обижайся, милая. Но это не твое.

Уходила я, ничуть не обидевшись и, наоборот, даже невольно улыбаясь. Вот оно! Вот! Я не сошла с ума! Существуют и другие люди, которые чувствуют, как коряво Фэй владела словом! Значит, когда-нибудь, как-нибудь, но я смогу наше различие доказать.

Я вышла из прохладного кондиционированного здания в жаркий майский полдень, на улицу залитого солнцем, цветущего и благоухающего мегаполиса и снова подумала, что все не так уж плохо. Нет, все-таки категорически невозможно предаваться унынию, когда вокруг так светло, тепло и ярко. Загадочный «нагуаль» был благополучно оставлен на задворках памяти, впереди ждал родной дом. Перекусив на станции плохим кофе и очень вкусной картошкой-фри, я купила билет, села в автобус и мирно спала всю дорогу, компенсируя нехватку ночного сна.

В пункт назначения рейс прибыл по расписанию. Я постояла немного на залитой солнцем центральной площади, подмечая перемены вокруг. За прошедшие четыре года местечко успело разрастись, появились новые дома, магазины, но кое в чем осталось прежним: здесь все так же царили тишина и спокойствие, в садах плодоносили фруктовые деревья, лужайки утопали в цветах. По проезжей части можно было смело идти пешком — автомобили не сновали туда-сюда бесконечно, как в крупном городе. Собственно, это в свое время и помогло моим родителям определиться с выбором.

Дорогу домой я помнила отлично и уже через десять минут стояла перед собственным крыльцом. На веранде все так же покачивался на ветру подвесной плетеный диванчик — мое любимое место отдыха в летний зной. Постучав в дверь, я отступила на шаг, готовясь удивить родных.

Но к дальнейшему оказалась совершенно не готова.

Когда папа открыл дверь, он лишь окинул меня хмурым взглядом, а затем… стал ее закрывать. Он собирался захлопнуть дверь перед моим лицом! Оторопев, я вставила ногу в щель, надавила ладонью, буквально с боем прорываясь в собственное жилище.

— Папа! Это я, Кристина! Твоя дочь! Ты меня не узнаешь?!

— Я прекрасно тебя узнал, — сердито выплюнул отец, — но ты мне не дочь. Я все тебе сказал, Фэй, в нашу последнюю встречу. Зачем ты явилась?

Он, видимо, понял, что бороться со мной бесполезно, я моложе и сильнее его, поэтому отступил внутрь дома, развернулся и пошел, бросив меня у входа. Я закрыла дверь и побежала за ним.

— Папа! — я схватила его за руку, буквально умоляя остановиться. — Объясни же мне, что происходит! Ты злишься на меня? В чем я провинилась?

С близкого расстояния теперь мне стало хорошо видно, что он совсем поседел, сгорбился и выглядел гораздо старше своего возраста. Как человек, переживший огромное горе. Что же так подломило его?

— Что тебе нужно, Фэй? — повторил он, но нижняя губа задрожала, а в покрасневших глазах навернулись слезы. — Зачем ты мучаешь меня? Я хочу забыть, что у меня есть такая дочь, как ты. Зачем ты мне напоминаешь?

— Забыть?.. — я растерянно выпустила его теплую ладонь с сухой, пергаментной кожей, испытав шок, что даже собственный родитель меня отвергает. — А мама? Она тоже не хочет меня видеть?

Крупная прозрачная слеза покатилась по впалой щеке отца. Он поджал трясущиеся губы, во взгляде стояли боль и обида.

— Какая же ты жестокая, — произнес он глухо. — Мама умерла. Как не стыдно тебе заставлять меня повторять тебе это.

Дальнейшее я осознавала плохо. Слова отца обрушились на меня, как громадные смертоносные глыбы, и погребли под собой. В голове бесконечно крутилась мысль: я пропустила не только хорошие и светлые моменты собственной жизни, но и плохие. Грустные, но не менее важные от этого. Я забыла или никогда и не имела шанса запомнить важный момент в жизни каждого человека — прощание с матерью. Я не готовилась морально, как бывает, если близкого понемногу съедает неизлечимая болезнь. Я не получила возможности последний раз взглянуть на нее, подержать за руку, возможно, сказать на прощание какие-то важные и вечные слова. И снова внутри поднялась злость на Фэй за то, что она отняла у меня это. Отняла — и оставила мне расхлебывать последствия.

Я опомнилась, когда мы уже сидели в гостиной. Все здесь оставалось точно так же, как и четыре года назад. На стенах висели бабушкины фотографии, в большинстве своем — из сценических выступлений. В книжных шкафах ровными рядами стояли собрания сочинений Чехова, Бунина, Толстого, Гоголя, с ними соседствовали По, Купер, Твен, Драйзер, Хэмингуэй. Папа всегда гордился собственной библиотекой. На отдельной полке лежали старые виниловые пластинки, рядом возвышался превратившийся в памятник древний граммофон. И вместе с тем — современная акустическая система с чистейшим звуком, широкоэкранный телевизор с подключенным спутниковым телевидением. Мама обожала смотреть различные мыльные оперы и буквально не отлипала от него.

— Объясни мне хотя бы, как все было, — я поймала себя на мысли, что уже в двадцатый раз пытаюсь убедить отца, что ничего не помню, а он лишь поджимает губы и качает головой. Даже вынутые из сумки и разложенные на столике бабушкины драгоценности сильно его не смягчили.

— Я говорил, что тебя нельзя оставлять одну, — наконец без особой охоты уступил он, — отпускать в большой город без присмотра.

Это я тоже помнила. Родители с опаской позволили мне уехать, им хотелось держаться поближе, но врачи настоятельно рекомендовали маме покой и чистый воздух, которые в мегаполисе превращались в дефицит. А мне очень не терпелось получить свободу и самостоятельность, и я доказывала, что смогу и прекрасно справлюсь в одиночку. В принципе, родителей можно понять. У отца играл русский менталитет, унаследованный от бабушки, которая считала, что старшие всегда должны иметь младших на виду, чтобы в случае необходимости вмешаться в их жизнь и наставить на путь истинный. Мамой же управлял естественный страх потерять еще одного ребенка. Потребовался целый год, прежде чем она смирилась и немного успокоилась.

— Сначала эта авария, в которую ты попала, — продолжал отец.

— Какая авария? — насторожилась я. — Вот эта, недавняя?

— Давняя, — грубо бросил он. — Хочешь сказать, что и этого не помнишь? Мама тогда чуть с ума не сошла, переживания за тебя сильно подорвали ее здоровье, а тебе хоть бы что. Когда ты пропала, не отвечала на наши звонки, мы тут места себе не находили, а потом ты объявилась как ни в чем не бывало и легкомысленно так ответила, мол, не волнуйтесь, сбила меня машина, но уже все хорошо. Ты бы хоть о матери подумала! Сколько слез она пролила из-за тебя!

О маме я наоборот старалась не думать. Боялась, что тогда начну плакать и не смогу остановиться.

— Это было четыре года назад, папа? Вспомни! В сентябре?

Он нахмурил седые брови.

— В октябре, скорее. Деревья уже пожелтели.

Значит, если авария и была, то случилась уж после провала в моей памяти. Что же за полоса невезения на меня обрушилась тогда такая? А может, именно та авария и стала травмирующим событием, о котором говорили врачи? Может, это после нее мой мозг отказался что-либо помнить?!

— А потом тебя вообще не в ту степь понесло, — вытирая влажные глаза, вспоминал отец. — Мама совсем слегла, так звала тебя, так хотела видеть. Я же столько раз звонил тебе! А у тебя конкурсы красоты какие-то начались, съемки, показы. — Он стиснул дрожащие руки в замок. — В день, когда мама умерла, ты что-то выиграла. По телефону мне так и сказала, что у тебя праздник и ты не желаешь его портить. И на похороны не приехала.

Он не выдержал, согнулся, уронил лицо в ладони и зарыдал. Борясь с собственным комом в горле, я подсела, хотела погладить по спине, но он сбросил мою руку, не желая принимать утешение. А я продолжала злиться на Фэй. Ну конечно, вот еще одно доказательство, что мое место занял кто-то чужой! Разве я могла бы развлекаться в такой тяжелый час для нашей семьи?!

— Пап… — позвала я, — а что, если это была не я? Кто-то другой? Может быть, очень на меня похожий? Неужели ты не заподозрил подвоха? Неужели поверил, что я, твоя дочь, Кристина, могу так с вами поступить?!

— Кто-то другой?! — он вскочил с места, мокрое лицо было красным от обиды и гнева. — Я что, свою родную дочь по голосу не узнаю? Девочку, которую вот этими руками качал, не отличу от подделки?! Это была ты, Фэй! Ты! Зачем ты так издеваешься надо мной снова? Зачем притворяешься моей прежней Кристиной? Ты же сама мне приказала это имя забыть! Ты — Фэй! Ты забрала бабушкины драгоценности, угрожая, что иначе их просто отсудишь. А теперь привозишь их назад, как будто раскаялась. Для чего?

— Но я правда раскаялась! — пробовала вразумить его я. — Хочу все исправить! Пытаюсь понять, почему раньше вела себя так! Я же ничего не помню, папа! Ну помоги мне хоть немножко!

Он шумно втянул носом воздух и зажал переносицу двумя пальцами.

— Что еще ты хочешь знать?

— Как я вышла замуж? Ты был на моей свадьбе? Заметил что-нибудь странное в поведении?

Отец покачал головой.

— Я не был на твоей свадьбе.

— Почему? Разве я не приглашала?

— Ты — нет. Джейми — да. Но я не поехал. Вот уж кому не повезло с женой, бедный мальчик… — отец со вздохом опустился обратно на диван. — Я потерял дочь, но обрел сына, вот как бывает. Он ко мне со всем уважением относится, и с мамиными похоронами очень помог, и деньгами, и морально. Столько сделал для нашей семьи. Все взял на себя, оплатил, организовал… я вряд ли что-то понимал в те дни… только хотел быть возле моей Энжел…

Отец продолжал рассыпаться в дифирамбах моему мужу, а я сидела, с трудом переваривая в голове его слова. Стало понятно, почему при первом телефонном звонке родитель не обеспокоился моим состоянием после катастрофы, не желал со мной общаться, зато назвал мистера Уорнота «сынком». Джеймс, тот самый Джеймс, который хотел избавиться от меня любой ценой, которому я как кость поперек горла встала настолько, что даже на преступление готовился пойти, оказался единственной опорой для моего папы, когда родная дочь отказала тому в помощи. А ведь мог проигнорировать, как я сама (или Фэй на моем месте) и поступила. На подобный шаг вряд ли способен злой или жестокий человек, каким мне его постоянно окружающие выставляли. Безжалостный убийца вряд ли станет звонить брату и признаваться, что он кого-то убил, испытывая настоящие страдания при этом.

Но в то же время никто не заставлял Джеймса обманом заманивать меня в квартиру, использовать мою слабость против меня, приковывать к кровати, угрожать покалечить. Это все сделал он сам, и значит, он был на это способен.

И снова при мысли о муже меня душила боль. Рваные белые буквы на его груди скакали перед глазами. Как же мы могли быть счастливы, если бы все пошло по-другому! И через что по вине Фэй прошел мой отец…

— Как мне все исправить? — потянулась я к нему. — Как нам с тобой помириться? Как мне доказать, что я не желала тебе зла?

Он долго смотрел на меня, потом бросил с презрением в голосе:

— Может, для начала попробуешь вернуть маму из могилы и помириться с ней?

С этими словами он поднялся, тяжело ступая, отошел к шкафам и нажал на кнопку акустической стереосистемы. Из установленных в точно рассчитанных местах колонок на меня хлынула третья симфония Брамса. Папина любимая. Он мог слушать ее бесконечно, эта музыка была «их» с мамой. Он говорил, что именно она звучит для него как любовь.

— Папа! — я подошла, пытаясь перекричать вступление скрипок, но он стоял спиной ко мне, заложив руки за спину, и оборачиваться не желал.

Я потянулась, чтобы выключить музыку, но отец с неожиданной силой перехватил мое запястье, повернул голову. На лице отпечаталась каменная непреклонность, только прозрачные капли стекали вниз по раскрасневшимся щекам и утопали в седой щетине. Он больше не желал со мной разговаривать. Он не собирался меня ни слушать, ни прощать.

Симфония, которая всегда казалась мне легкой и светлой, внезапно зазвучала роковым набатом. Я отступила, осознав, что бесполезно стучать в эту закрытую дверь. Больше всего на свете хотелось забиться куда-нибудь в угол, лечь, свернуться клубком и никогда не вставать. Признать свое поражение и никому ненужность.

Ощущая себя самым последним изгоем, я поднялась наверх, в свою бывшую комнату. Музыка грохотала по всему дому, словно лишний раз напоминала о прошлом. Я села на край своей постели, провела по покрывалу рукой. Оно пахло порошком, который предпочитала использовать мама. Я думала о том, как нелегко ей в жизни пришлось. Ее родители были против будущего мужа, отпрыска русской эмигрантки, тогда она отказалась от семьи и сбежала с ним. Хорошо, что бабушка благосклонно смотрела на их союз, в кроткой, нежной Энжел она сразу разглядела отличную жену для своего единственного сына. Как впоследствии оказалось, у нее был острый глаз. Их первый ребенок, моя старшая сестра, погибла в подростковом возрасте, и после этого они долгое время не решались завести еще детей. Наконец, когда уже поджимали годы, родилась я. И они вложили в меня всю накопленную и нерастраченную родительскую любовь.

Наверное, прошло достаточно времени, но я все лежала, уткнувшись лицом в покрывало, вдыхая его запах, представляя себя в маминых объятиях. Я безмолвно просила прощение у нее. За то, что оказалась далеко, когда она звала меня, за то, что потеряла контроль над собственной жизнью и так глубоко провалилась. Да просто за все, чего мы обе лишились из-за появления Фэй.

Кто-то откашлялся за спиной, и я вскочила, торопливо вытирая мокрые глаза. Джеймс. Он возвышался на пороге, полностью перегораживая выход, все такой же высокий, широкоплечий, мрачный. Все такой же ослепительный. Я не хотела вновь проходить через все круги ада рядом с ним.

— Твой отец попросил, чтобы я тебя забрал отсюда, — сухо пояснил он. — Пойдем.

Видимо, папа позвонил моему мужу сразу после того, как я поднялась наверх, и тот бросил все дела и примчался на зов о помощи, как настоящий прилежный сын. Маленькая обиженная девочка внутри меня остро ощущала свое одиночество. Я только помотала головой в ответ.

— Мне нужно помириться с папой…

— Он не хочет, чтобы ты здесь находилась, — Джеймс не стал тратить время на уговоры, а просто подошел, схватил меня под локоть и поднял на ноги. — Имей, наконец, совесть. Пожалей несчастного старика.

И что дальше? Он опять отвезет меня к себе? Привяжет? Станет пытать? Я затрепыхалась в попытке вырваться, но его пальцы лишь крепче сжимались, причиняя боль. Самое печальное, что позвать на подмогу было некого, отец горел желанием избавиться от меня и наверняка ждал, когда же Джеймс выдворит нахалку-дочь из дома. Понурив голову, я прекратила попытки к сопротивлению.

Когда мы спустились по лестнице, отец все так же сидел в гостиной. На мои попытки попрощаться он не отреагировал, и я вновь сглотнула слезы. Когда мы вышли на крыльцо, я заметила, что Джеймс странно на меня смотрит и огрызнулась:

— Что?

Он задумчиво покачал головой.

— Ничего.

Я гадала, злится ли он на меня за побег, знает ли, где пряталась, и понял ли, что знаю теперь благодаря Мадам и Фоксу чуть больше, но Джеймс тщательно скрывал свои эмоции и мысли, пока не усадил меня в автомобиль. Только по резкому движению руки, когда он лично застегнул на мне ремень безопасности с таким видом, будто затягивал на шее удавку, я поняла — да, злится и наверняка если не знает, то догадывается о чем-то.

— Куда мы едем? — решилась я заговорить, когда мы уже выехали на шоссе, ведущее обратно в Карлстаун.

Джеймс щелкнул зажигалкой и открыл окно. Его лицо оставалось спокойным и невозмутимым, только нижняя губа слегка кривилась, обхватывая сигаретный фильтр.

— У нас с тобой осталось общее дело, Фэй. И мы его не закончили.

Ах да, ну конечно, его драгоценный бизнес и моя роль в его утере. Километры мелькали за окном, приближая меня к новой тюрьме, а я думала о том, что не вынесу этого снова. Как и ненависть родного отца. Рядом со мной сидит мужчина, который так много сделал для близкого мне человека, а я не могу сказать ему спасибо, не решаюсь поблагодарить, потому что ответом мне будет лишь презрение с его стороны. Он станет меня мучить, требовать ответы, которые я не смогу ему дать, и мне придется все это выносить, потому что моих просьб о пощаде никто не услышит. Нет, я не желала возвращаться в шкуру Фэй сейчас, я поняла, что не сумею притворяться ею рядом с Джеймсом да и не хочу. Но и не готова была видеть, как он отвергает во мне настоящую Кристину. И я так и не пережила печальную новость о маме.

— Останови, — я схватилась рукой за живот, перегибаясь пополам и борясь с практически настоящими рвотными позывами.

— Не дури, Фэй, — жестко бросил Джеймс в ответ. — Я на твои фокусы больше не ведусь.

— Останови… я на станции что-то не то съела…

Похоже, мой страдальческий вид что-то в его железобетонной уверенности все же надломил, потому что мотор сбросил обороты и автомобиль плавно остановился на обочине. В ту же секунду я сорвала с себя ремень безопасности, распахнула дверь и помчалась в чащу леса, радуясь, что надела на ноги кроссовки вместо привычных Фэй пафосных туфель. Куда угодно — только бы подальше от ослепительного мистера Уорнота, занозой засевшего в моем истерзанном сердце.

— Фэй! — выстрелил мне в спину разъяренный вопль Джеймса, а затем хлопнула вторая дверь.

Я припустила вдвое быстрее, на пределе своих физических возможностей, стараясь не допускать мысли, что он догонит меня. Чащу трудно было назвать непролазной, но все же предательски торчащие ветки кустарников здорово усложняли мне жизнь, царапая открытые участки рук и ног, и приходилось держаться начеку, чтобы вовремя перепрыгивать кочки и поваленные стволы деревьев. Я не обращала внимания на боль, только машинально отмечала вспышки жжения на коже и удары камней в подошвы кроссовок, если нога приземлялась на острый торчащий край. Утешал лишь тот факт, что Джеймс гораздо больше и тяжелее меня и ему труднее развить такую же скорость.

Он больше не выкрикивал мое имя, и тогда я рискнула остановиться и прислушаться. Вокруг стояла тишина, только едва-едва доносился шум пролетающих машин с автотрассы. Неожиданно где-то позади хрустнула ветка, и я мгновенно упала на землю, заползла под большой раскидистый куст, благо размеры позволяли, и замерла там. Все тело, покрытое мельчайшими царапинами, чесалось, кое-где текла кровь, но я закусила губу в страхе даже вздохнуть чуть более громко, чем следует. Меня всю трясло, по лицу так и текли слезы еще с той секунды, как выскочила из машины, и теперь мокрые капли поочередно падали с подбородка на сухую подстилку из опавших листьев и земли. Хорошо, что это происходило беззвучно.

Такие ли ощущения Фэй испытывала в тот вечер, когда решила убежать из особняка и села за руль, еще не зная, к какой катастрофе это приведет? Боялась ли она Джеймса так, как я в данную секунду, раз мчалась с риском для жизни? Трясло ли ее? Лились ли из ее глаз слезы, застилавшие обзор? Понимала ли она, что если Джеймс настигнет, все закончится очень и очень плачевно? И, самое главное, на что все-таки способен такой охотник, как он, когда поставлена цель?

Из-за нависающих веток, укрывших меня плотным шатром, поле обзора было ограничено, поэтому когда Джеймс появился, я увидела лишь его обутые в дорогие туфли ноги. Он вовсе не торопился, ступал по траве медленно и бесшумно, и это почему-то выглядело особенно жутко. Когда он крикнул мне вслед, я думала, что им движет слепая ярость. Но сейчас он вел себя как вполне хладнокровный человек. Я всерьез заподозрила, что та хрустнувшая недавно ветка не имела к нему никакого отношения, он явно не собирался совершать ошибок.

— Где же ты, Фэй? — раздался его негромкий голос. — Я ведь все равно найду тебя. Ты выбрала неправильное поле для игры. Я был бойскаутом. А ты?

Я еще сильнее впилась зубами в нижнюю губу. Значит ли это, что он умеет читать следы? Могла ли я уже себя выдать?

Ноги Джеймса сделали еще несколько шагов и исчезли из видимости. Я вся превратилась в слух, пытаясь определить его местонахождение, когда ветви позади меня резко разошлись в стороны и сильная мужская рука сомкнулась вокруг моей лодыжки.

— Попалась!

От неожиданности я взвизгнула, вывернулась и дернула ногой, оставив один кроссовок в руке Джеймса. Он успел перехватить другой рукой, пальцы впились в ворот футболки. Запаниковав, я рванулась что есть сил, под душераздирающий треск ткани оставив ее половину у преследователя, а сама продралась через куст с другой стороны и припустила дальше. На ходу сбросила обрывки футболки, оставшись в лифе, — болтаясь на плечах, как рваный парус, та лишь мешала двигаться быстрей. Босая ступня, защищенная теперь лишь тонким носком, получала более существенные увечья, бежать долго не получилось бы, поэтому я свернула в ту сторону, откуда слышала шум автострады. Джеймс не сможет остановить меня, если поймаю попутку и сяду в нее. Полуголая, я буду выглядеть жертвой насилия, а лишние обвинения и проблемы ему не нужны. По крайней мере, хотелось надеяться, что на людях он умерит порывы, ведь в доме моих родителей держал себя в руках.

За спиной по-прежнему не слышалось ни звука, ни хруста изломанных веток, ни топота крепких мужских ног. Казалось, весь грохот в этом лесу произвожу одна я. Собственное рваное дыхание так и гремело в ушах вместе с током крови. Видимо, находясь в расстроенных чувствах, я все же перепутала направление, так как вместо широкого оживленного шоссе выбежала на разбитую грунтовку, уходящую между плотных рядов деревьев куда-то вдаль.

По ней ко мне приближалась машина. Задыхаясь, я взмахнула руками, привлекая внимание, и тут же опустила их. Голубой кадиллак казался подозрительно знакомым…

Так и есть, память услужливо подсказала, где он уже попадался мне на глаза. Когда Джеймс забрал меня из больницы и вез к себе, эта машина преследовала нас среди городских улиц. Супруг еще презрительно счел, что там едут репортеры. Да, сомнений не оставалось, я узнала и хромированные детали корпуса, и зеркальную тонировку стекол, за которыми никак не удавалось разглядеть, кто находился внутри.

Я замерла на обочине в нерешительности, обхватив себя руками, чтобы прикрыть грудь. Кто бы ни вел этот загадочный кадиллак, мое появление на проселочной дороге определенно не осталось незамеченным, потому что машина притормозила в нескольких метрах от меня. Я чувствовала, как дрожат колени. Друзья находились там или враги? Если бы кто-то вышел навстречу, было бы легче понять. Но автомобиль продолжал стоять, уютно ворча мотором и выплевывая дымок из выхлопной трубы, а выходить из салона никто не торопился. Ждут ли они, что я сама подойду и открою дверь?

Внезапно меня пронзила другая мысль. Таких совпадений просто не бывает. Не случается так, что одна и та же машина каким-то образом появляется и возле госпиталя в тот день и час, когда меня выписывали из него, и посреди леса в семидесяти километрах от Карлстауна именно в тот момент, когда мне вздумалось поплутать в лесу. Куда вела эта проселочная дорога? Она не выглядела оживленной. Признаться, я не подозревала о ней раньше, слышала только, что где-то в этом районе находится несколько фермерских угодий.

Наконец, кадиллак «моргнул» мне фарами, но, вне себя от подозрений, я не сдвинулась с места. Теперь не могла с уверенностью сказать, что хуже: если Джеймс настигнет из-за спины или если доверчиво сяду в салон к непонятным мне людям. Словно угадав мысли, дверь кадиллака распахнулась с пассажирской стороны. Но почему никто не выходил? Если они хотят мне помочь, почему не покажутся сразу?! Я бросила взгляд на номера, но те оказались перемазаны грязью и не читаемы. Вроде бы случайно, но скорее всего — нет.

Вспомнились и комментарии некоего «Ромео» на личной странице Фэй, и фотография с гадкими угрозами, написанными без запятых и точек. Может, это особо маниакальный фанат, не выдержавший сияния яркой личности Фэй? А может, тайный поклонник, искренне желающий помочь и стесняющийся делать это открыто? А может, хладнокровный убийца, умело нагнетающий обстановку и запугивающий, чтобы потом легче поймать в сети? А может, я все это выдумала сама, я ошибаюсь, вижу чудовище в каждой тени на стене, и на самом деле меня сбивают с толку игры собственного разума?

Где-то в лесу за спиной снова хрустнула ветка, но я даже не шелохнулась. Стояла на краю грунтовой дороги, в ее рассохшейся без дождей, избитой автомобильными протекторами колее, и не знала, что мне делать дальше. Назад? Или вперед? Назад? Или..?

Словно потеряв терпение, невидимый владелец кадиллака захлопнул дверь, но, взглянув в другой конец дороги, я поняла, в чем дело. Оттуда навстречу двигался фермерский грузовик с открытым бортом. Не имея достаточно места для разворота, кадиллак дал задний ход и медленно, как возвращающийся в нору аллигатор, пополз обратно. Мне оставалось только проводить его взглядом: нет сомнений, что незапланированное появление других людей напугало моего загадочного преследователя. Он не желал, чтобы нас видели вместе. Значит, опасался, что в случае моей пропажи к нему поведет след.

Оставаясь на краю дороги, я дожидалась грузовика, явно направляющегося к трассе. В кабине сидели два парня, никаких тонированных стекол там и в помине не было, они смотрели на меня и улыбались до ушей, передавая друг другу скрученный белый окурок. Я с опозданием поняла, что и они мне не помогут, когда из открытых окон в нос ударил сладковатый запах «травки». Грузовик притормозил, один из парней ловко спрыгнул из кабины и схватил меня за руку прежде, чем я успела нырнуть обратно в лес.

— Посмотри, какая птичка нас ждет, Фрэнк! — весело позвал он приятеля, оставшегося за рулем.

Я попробовала выдернуть руку, но безуспешно: его потная ладонь вопреки здравому смыслу не желала соскальзывать с меня. Более того, обкуренно прищуриваясь, он умудрился сунуть палец за край моего лифа и тронуть сосок. Я с возмущением отпихнула его и тут же вскрикнула, когда он схватил меня за волосы.

— Эй, я видел эту сучку на билборде у дороги, — лениво, будто разговаривая сам с собой, заметил Фрэнк, не собираясь ни в чем мешать приятелю. — Краси-и-ивая…

— Черт, у меня на нее встал, — то ли похвастался, то ли пожаловался первый и свободной рукой потер себя между ног.

Мое полуголое тело дразнило их, съехавших под действием курева с тормозов, как красная тряпка — быка, взгляды так и ощупывали каждый сантиметр открытой плоти, языки скользили по губам, растянутым в похотливых улыбках. Я уже прикидывала, как бы так повернуться, чтобы заехать коленом противнику, когда за его спиной мелькнула другая фигура. По-прежнему спокойно и хладнокровно Джеймс вышел из-за деревьев, в его руках виднелся увесистый сук, больше похожий на дубинку. Прежде чем кто-то из нас успел вымолвить хоть слово, он опустил свое оружие прямо на запястье парня, схватившего меня. Раздался противный хруст, затем дикий крик пострадавшего, сломанная рука повисла плетью. Ничего не объясняя, не давая опомниться, Джеймс размахнулся и нанес второй удар ему в висок. Брызнула кровь, парень не потерял сознание, но зашатался как пьяный, едва держась на ногах.

От ужаса я просто онемела. То, как двигался мой муж, с каким выражением лица наносил удары, говорило о том, что он делает это не в первый раз. Взмахнув суком, как битой, он прицелился для нового удара, намереваясь изувечить всех, кто стоял на пути между ним и мной, и в этот момент, к счастью, «укурки» опомнились. Водитель втащил раненого друга в салон и дал газу, уносясь прочь по дороге. Почувствовав себя в безопасности, они матерились в два голоса на чем свет стоит.

Отшвырнув сук, Джеймс схватил меня за плечо. У него был бешеный взгляд, в чем-то не менее пьяный, чем глаза напуганных им любителей «травки».

— Попалась, — процедил он сквозь зубы, констатируя факт.

Как охотничий пес, который, поймав добычу, так крепко сжимает вокруг нее челюсти, что никому не под силу разжать, Джеймс стиснул меня и повернул спиной к своей широкой груди. Я едва могла сделать половину привычного вдоха, от нехватки кислорода и паники тут же закружилась голова. Губы Джеймса, горячие, твердые, скользнули по моему уху:

— Я почти поверил тебе, Фэй. Почти поверил, когда ты плакала в доме отца.

В бессилии я опустила веки. Действительно ли он был тронут моим горем? Или говорил мне это, чтобы лишний раз причинить боль, помучить? Доверие Джеймса казалось мне недостижимой мечтой, я бы многое отдала, чтобы доказать и ему, и папе, что не являюсь той бессердечной Фэй, которую они теперь видят во мне.

— Джеймс… — слабым голосом пролепетала я.

— Какой это по счету побег? — продолжал он, будто и не слышал меня, безжалостной рукой крепче передавливая мне грудную клетку, лишая последних капель драгоценного кислорода. — Второй? Третий? Что стоит твоя игра, Фэй, если в конце ты все равно показываешь истинную натуру?

Удерживая меня в плену, Джеймс шагнул обратно под сень деревьев. Он двигался уверенно и быстро, я не успевала переставлять ноги, и мои ступни проволакивались по земле. В голове билась паническая мысль: он видит во мне Фэй, он убьет меня, принимая за другую.

— Потому и убежала! — выкрикнула я, задыхаясь в его руках. — Потому что боялась того, что происходит сейчас!

Он встряхнул меня, как пушинку, прижался ко мне щекой еще теснее, я ощущала, как по его телу пробегает дрожь плохо сдерживаемой ярости, и от этого мне самой становилось страшнее. Казалось, взбешенный зверь настиг свою жертву, чтобы растерзать. Мы оказались уже достаточно далеко от грунтовки. Если бы мне хватало воздуха, я бы закричала, но услышит ли хоть одна живая душа этот крик?! Перед глазами так и стояло лицо парня, которого Джеймс ударил в висок, брызнувшие в разные стороны кровавые капли, в ушах звучал хруст костей. И лицо… нет, не Джеймса — Хантера. Спокойное, бесстрастное лицо убийцы…

— Каждое твое слово — ложь, — выдохнул мне в ухо он, посылая своим дыханием волны мурашек по моей спине и шее.

На миг он отнял от меня одну руку, завел ее себе за спину: я догадалась, что запустил пальцы в задний карман, только когда муж уже извлек на свет божий блестящую металлическую цепочку с двумя кольцами.

— Узнаешь? — глумливо поинтересовался он, покачивая наручники перед моим лицом. — Прихватил этот подарочек специально для тебя, малыш. Как знал, что пригодится.

Конечно, я узнала. Это были те самые наручники, которые Кевин вскрыл отмычкой, даже царапинки вокруг замка остались. Мое нутро сковал холодный лед. Я хотела избежать этого, спасалась от подобного конца, но… только приблизила его?

— Кто освободил тебя, отвечай? — требовал Джеймс, защелкивая один браслет на моем запястье. Он оттолкнул меня, развернув спиной к дереву, толщина ствола как раз позволяла с легкостью завести мои руки вокруг него и заковать. Словно притороченная к позорному столбу, беспомощная перед безумством мужа, я не могла ничего поделать, только стиснула губы, сдерживая рвущийся наружу вопль ужаса.

— Это Фокс, правда? — продолжал Джеймс, стоя со мной лицом к лицу, впиваясь в меня пьяными от бешенства глазами. — Только он на такое способен. Многому научился в детстве.

— Он хотел помочь! — выпалила я, содрогаясь от его взгляда. — Чтобы ты не убил меня! Пожалуйста, Джеймс, поверь, я убегаю от тебя только потому, что ты опасен! Я по-прежнему ничего не помню, и мне нечего тебе сказать!

— Только потому, что я опасен, — эхом повторил он, усмехнулся и отступил, рассматривая меня с ног до головы. — Конечно, я всегда у тебя виноват, да, Фэй? Все дело во мне, правда? И всегда так было. Я слишком любил тебя, слишком баловал, слишком много позволял. От такой жизни любая бы взвыла, как я тебя понимаю.

— Я по-прежнему хочу, чтобы ты меня любил… — прошептала я, прекрасно понимая, что это бесполезно.

— Да что ты?! — расхохотался он в ответ и тут же стал серьезным и мрачным. — Стоило отпустить тебя на пять минут, сделать поводок подлиннее, и что ты сделала? Я думал, побегаешь по этому прекрасному лесу, разомнешь косточки, подышишь свежим воздухом, подразнишь меня, а потом все закончится так, как заканчивалось обычно. Ты ведь любишь подразнить, перед тем как дать себя поймать, правда, милая?

Его взгляд снова прошелся по моему телу сверху вниз, на этот раз сделавшись еще более опасным и темным. Внутри моего живота все скрутилось в тугой узел. Я будто увидела себя его глазами: прижатую спиной к дереву, с заведенными назад и скованными руками, спутанными волосами, обнаженной, если не считать лифа, грудью. Это заводило его. Нет, не только мой вид, но и вкус власти над пойманной в капкан добычей. В глазах Джеймса Фэй дразнила его, убегая, чтобы он получил удовольствие, настигнув ее.

Я сглотнула, ощутив, как меня бросило в жар от этой мысли.

— Но ты даже здесь умудрилась найти себе поклонников, — вернул меня с небес на землю Джеймс, его верхняя губа кривилась от презрения. — Стояла там, на дороге, и позволяла себя лапать, чтобы они тебя подвезли? Давно не ездила автостопом, да, малыш? Не делала минет на заднем сиденье? Соскучилась по этим ощущениям?

— Нет, — затрясла я головой, — я не собиралась этого делать.

— Ну конечно, конечно, — охотно согласился он, протянул руку и зацепил пальцем пояс моих шортов, оттягивая от живота. — Может, нам стоит это проверить? Может, мне оставить тебя здесь? В таком виде, а? Глядишь, добрый лесник найдет тебя и удовлетворит как следует. Тебе ведь меня не хватало. Не хватало меня одного, да, тварь? Пока я наивно считал, что нашел любовь всей своей жизни, ты всегда искала кого-то еще…

Ловкие пальцы Джеймса расстегнули пуговицу на моих шортах, обе ладони легли на бедра, понемногу стягивая их вниз. Я заерзала, до боли выкручивая руки, откинула голову, представляя, что он собирается сделать.

— Надо было не прогонять тех парней, да? — его лицо снова находилось очень близко от моего, щека к щеке, горячее дыхание обжигало шею. — Надо было позволить им хорошенько тебя оттрахать. Ты ведь всегда любила это, Фэй? Чтобы тебя хорошенько трахали.

— Джеймс, остановись… — облизнула я пересохшие губы.

— Да, я помню, — шорты соскользнули еще ниже и упали к моим ногам, а пальцы поддели резинку трусиков, — тебе же неприятны только мои прикосновения. И как ты столько времени их терпела? Придется потерпеть еще, малыш. Здесь нет никого, кроме нас с тобой, а ты была плохой девочкой, убегала. За побег полагается наказание. Как ты, должно быть, страдаешь сейчас…

Он покачал головой, обхватывая ладонями под тонкой тканью трусиков мои ягодицы и притягивая мои бедра к себе.

— Это моя компенсация за моральный ущерб, Фэй. За то, что выставила меня рогоносцем. Я буду трахать тебя, зная, как тебе противно в этот момент… — он нежно коснулся губами впадинки под моим ухом, — …и наслаждаться этой мыслью.

Я прижалась затылком к шершавой коре дерева и закрыла глаза, обжигаясь о поцелуи Джеймса. Как же он ошибался! Если я и страдала от его прикосновений, то совершенно по другой причине, не потому, что они якобы были противны мне, а потому, что понимала: он делает это из ненависти и даже не замечает, как откликается мое тело, как я хочу его, своего мучителя и потенциального убийцу! Я могла бы дать ему свою ласку и любовь добровольно, без погонь и притеснений, если бы только он на секундочку, на самую малость поверил мне! Казалось, это не Джеймс, а Фэй зажала меня в тесные рамки своей личины и не дает выбраться несмотря на любые попытки.

— Ты ничего не добьешься этим, — простонала я, кусая губы, когда он освободил меня от трусиков и шортов и оставил стоять голой перед собой.

— А я и не собираюсь уже ничего добиваться, — качнул головой Джеймс, — ты в очередной раз показала свою лживую натуру. Теперь я хочу избавиться от тебя… вышвырнуть из своей жизни…

— И из своего сердца? — догадалась я.

Он отвернулся, стискивая челюсти так, что заходили желваки, и я поняла, что попала в точку. Где-то в глубине души, его раненые чувства к Фэй еще живут. Но я не хотела, чтобы он продолжал любить Фэй. Я хотела, чтобы он любил меня.

— Я бы никогда тебе не изменила, — тихо призналась я, — все, что мне нужно: наша семья, ты, я и Джейми-младший. И я не притворялась в постели в прошлый раз, Джеймс. Ты мне не противен.

— Молчи! — он набросился, зажал мне ладонью рот, тяжело дыша через раздувающиеся ноздри, в глазах стояли боль и гнев, рука прижалась к низу моего живота, пальцы скользнули между влажных складок моего тела, раздвигая их и проникая внутрь. — Ты просто спасаешь свою шкуру, когда говоришь мне это.

Насколько смогла, я упрямо мотнула головой. И тихо застонала, когда ощутила грубый толчок внутри себя.

— Посмотри на себя, совсем другая, — сквозь стиснутые зубы процедил мне в лицо Джеймс, — у тебя это хорошо получается: притворяться. Но в чем-то ты осталась прежней. Все, что тебе нужно — это два пальца внутри, чтобы удовлетворяли тебя хорошенько, пока ты постанываешь вот так. Помнишь, как я имел тебя двумя пальцами в туалете ночного клуба? Помнишь?!

Он снова повторял мне ту же фразу, что и в первый раз, но ничего в моей памяти не изменилось. Рука Джеймса, ритмично пронзающая мое тело, и вовсе лишала меня последней способности к связным размышлениям. Я принялась стонать и извиваться, чтобы уйти от его прикосновений, но это завело его еще сильнее, большим пальцем он нажал сверху, совершая круговые движения по моим влажным складкам, причиняя мне сладкую боль. Из-под отяжелевших век, я видела, каким все более диким становится его взгляд. Джеймс отбросил ладонь с моего рта, впился в мои губы, я ответила ему со всем безумием, на которое только была способна. Мне уже нечего было терять.

Он хрипло дышал, то отрываясь от моих губ, то снова наклоняя голову, чтобы терзать их, а я пила это дыхание с легким привкусом табака, как в последний раз, нежно прикасалась языком к его требовательному языку, пронзающему мой беспомощный рот. Возможно, я искренне допускала мысль, что этот раз и впрямь станет для меня последним, но никак не могла этому помешать. Под моими закрытыми веками вспышками проносились картинки: как Джеймс ломает руку тому, кто посмел тронуть меня, как мой отец со слезами признается в благодарности за его помощь, как бешено пляшут белые буквы на мужской груди, как я немею, не в силах приоткрыть губы от первого поцелуя с мужем.

Внутри все болезненно сжалось, потом жаркая влага брызнула изнутри, заливая бедра, и я закричала, не зная, испытываю ли удовольствие от этого оргазма. Джеймс высвободил пальцы, провел ими по моему животу, оставляя длинный вязкий след.

— Ты меня убила, Фэй, — прошептал он, более нежно и осторожно водя губами по моим губам, пока я задыхалась и едва стояла на ногах, не поднимая век, истекая смазкой после его атаки, — а мне по-прежнему нравится смотреть, как ты кончаешь…

По моему телу снова пробежала дрожь от этих слов.

— Развяжи мне руки… дай мне тебя обнять…

— Нет, — неумолимо покачал головой он, — это как впустить в дом вампира. Только разреши шагнуть через порог.

— Тогда шагни сам. Сделай это, пожалуйста. Не останавливайся. Войди в меня… — наверное, я заразилась его безумством, раз по доброй воле шептала эти слова. Я хотела, чтобы все между нами было по-другому, чтобы Джеймс занялся со мной любовью как в прошлый раз, когда хотел не мучить, а ласкать. Но он оставался непреклонен.

— Хватит на сегодня, Фэй. Мне это надоело. Натягивай свои тряпки и пойдем.

С этими словами Джеймс с видимым трудом отодвинулся от меня, провел рукой по волосам, избегая моего взгляда, полез в карман джинсов за ключом от наручников. Когда он отщелкнул замок, мои ослабевшие колени не выдержали, и я рухнула на траву, издав болезненный стон. Джеймс тут же оказался рядом, я почувствовала, как его ладонь ищет что-то подо мной, и сообразила, что он пытается понять, не напоролась ли я на какой-нибудь острый торчащий камень. От этой грубоватой, неосознанной заботы нервы мои взорвались слепящим пламенем, и слезы снова потекли по щекам, как в тот момент, когда я пряталась под кустом и сгибалась под гнетом навалившихся на меня несчастий.

Джеймс почти беззвучно выругался, отпрянул, но я схватила эту его руку, пахнущую травой и моим собственным желанием, прижала к губам, принялась целовать его пальцы. Он сжал кулак, а я все равно продолжила орошать его поцелуями и слезами. Некоторое время Джеймс не двигался, словно находился в оцепенении, затем другая его рука неуверенно легла на мое плечо. Словно только и ждала этого сигнала, я бросилась ему на шею, обхватила руками, уткнулась в него лицом. От этого порыва он чуть покачнулся, не обнимая меня, но и не отталкивая.

— Спасибо, что помог моему отцу, когда меня не было рядом. Я ничего не помню… но я не хочу быть Фэй. Поверь мне. Поверь, пожалуйста. Хотя бы немножко…

Я прижалась губами к шее Джеймса, к его ошеломительно пульсирующей артерии у горла, поднялась выше к подбородку. Он дернулся, сам впился в мой рот. Будто в прорубь нырнул с головой и без всякого возврата. Дрожащими руками я цеплялась за ремень его джинсов, сдирала с себя лиф. Я целовала лицо Джеймса, его закрытые веки, гладила его виски, путалась пальцами в волосах, подставляла свое обнаженное тело под его оголенную плоть. Пусть мне будет больно, пусть обожгусь об него, но я этого хотела. Он опрокинул меня спиной в траву, подхватил под колени, широко развел мне ноги, я накрыла ладонями крепкие мышцы на его груди. «Ф» выглядывала из-под моего указательного пальца.

— Если ты мне поверишь, у нас все будет по-другому… — прошептала я.

Со стоном он приник ко мне, проводя пальцами по моему лицу, целуя в губы иначе, чем раньше — словно крупными глотками вливал мне в рот крепкий виски. Я ни капельки не жалела о своем порыве, разве может быть какое-то сожаление, когда подчиняешься древнему инстинкту: отдаешь себя всю своему мужчине? Мне нравилось ощущать, как он теряет рассудок, занимаясь со мной любовью здесь, на траве, посреди леса, не замечая ничего вокруг. Как приподнимается на руках, чтобы окинуть жарким взглядом, и снова прижимается всем телом, окутывает собой. Находясь в объятиях {такого} Джеймса, я вновь чувствовала себя счастливой. Он заполнял меня изнутри, теперь уже не пальцами, а членом, и это приносило мне ощущение полноценности. Пожалуй, об этом говорит расхожее выражение «найти свою половинку».

Еще долго мы лежали вместе на нагретой солнцем траве, переплетясь ногами, и моя ладонь вольно блуждала по плечу Джеймса, а он молчал. С замиранием сердца я гадала, о чем он думает в этот момент. Было страшно, что все мои усилия окажутся напрасны, я не достучалась до него, и сейчас все станет по-прежнему. Мне придется убегать от него, бояться.

— Что такое? — внезапно сонным голосом откликнулся он.

— Что? — насторожилась я.

— Ты задышала по-другому.

Я вздохнула, пытаясь совладать с собой.

— Испугалась мысли, что ты все-таки не поверил мне.

Я ждала, что Джеймс что-то скажет, возразит, намекнет, что готов пойти навстречу. Но он молчал. А потом пошевелился, сбросил мою руку и встал.

— Вечереет, Фэй. Пора отсюда убираться.

Я тоже села, отводя глаза.

— Кристина.

— Что? — ему пришлось даже нагнуться, чтобы расслышать.

— Я — не Фэй, Джеймс. Мое имя — Кристина.

— Кристина. Ну конечно, — впервые в его голосе послышались более мягкие нотки, а может, мне просто отчаянно хотелось обнаружить там их. — Мне просто нужно привыкнуть, ладно? Дай мне время.

Я продолжала смотреть на траву.

— Я дам тебе все, что захочешь. Только поверь, что я — не Фэй. Может, я и была ею раньше. Но теперь — нет. Я хочу все исправить.

Все время, пока мы собирались, я присматривалась к Джеймсу, пытаясь понять, что происходит в его голове. Он вернул мне потерянный кроссовок, дал свою рубашку взамен порванной футболки, его руки ласково скользили по моим плечам, когда накидывали на меня ее. Но на обратном пути он крепко стиснул мою ладонь, словно опасался, что в любой момент решу вырваться и убежать снова. И даже моя откровенная покорность, моя готовность откликнуться на любое его желание не развеивали какие-то самые затаенные его подозрения.

Машина ждала нас у обочины, там, где Джеймс оставил ее. Я села на свое место, сама застегнула ремень и опустила голову, приготовившись пройти через все, от чего так бежала и чего боялась. И тут же вскинула ее, когда мой муж сделал крутой разворот, улучив просвет в трафике, и направился в обратном направлении.

— Ты везешь меня к папе?! — то ли обрадовалась, то ли еще больше испугалась я.

— Нет, — на губах Джеймса мелькнула слабая улыбка, но от других пояснений он воздержался.

И все-таки я была уверена, что права, особенно, когда мы свернули с главного шоссе прямо возле указателя «Добро пожаловать в Гринхиллз» и миновали знакомую автобусную станцию. Городок невозмутимо дремал в розовом отблеске теплого заката, когда Джеймс вел автомобиль по его зеленым тихим улочкам. Все та же слабая, едва уловимая улыбка играла на губах моего мужа, мне показалось, что он думает о чем-то приятном и вообще весь стал чуть спокойнее, расслабленнее что ли. Как ни странно, от этого и мне стало легче дышать. И я была готова простить ему небольшую ложь — мне подумалось, что он просто боится слишком скоро пойти на уступки, «избаловать» меня, как уже несколько раз упоминал прежде. Да что там говорить — я уже заведомо простила ему все наши недопонимания, надеясь в ответ на самую малость: капельку его доверия. Именно так: капельку. На большее я даже не смела рассчитывать после губительного демарша Фэй, которым та прошлась по его жизни.

Впереди уже показалось крыльцо отчего дома, я впилась в него глазами, вспоминая наше с папой расставание… но мы проехали мимо. Джеймс растолковал мой тоскливый взгляд по-своему.

— Твой старик простит тебя. Ему тоже нужно просто привыкнуть.

— Думаешь? — вяло пожала плечом я.

— Простит, — с уверенностью кивнул он и положил ладонь на мое обнаженное колено. — Если будешь такой, как сейчас.

Неосознанный жест, невинный знак поддержки, но как много он значил для меня! Закрыв глаза, я могла бы читать Джеймса на языке прикосновений. Вот его рука хватает меня: «Молчи!» А вот дразняще трогает: «Ну как тебе, детка?» А теперь он просто безмолвно говорил: «Я рядом». У меня в голове не укладывалась мысль, что когда-то Фэй добровольно разрушила это все.

— А тебе нравится, какая я сейчас? — спросила я, вглядываясь в лицо Джеймса, в малейшие оттенки его эмоций так же, как несколько минут назад впивалась глазами в родное крыльцо.

Да, я прекрасно понимала, чем занимаюсь. Я склеивала разбитые замки обратно вопреки всем доводам здравого смысла. Тщательно, высунув кончик языка, как в детстве, мазала клеем и присоединяла кусочек к кусочку. И очень надеялась, что они не рухнут вновь.

Джеймс долго и очень спокойно смотрел на совершенно пустую, не требующую пристального внимания дорогу. Мне некстати подумалось, захотел бы он склеить те свои замки, которые разбила Фэй?

— Нет, — отозвался он наконец. — Как сейчас мне не нравится. Так хуже.

— Хуже?! — не поверила своим ушам я. — Почему?!

Но Джеймс предпочел оставить вопрос без ответа. Я совершенно перестала понимать мужчин. Неужели ему снова хочется видеть рядом с собой капризную, неверную, взбалмошную Фэй? Ему скучно без постоянной тревоги за свой бизнес? Нравится постоянно ревновать к брату? Адреналинчика в крови не хватает?

— Можно влюбиться, — произнес он вдруг так тихо, что я не была уверена, что не ослышалась.

Холодная волна тут же пронеслась по моему позвоночнику сверху вниз. Сердце подпрыгнуло и глухо стукнулось о ребра, будто канарейка шмякнулась о прутья клетки в попытке взлететь.

«Так влюбись! — рвалось с языка. — Доверься мне! Я не умею играть и не разобью тебе сердце!» Но это породило бы бесконечный разговор на уже избитую вдоль и поперек тему, поэтому я лишь вздохнула и спросила:

— Так куда мы едем?

— Для начала поужинаем, — ответил он как ни в чем не бывало, словно только что не звенели между нами натянутой струной взаимное недоверчивое напряжение, страх уже испытанной, проверенной, повторной боли от ожога, — потом переночуем. Завтра с утра ты сможешь посетить колумбарий и попрощаться с мамой. — Он помолчал и добавил с огромной неохотой: — Я подумал, тебе нужно это сделать, особенно, если ты только сейчас все вспомнила. А мотаться два раза туда-обратно из Карлстауна непрактично, раз уж мы и так здесь. Лэптоп у меня с собой, так что без дела не останусь.

В изумлении я уставилась на него и не могла вымолвить ни слова. Да, мне хотелось, мне чертовски хотелось остаться и отдать маме свой последний дочерний долг! Но я не ожидала, что Джеймс подумает об этом! Представлял ли он, какой это огромный и благородный шаг с его стороны? Он мог бы уже силой везти меня обратно, запирать, приковывать, требовать объяснений, но поступил иначе. Он подумал о моих чувствах и желаниях, подумал обо мне. Звон моих вновь обретенных хрустальных замков достиг небывалой силы.

— Не смотри так на меня, Фэй, — произнес Джеймс, не отрывая взгляда от дороги, — не смотри, пожалуйста. А то я чувствую себя сраным Бэтменом, который переводит через дорогу старушек.

Я только покачала головой и послушно отвернулась к окну. Даже обращение «Фэй» исправлять не стала.

«Можно влюбиться, — без конца крутилось в моей голове. — Можно влюбиться. И что делать, если пока нельзя, но уже очень хочется?»

В это время мы оставили позади жилой квартал и выехали на небольшой пригорок, под которым нежно заблестело в угасающих лучах солнца продолговатое озеро, полное воды, синей, как губы мертвеца. На самом деле, это была даже цепь озер. Если пролетать над Гринхиллз на вертолете, то сверху они хорошо видны: одно главное, побольше, и несколько мелких, россыпью, как капли росы в складках мясистого листа, разбросанных между зелеными, напоенными влагой холмами. Считалось, что все они связаны между собой системой подводных течений и питаются от одной реки, бегущей практически под землей. Сама я на вертолетах над озерами, конечно, не летала, лишь видела кадры, снятые для местной научно-популярной передачи, да и холодная, похожая на зеркальную гладь вода вообще не манила даже в жару, но многие жители и гости Гринхиллз проводили время на этих берегах с удовольствием.

С дороги открывалось только большое озеро. По правую руку раскинулся небольшой песчаный пляж, там и сям берега покрывал кустарник и плакучие ивы, а вот слева, там, где проезжая часть, изгибаясь, обрамляла водоем, вдалеке примостился уютный ресторанчик в баварском стиле. Его белые стенки с темными перекрещенными балками и увитые цветами балконы, нависающие прямо над водой, так и притягивали восхищенный взор.

— Недавно построили? — догадалась я.

— Пару лет назад, — кивнул Джеймс.

На моей памяти этого ресторана не существовало.

— Подожди, ты хочешь идти туда в таком виде? — спохватилась я, оглядывая голый торс мужа и его собственную рубашку на мне.

— Можем вернуться, заглянуть в какой-нибудь магазинчик на площади, — предложил он, — правда, ничего новомодного не обещаю.

Я только поморщилась. Почему-то в последнее время у меня стремительно развивалась адская аллергия на слово «новомодное». Да и вообще, когда Джеймс сказал, что мы поужинаем и переночуем, я почему-то решила, что отыщем какую-нибудь крохотную местную гостиницу и закажем ужин в номер.

И тут же, как мерзкие болотные черви, в голове закопошились сомнения. Да это же проверка, милая. Даже ты за два дня уже выучила, что Фэй слишком идеальна, чтобы появляться на людях приболевшей, в неправильно подобранной одежде, без прически и макияжа. После пробежки по лесу и бурного секса идти в ресторан — с ума сойти можно! И Джеймсу очень интересно посмотреть, как будешь из ситуации выкручиваться. Он проверяет тебя, предлагает навестить могилу матери, руку на коленочку кладет, а сам внимательно наблюдает за реакцией. И там, на могиле, тоже будет наблюдать, оценивать степень твоего горя и искренность переживаний. Так же пристально, как делал это, когда ты отдалась ему в первый раз. Джеймс — не романтический герой, не пылкий влюбленный. Он — взрослый мужчина, преследующий свою вполне конкретную цель.

А я — глупая дура.

— Не надо в магазинчик, — проворчала я. — Просто остановись. Ну притормози, пожалуйста, клянусь я не стану больше выпрыгивать и убегать!

Он фыркнул и плавно свернул к обочине, оставив мотор работать на холостых оборотах. Вещи, которые я собирала, намереваясь пару дней пожить у родителей, и с которыми мысленно простилась, бросив все и удирая по лесу от мужа, слегка помялись, но оставались в сумке на своих местах. Я выудила вполне приличную на вид блузку, встряхнула ее, решительно переоделась на его глазах. Расцарапанную кожу все еще пощипывало, но я постаралась отрешиться от этих ощущений. После рубашки Джеймса на мне все равно остался его запах, и хотелось схватить большую губку, с пенным мылом содрать его с себя, закрыть глаза и уши, не видеть ничего, не ощущать. Не искать в каждом поступке мужа крупицу доверия. Нет этой крупицы. Есть деньги, большие деньги и бизнес, который стоит на кону. И я — как связующая ниточка к его возвращению.

На парковке ресторана он вышел из машины первым, на ходу застегивая манжеты рукавов: сильный, уверенный в себе, ослепительный мистер Уорнот. Полы рубашки свободно лежали поверх пояса джинсов, он небрежно заправил их одной рукой. Я отчаянно старалась смотреть на холодную, как чешуя мокрой рыбы, озерную воду, которая плескалась в двух шагах от нас.

Не на него.

— Искупаться хочешь? — шепнул он мне на ухо, взяв под локоть. Заботливый жест супруга, только пальцы казались хуже стальных оков.

Я всерьез начала сомневаться, что у меня получится что-то ему доказать.

Ресторанчик мне понравился. Было в нем что-то уютное, семейное, домашнее. Джеймса здесь знали, и даже мой общий странный вид никого не смутил. Персонал был достаточно вышколен, чтобы с одинаковым вниманием обслуживать любых клиентов. Хозяин, маленький пожилой юркий человечек, вышел, чтобы лично пожать ему руку, проводить на лучшие места на веранде, ко мне он обращался с милой улыбкой и, как выяснилось, был знаком с папой. Народу оказалось немного, по наличию фотоаппаратов и обрывкам диалогов я поняла, что все — сплошь отдыхающие, приехавшие приятно провести солнечный денек у водоемов.

Нас усадили на мягкие диванчики у края балкона, отсюда открывался шикарный вид на озеро, но я, поеживаясь от вечерней сырости, тут же попросила плед. Его незамедлительно принесли. Джеймс откинулся на спинку, закурил, молча наблюдая за мной, на вопрос официанта о заказе ответил: «Как обычно».

— Часто здесь бываешь? — поинтересовалась я.

Он пожал плечом, глядя на меня сквозь густые клубы дыма.

— Один-два раза в месяц, когда приезжаю навестить Николая. Он любит это место.

Я растерянно покачала головой.

— Зачем, Джеймс? Зачем ты навещаешь моего папу? За что ты так добр к нему? Он рассказал, что ты очень помог с мамиными…

«Похоронами» я так и не смогла выговорить, только досадливо сглотнула. Где-то в глубине подсознания мне все еще казалось, что на самом деле мама жива, и подобные слова резали слух. На лице Джеймса мелькнуло легкое удивление.

— Потому что Николай — часть семьи. Он остался совсем один на старости лет и нуждался в помощи.

Да, так все и было. Мой отец нуждался, а бездушная Фэй ему отказала даже в самой малой поддержке. Мне было больно и стыдно думать об этом. Вспомнились слова Мадам о том, что ее сын никогда не прощает тех, кто нанес урон его семье. Насколько он великодушен, чтобы включить в это понятие моих родителей? И в какой момент из этого понятия он вычеркнул саму Фэй? Или все же не вычеркнул?

— Спасибо, ты очень добрый человек, — от всей души сказала я.

Джеймс усмехнулся, всем видом показывая, что не нуждается в моих благодарностях, перевел взгляд на озеро, нахмурился. Резко затушил окурок в пепельнице, на скулах заиграли желваки.

— Что случилось?! — удивилась я, не понимая причину смены его настроения. Пейзаж выглядел вполне мирным: все так же плескалась вода, розовело вечернее небо, на противоположной стороне, на песчаном пляже, у кромки берега с визгом резвилась детвора.

— Здесь нельзя купаться, — глухим голосом отозвался Джеймс. Что-то причиняло ему невыносимое беспокойство.

— Почему? — я повернула голову и увидела, куда смотрел он: парочка детишек наперегонки преодолевала водную дистанцию.

Джеймс взглянул на меня, как на сумасшедшую.

— Течение. Здесь течение, Фэй. Это карстовое озеро, плохо изученное дно. Затянет — не выберешься. Ты что, забыла?!

Что-то подобное я когда-то слышала, но из-за того, что сама по себе просто не любила плавать, никогда особо и не интересовалась, потому что не думала и близко к этому водоему подходить. Да, озеро было красивым, да, мне доводилось бывать здесь на пикниках, но и только.

— Ты же сам предлагал мне искупаться, — удивилась я. — Спрашивал, когда мы подъехали. Дразнил, да?

— Ты бы не согласилась, — пробормотал он, не отрывая от веселых детей напряженного взгляда, словно в любой момент был готов сорваться с места, броситься куда-то. — Ты бы не согласилась ни за что, я даже не сомневался.

— Конечно бы не согласилась. У меня фобия. Я боюсь плавать. Меня в это озеро и силком не затащишь, — призналась я и вздохнула. — Даже если ты сейчас скажешь, что Фэй тоже этого не любила, и что это доказывает, что я вру и притворяюсь, пусть будет так. Если фобия есть — она есть, отпираться не стану.

Джеймс посмотрел на меня, но его глаза были пустыми. Мне показалось, что в этот момент он едва ли помнит, что собирался в чем-то меня упрекать. Он словно перенесся в другое место, куда-то очень далеко. Я наклонилась и тронула его за руку, холодную как лед.

— Ты меня слышишь?

Он не слышал ничего. За ближайшим столиком стали поглядывать на нас с удвоенным любопытством. Обеспокоенная странным поведением мужа, я откинула плед, быстро пересела к нему, обняла за шею, прошептала на ухо, осторожно поворачивая его голову в нужную сторону:

— Они уже уходят. Смотри, никто не утонул.

Действительно, накупавшись, дети выбрались из воды, вытерлись и дружно отправились домой. Джеймс чуть расслабился, железное напряжение, сковавшее все его мышцы, немного отпустило. Он оттолкнул меня, довольно грубо, вытряхнул из пачки сигарету. Его рука с зажигалкой слегка дрожала. И тут я вспомнила, о чем рассказывал мне его брат. О первой Фэй, которая утонула. О чувстве вины, которое душило Хантера. О розыгрыше, который слишком сильно его зацепил…

— Она что, здесь утонула? Девушка, с образа которой Кевин потом статую вылепил? — ахнула я. — В этом самом озере?

— Она не утонула, — мрачно отозвался мой муж. — Я ее утопил. Мог бы спасти, но не стал. Отдал течению, зная, что она не выберется. Как раз накануне я узнал, что она изменяла мне с Фоксом.

С озера на открытую веранду вдруг подул влажный ночной ветер, на столиках затрепетали огоньки крохотных декоративных свечей, посетители принялись ежиться и просить пледы, и я тоже пересела обратно и закуталась в свой. Мои голые руки дрожали точно так же, как минуту назад — у Джеймса. Казалось, сам призрак утопленницы поднялся из воды и закружился вокруг меня, прикасаясь к лицу мертвыми губами, шепча на ухо свое имя. «Фэй… Фэй…» Она умерла здесь — и ее убийца каждый месяц приходит сюда поужинать в теплой компании с моим отцом.

Услужливый официант принес ароматный дымящийся чай, разлил по чашкам, я торопливо взяла тонкий фарфор в руки, стараясь согреться от тепла. Джеймс все так же курил, показалось, что моя реакция доставляет ему удовольствие. По крайней мере, он перестал нервничать, а на губах появилась жестокая ухмылка.

— А знаешь, откуда я узнал? — продолжил он, произнося каждое слово вкрадчиво и мягко, будто мало мне было мороза, продирающего по коже и без его слов. — Мне сам Фокс и рассказал. В подробностях. Я, конечно, и до этого начал подозревать, что у него появилась девчонка. Тайная любовь, так сказать. По Фоксу всегда видно, когда у него кто-то есть, материала на целую выставку сразу собирается. По нему вообще всегда все видно, так уж его приучили, запретили держать все в себе. Опасно.

К столику снова подошел официант, на этот раз он принес горячее — нежнейшее филе рыбы с картошкой, но даже несмотря на дивный запах еды, я едва ли могла запихнуть в рот кусочек. А еще отметила про себя то, на что не обратила внимания сразу: Джеймс сделал заказ за нас двоих, даже не поинтересовался моим мнением. Настолько знает мои вкусы? Или ему на них просто плевать? Или снова проверяет? Стала бы Фэй есть картофель? Или ограничилась бы легким салатиком? Или даже стаканом минеральной воды без газа — ведь очень вредно набирать любые калории после шести?

— Ешь, — предложил он, тоже приступая к трапезе, — это лучшее блюдо от здешнего шеф-повара, твой отец его обожает.

— Почему опасно? — спросила я невпопад, и когда Джеймс удивленно приподнял бровь, пояснила: — Почему Фоксу опасно держать все в себе?

Он улыбнулся, чуть шире и более недоверчиво, и я поняла, что Фэй на моем месте должна была это знать. Как же мне хотелось знать столько же, сколько она, но остаться на своем месте!

— Самое интересное, что он тоже начал подозревать, что у меня кто-то есть, — ушел Джеймс от ответа. — Но мне, к счастью, мозгоправы так мозги не промывали, так что я вполне мог держать свои мысли при себе. И поэтому узнал много нового. Как Фэй трахалась с моим братом в моем собственном доме, пока я болел. Как делала это под трибунами, когда приезжала с ним посмотреть на мои соревнования. Ей, видимо, доставляло удовольствие делать это в непосредственной близости от меня, у меня под носом. Может, ты мне объяснишь, что в этом прикольного, Кристина?

Мое имя он произнес с легкой издевкой, и я лишь покачала головой в ответ, слыша за его язвительной интонацией совсем другое. Затаенную обиду и боль от предательства. Перед глазами так и крутились кадры видеосъемки, обнаруженной на лэптопе Фэй: она и ее мужчины, на одной и той же кровати, в каком-то странном, необъяснимом, извращенном удовольствии. Живая, совсем не утонувшая Фэй, Фэй не из той сказки, Фэй с моим лицом…

— Я похожа на нее? — спросила я, прочистив горло от нервной хрипотцы. — На Фэй, которая здесь утонула?

В глазах Джеймса заблестел ироничный огонек.

— Внутренне? Очень. Я бы даже сказал, что так не бывает, если бы сам не знал. Внешне? — он задумался, машинально проглатывая пищу. — Да я не помню, какая она была.

— Не помнишь?! — изумилась я. Обычно люди, которые подложили такую свинью, не забываются, сама я прекрасно помнила того парня, который изменил мне и получил за это на вечеринке порцию пива в лицо. Даже после катастрофы это воспоминание не стерлось.

— Нет.

— А имя хоть помнишь?

— Не помню, — покачал Джеймс головой. — Все называли ее Фэй, даже учителя. Она же только в том году в нашей школе появилась. Сколько я ее знал? Полгода? А мне после той ночи вообще все забыть поскорее хотелось. Особенно, мысли о том, как мы с Фэй трахались в дальнем конце большой школьной библиотеки, за полками, пока ждали с семинара Фокса. И как то же самое, что она проделывала с ним, делала и со мной. Я толком даже не помню, как ту ночь провел, шлялся где-то до утра, информацию переваривал. А на следующий день мы пошли гулять. Фэй хотела покататься на коньках. На озере. Все было как обычно, они с Фоксом дурачились, а я смотрел на них и думал, что они оба даже не подозревают, что мои кусочки паззла все сложились. Фэй не знала, что я все знаю, Фокс не знал мою часть истории так, как я узнал его часть. А у меня уже полная картинка в голове была. Всесторонняя.

Он рассмеялся так громко, что несколько голов повернулись в нашу сторону, а мне вот совсем не улыбалось.

— Подожди, — пробормотала я, понимая, что вот у меня, в отличие от некоторых, в голове еще не все кусочки паззла складываются. — Так кто по-настоящему встречался с той девушкой? Ты или Фокс?

— Никто, — все так же со смехом ответил Джеймс, — как оказалось и, как видимо, считала сама Фэй. Мы все втроем дружили. И у меня с ней тоже была тайная любовь. Тогда я считал ее своей.

Странная это была история. И тем страннее она мне казалась, чем больше мысленно я погружалась в нее. Эта «тайная любовь», которую непонятно зачем девушка крутила с обоими братьями. Это маниакальное желание обязательно создать любовный треугольник и стремиться держать его углы в опасной близости друг от друга. «Заниматься любовью под носом». Все очень походило на историю, которая случилась со мной в течение последних четырех лет, тех самых, что полностью исчезли из моей памяти. Я бы сказала, что поступки принадлежали одному и тому же человеку. Одной и той же Фэй. Но как это возможно? И как объяснить присутствие в этой истории меня, вполне самостоятельной единицы по имени Кристина, с совершенно другим прошлым, в котором прежде никогда не случалось любовных треугольников, жаркого страстного секса в публичных местах и тяги к опасным мужчинам, склонным убивать неверных женщин? Как?

— Подожди, — медленно начала я, пытаясь разложить в голове по полочкам хоть что-то. — То есть, изначально твоя семья жила не в Карлстауне?

— Нет, — сообщил Джеймс, успевший не только озадачить меня, но и справиться со своей порцией еды. Здорового аппетита он, похоже, не терял. — Мы переехали туда, когда у отца дела пошли в гору, и его «Уорнот Инкорпорейшнс» потребовалось больше места для развития. А поначалу мы жили здесь, в Гринхиллз. Да ты сама увидишь, старый дом все еще принадлежит нам.

— И с той девушкой… вы учились в школе?

— Только в старших классах. Перед самым выпуском. Ее семья тоже переехала откуда-то. Я думал, ты знаешь ее. Вы же купили тот дом, где они жили.

Значит, это было около пятнадцати лет назад. Мне в ту пору едва ли стукнуло десять. И жили мы не тут. Мы ведь переехали позже, когда моим родителям потребовалось место с лучшей экологией. И купили дом, где жила семья Фэй? Сама девушка в ту пору, видимо, уже погибла. Надо бы спросить у отца, но чтобы разговорить его, хорошо бы для начала помириться… И я ведь тоже тонула, в детстве, только не помню, где и как, в памяти осталось лишь ужасающее ощущение закончившегося воздуха в легких, щекотных пузырьков вокруг лица, холода, сковавшего руки и ноги… паники, невозможности выбраться на поверхность… после этого и развилась фобия, но между мной и утонувшей Фэй все равно оставалась разница в пять лет… не говоря уже о том, что я прекрасно помнила, где и с кем училась в школе.

Казалось, кто-то специально повтыкал палки в мои колеса, мешая вот так просто докопаться до истины. По какому странному стечению обстоятельств получилось так, что наши пути с Джеймсом пересеклись? Или не по странному? Почему я решила притворяться этой девушкой? Да, у меня уже водились предположения о том, что хотела таким образом подцепить на крючок богатенького жениха, но с чего вдруг я превратилась в столь меркантильную особу? Почему я была уверена, что Джеймс попадется на крючок: только потому, что его брат научил меня, что говорить и что делать? Для чего потребовалось снова сводить углы любовного треугольника, хотя один раз это уже обернулось трагическим финалом?

Что-то подсказывало мне: корни всего происходящего надо искать именно там, в истории с первой Фэй. Но как? С чего начать? И вообще, мистикой пахло это все, и хоть поначалу я категорически отвергала суеверные мысли, теперь крепко призадумалась. Меня охватило странное ощущение: все вокруг принимают меня за Фэй, словно так и надо, у всех будто глаза зашорены, и только я одна замечаю какое-то подспудное, цепляющее несоответствие. Что тому виной? Магия? Гипноз? Если и он, то пожалуй, массовый. А несоответствие точно было и беспокоило мой мозг, как надорванный краешек наклейки, которую то и дело подцепляешь ногтем, но до конца все не отрываешь. Но как заставить даже не поверить — почувствовать это несоответствие остальных?!

— Я бы хотела увидеть могилу этой девушки, — робко призналась я, опасаясь какой-нибудь непредсказуемой реакции со стороны мужа. — Завтра на колумбарии… ты покажешь мне ее?

— Какая могила, Фэй? — снова рассмеялся он. — Нет никакой могилы.

— Почему нет? — растерялась я. — А где она?

— Нигде. Тело не нашли. Я же объяснял тебе. Карстовое озеро. Плохо изученное дно. Водолазы работали в сложных условиях и только развели руками, — Джеймс взглянул на уже потемневшую в сумерках гладь воды. — Возможно, кости Фэй еще лежат где-то там… засыпанные илом и песком… так что ты уже на ее могиле.

Я невольно сглотнула. Все, что он рассказывал мне таким будничным тоном, словно пересказывал сюжет увлекательного фильма, так и оседало легким морозцем где-то между лопаток.

— Так может… она вынырнула?

— Вынырнула?! — улыбаясь, Джеймс сделал глоток чая, но взгляд оставался холодным и острым. — Ты пробовала купаться в воде температурой около нуля? Пять секунд — и наступает спазм в мышцах. И озеро было сплошь покрыто льдом. Я своими глазами потом видел, как водолазы ломали его, чтобы опуститься на дно. Если бы Фэй вынырнула, ей пришлось бы тоже проломить лед… но проломов больше не было. Мы с Фоксом даже подумать не могли, что Фэй провалится. Она просто подпрыгнула… а в следующую секунду исчезла. Еще в следующую секунду я обнаружил, что лежу у края пролома и держу ее. Течение было сильным, я сразу это почувствовал. И мне вдруг пришла в голову мысль… я подумал, как бы хорошо было, если бы ее не стало. Вместе с Фэй исчезла бы и проблема. Малышу Фокси не пришлось бы вляпываться во всю эту грязь, как мне. Он очень ранимый, чувствительный, ты знаешь об этом? На какую-то долю секунды я очень захотел, чтобы Фэй не стало. И ее не стало. Может быть, она просто перенеслась в страну фей, ведь она всегда хотела быть феей?

Конец ознакомительного фрагмента.