Анатом

Вера Юдина, 2015

Жестокое убийство молодой княжны Татьяны Мухиной, всколыхнуло задремавшее в своём благополучии высшее общество Петербурга девятнадцатого века. Но оно стало первым в последующей череде загадочных убийств. Дело вести поручили опытному сыщику, барону Обличу. Когда Обличу становятся известны некоторые тайные моменты из жизни жертв, мозаика начинает складываться в зловещий узор.

Глава 4

Когда вечером следующего дня Иштван сидел за работой в своем кабинете, с грохотом распахнулась дверь и всю ширину дверного проема заняла тучная фигура Мухина. Князь был явно разгневан. Лицо его пылало ненавистью, глаза были налиты кровью. Всем своим видом он говорил, что решительно настроен сам, лично найти преступника и наказать его по всей строгости закона.

Этот тучный человек, с поросячьими глазками и круглым лицом, в обычном-то состоянии не мог вызвать гамму приятных чувств. А разъяренный он напоминал огромного медведя, у которого нет чувств, есть только одно желание — разорвать преступника в клочья.

— Вы нашли убийцу моей дочери? — с порога взревел князь, не удосужившись даже поздороваться.

Иштван чинно приподнялся в кресле и, стараясь своим спокойствием слегка приструнить гнев князя, рукой указал тому на стул.

— Я весьма тронут, князь, вашим визитом, но мне не совсем ясна его цель, — строгим голосом, каким он привык общаться с подчиненными, произнес Иштван, чем и вверг князя в ступор.

Тот уставился на сыщика странным невидящим взглядом и удивленно заморгал.

— Как вы смеете? — прошипел он. — Вы жалкий щенок!

— Я попросил бы вас не оскорблять меня без причины, — осек князя Иштван, — мои люди делают все, что в наших силах. Мы ищем преступника. Поверьте, все, что смогу, я сделаю.

Князь посмотрел на Иштвана таким преданным и в то же время слепым взглядом и неожиданно, уронив голову на руки, беззвучно зарыдал. Он грузно рухнул на диван, и его мощные плечи затряслись в безудержном порыве отчаянного горя. То и дело князь тихо поскуливал и всхлипывал. Затем он резко затих, вскинул голову и, сложив руки на животе, прямо посмотрел на Иштвана.

— Она ведь все, что у меня было. Когда Сонечки не стало, я думал, все. Жизнь больше не имеет смысла, и мне принесли ее, крохотную, с большими глазами. Она тогда только глянула на меня. Красненькая, сонная и все время пальчик свой посасывала. И знаете, сердце тогда мое дрогнуло, такая славная она была. — Князь на секунду замолчал, а после решительно добавил: — Дайте слово безутешному отцу, что вы найдете его.

На мгновение, Иштван ощутил жалость к этому свирепому на первый взгляд человеку. Славясь своей сухостью, Мухин всю жизнь теплил в себе любовь к единственной дочери, которой лишился на старости лет.

Поступаясь своими принципами, Иштван ответил:

— Вы будете первый и последний, кого он увидит перед своей смертью. Я даю вам свое слово.

Заручившись обещанием, князь поднялся, поправил ворот своей медвежьей шубы и, поклонившись на манер военных офицеров, быстро вышел. Он должен был уйти, так как почувствовал приближение нового приступа, но не хотел признаваться в этом кому-то, кроме своего лечащего врача.

Когда дверь за ним закрылась, Иштван опустился в кресло. Вновь постучали.

— Войдите!

Вошел молодой жандарм, только поступивший на службу с училища.

— Что у тебя? — спросил Иштван, поднимая голову.

— Вам записка, Ваше благородие… вернее две… Одну доставили перед тем, как к вам пришел важный гость, — жандарм намекал на князя, — а вторую только что, вот прямо сию секунду. Перед тем как я вошел.

Иштван нахмурился.

— Давай сюда.

Жандарм осторожно, дрожащей рукой протянул сыщику обе записки. Одна записка была написана почерком доктора, Иштван сразу узнал его. А вторая, судя по сладкому цветочному аромату, явно принадлежала женщине.

— Какая первая?

— От доктора.

Иштван неторопливо развернул записку.

«Дорогой мой друг, — писал доктор, — Вам срочно необходимо приехать ко мне. То, что я покажу Вам, может поразить любое сознание. Поможет ли в дальнейшем это следствию, не берусь утверждать, но то, что этот факт может заинтересовать Вас, я уверен. Ваш Ларионов С.Л.»

Вторая записка не имела подписи, но Иштван сразу догадался, что она от Екатерины Дмитриевны. По смыслу и той трепетности, что скользила между строк. Он бегло пробежался взглядом по письму. Она просила прощения за свой детский порыв и надеялась, что этот случай никак не сможет испортить зародившуюся между ними дружбу.

Удивительная девушка, нежная и ранимая на первый взгляд, но в глубине ее души пылает пожар такой чувственной страсти. Иштван даже на секунду представил себе, что слышит ее спокойный голос, когда вновь пробежался взглядом по строчкам, написанным красивым, ровным почерком.

Он отложил письмо княжны и вернулся к записке доктора.

На что намекает доктор? И что такого он мог обнаружить? Надо немедленно это выяснить. Иштван быстро собрался и вышел. До места он добрался на извозчике.

Академия, где трудился доктор Ларионов, располагалась на улице Нижегородской. Это было единственное в Петербурге заведение, где преподавали судебную медицину и готовили военных врачей, способных работать в любых экстремальных условиях.

Ларионов был лучшим в своей области, именно поэтому его ценили при дворе. И каждый студент, попавший к нему на курс, гордился своим назначением, хотя в работе медик был требовательным, поблажек не давал и ошибок не прощал.

Мертвецкая, где хранили тела умерших, располагалась в здании, построенном на собственные средства Ларионова, в значительном отдалении от основного корпуса.

Это было желтое двухэтажное здание, выдержанное в гамме всего комплекса. Окруженное со всех сторон старыми липами и дубами, оно у каждого вызывало тоску и уныние, при одном только взгляде на него.

На двух этажах корпуса располагались учебные залы и кабинеты учительского состава. Помещение, устроенное в виде амфитеатра, где хранили тела и проводили учебные вскрытия, располагалось в подвале. Студенты в шутку называли его подземельем или катакомбами, так похожи были коридоры и комнаты-муравейники на римские могильники.

Иштван прошел внутрь и спустился по узкой каменной лестнице, в темное полуподвальное помещение.

К амфитеатру, где доктор Ларионов обычно давал уроки мастерства своим студентам, вел длинный темный коридор, тускло освещенный редко размещенными на стенах канделябрами.

Тишина вокруг стояла жуткая, пробирающая до дрожи. Лишь изредка завывал ветер, сумевший невидимыми путями прокрасться в этот склеп. Играя с пламенем свечей, он проносился по коридорам и, слегка лишь коснувшись своим ледяным дыханием, исчезал в темноте.

Иштван ступал тихо, стараясь не шуметь. Любой звук в этом странном месте отдавался зловещим эхом.

— Жуть, — передернулся Иштван от странного ощущения.

Он редко заглядывал к доктору в его обитель смерти, и даже если случалось ему наведываться, то всегда здесь толпились группы молодых студентов, жадно внимающих каждому слову своего учителя. Сегодня же было безлюдно, что еще больше нагнетало атмосферу нарастающей паники.

Впереди показалась арка, откуда лился теплый желтый свет. Амфитеатр был единственным местом в подвале, куда было проведено электричество.

Иштван вошел внутрь. Но там никого не было. Тишина вокруг стояла мертвая. На железном столе в центре зала, под укрытой простыней явно просматривались очертания человеческого тела. Иштван подошел к столу, оглянулся и позвал профессора:

— Семен Львович! — эхом разнеслось под сводами зала.

Никто не ответил.

Вдруг раздался громкий стук. Иштван обернулся, успев выхватить свой револьвер. Но опасения его были напрасны, это порыв ветра распахнул настежь ставни единственного окна, спрятавшегося почти под потолком.

— Семен Львович! — громко повторил Иштван и поежился от ворвавшегося с улицы ледяного ветра.

Опять никто не ответил, но на этот раз Иштван отчетливо услышал тихий стон, у себя за спиной. Он обернулся и посмотрел на белую ткань, укрывающую тело. Ему показалось? Или на самом деле кто-то стонал? Иштван не мог понять. Тогда он решительно взялся одной рукой за край простыни и осторожно приподнял ее.

Прямо на него стеклянным неподвижным взглядом смотрел профессор. Он был еще жив, его грудь едва вздымалась. Но в тот же миг на старческом лице скользнула тень приближающейся смерти, когда агония уже позади, и жизни в несчастном старике оставалось всего-то на два-три вздоха. Лицо его в тот момент обрело свое привычное спокойное выражение. На несколько секунд, после того как боль отступила, глаза доктора просветлели, губы его зашевелились, не выдавая при этом ни звука. Израсходовав последние силы, он обреченно взглянул на сыщика, рот его искривился в предсмертном оскале, и, умирая, он навсегда сомкнул тяжелые веки.

Когда доктор испустил последний вдох, Иштван осознал, что стук окна и завывание ветра вовсе не были случайностью.

Иштван опрометью бросился к каменным ступеням, служившим студентам вместо скамеек, и буквально взлетел по ним наверх, к тому самому единственному окну. Оно нервно забилось, терзаемое ветром, издавая при этом зловещий грохот.

Оказавшись у окна, Иштван с легкостью выбрался на улицу и оказался на заднем дворе академии. Вокруг не было ни души, лишь следы, едва заметные на грязном снегу, вели к месту, где совсем недавно была привязана лошадь.

Ледяной ветер порывами бил в лицо, словно насмехаясь над самоуверенным сыщиком. Второй раз преступления происходят буквально под носом у Иштвана, но он не успевает ничего предпринять.

Иштван пнул сугроб, попавшийся ему на ходу, и поплелся обратно в амфитеатр, чтобы проститься с великим человеком, со своим другом и коллегой, с которым не одно дело они успешно расследовали, работая в паре. Предстояло узнать, что именно доктор хотел поведать Иштвану перед смертью, и выяснить, кто убил его и за что.

Прибывшие спустя время жандармы, получив детальный инструктаж, не тратя время попусту, сразу рассредоточились по темным помещениям. Мертвый коридор вновь ожил.

Кто мог это сделать? задавался вопросом Иштван, расхаживая с фонариком по пустынным комнатам. Он наталкивался на различные предметы медицинской утвари, на скелеты и останки мертвых людей, законсервированные в банках. Ни одной записи, ни одного рисунка, ни одного слова о последнем исследовании доктора. Может, Ларионов так и не успел осмотреть тело княжны, тогда зачем он вызывал к себе сыщика, такой странной запиской. Для Иштвана это стало настоящей загадкой.

Бросив бесцельные поиски, Иштван вышел на улицу и закурил. К нему подбежал один из студентов доктора, попросил закурить и сразу исчез. Через какое-то время, к Иштвану подбежал запыхавшийся жандарм и, вытянувшись в струну, как умели только воспитанники Облича, выкрикнул:

— Ваш благородие!

— Что? — обернулся на него Иштван.

— Вы должны это увидеть!

— Ну что там у тебя? — проворчал Иштван, недовольный, что вновь придется спускаться в склеп, из которого он с таким облегчением выбрался.

Жандарм шел впереди.

— Господин Димитриев просил срочно позвать.

Снова в нос ударил знакомый запах сырости и смерти, и Иштван невольно поморщился.

В амфитеатре теперь было людно. Его помощник, Димитриев, прозванный в узком кругу жандармов тайного отдела — Костяк, за свою жестокость в отношении арестованных и порой даже чрезмерную принципиальность, стоял у железного стола и что-то усердно записывал на чистом листе. Видно было, как ему неудобно делать это на весу, но карандаш с такой легкостью летал по бумаге, что сразу выдавал долгие годы подготовки.

Димитриев был правой рукой Иштвана, его незаменимым помощником и верным товарищем. На самом деле место директора Департамента пророчили именно Димитриеву, до того момента, как Иштван в чине подполковника не изъявил вдруг желания уйти из армии и перевестись в жандармерию. Тогда как раз организовывали новый отдел, и на это место искали человека с чистыми взглядами на ситуацию, вдобавок ко всему, основным аргументом послужило юридическое образование Облича. Иштвану предложили это место, и он невольно перешел дорогу Димитриеву, который слишком долго грезил о повышении и долго к нему стремился. Но, на его несчастье, у него не было таких могущественных покровителей, как у Облича.

Первое время они не могли поладить. Димитриев всем своим видом давал понять, как ему неприятно новое назначение, и всячески старался оскорбить нового директора перед лицом всего Департамента. Иштван терпел, одновременно пытаясь найти подход к обидчивому коллеге. Со временем именно терпение начальника и его снисходительность стали тем самым поводом, который и положил начало крепкой мужской дружбе.

Когда в очередной раз Димитриев вопреки всем правилам, в обход своего шефа самолично осуществил недельный доклад перед премьер-министром, чем вызвал негодование Мухина и его праведный гнев, вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией и убрать непокорного служащего с должности, Иштван сам, лично отправился отчитываться у Мухина, объясняя, что из-за загруженности отдела мелкими делами не имел возможности провести доклад сам, вот и просил об этом одного из самых своих надежных людей.

Дело замяли. Димитриева простили и по рекомендациям Облича назначили начальником отдела. И после этого они стали самыми преданными и верными друзьями, несмотря на прежние разногласия.

Конечно, неизбежны были моменты, когда Димитриев позволял себе перейти границы, но с той ситуации Иштвану достаточно было нахмурить бровь, и его помощник все понимал без слов. Ситуация сходила на нет.

Существовали они друг с другом вполне мирно. И работа в отделе шла как по наитию. Димитриев был ищейкой, Иштван был мыслителем. Вместе они создали прекрасный тандем.

Заметив друга, Димитриев быстро спрятал листок за пазуху, а карандаш в карман. Он явно волновался, это было видно по едва заметной дрожи его ресниц. Он собирался сообщить что-то очень важное.

— Ну что у тебя? — спросил Иштван.

Ларионов все еще лежал на столе. В своем медицинском белом халате, до неприличного выглаженном и накрахмаленном, вот так во всем этот светлый человек при жизни был дотошен и щепетилен. Руки его были вытянуты по швам. Поза, казалось, не поменялась, только голова теперь его лежала не прямо, а набок.

— Смотри, — сказал Димитриев, переворачивая голову доктора, так чтобы удобнее было показывать.

Даже издалека Иштван заметил небольшую рану на шее.

— Третий шейный позвонок. Один удар острым предметом, и все, парализован. А потом сразу смерть, — сообщил Димитриев.

— Как так? — удивился Иштван.

Даже он, человек военный и бравый, с опытом и знаниями, знал, что невозможно просто взять и засадить нож так точно и ловко в определенное место. Во — первых, для этого требовалась недюжая сила, во-вторых, точные знания в медицине. Уже второй раз он сталкивается с совершенством преступника, так дерзко и точно наносящего свои смертельные удары.

— А вот так, — Димитриев занес руку и наглядно изобразил, как это примерно должно было быть.

— Я не об этом спрашиваю тебя. Я сам вижу, как можно нанести такой удар, ты скажи мне, зачем его убили? — сухо сказал Иштван.

— Если б знать.

— Что-нибудь пропало?

Димитриев посмотрел на Иштвана и улыбнулся.

— А вот тут самое интересное. Не поверишь, мы обыскали все, но так и не нашли тела.

— Какого тела? — удивился Иштван.

— Княжны Мухиной. Он как раз с ней работал.

— Как узнал?

— Так вот тетрадка у него была, видимо, он ее успел под халатом спрятать, там записи об осмотре. Ты на время посмотри. Примерно за полчаса до того, как он записку тебе написал. — Димитриев открыл тетрадку в том месте, где была сделана последняя запись. — Мухина Татьяна Львовна, 18 лет, осмотр производится с позволения отца убиенной, князя Мухина Льва Александровича… Вот тут далее подпись князя. И все. А дальше пусто. Видимо, помешали ему.

Это известие завело дело в тупик. Иштван понял только одно: дело они имеют с очень опасным, по всей видимости, медицински обученным человеком. Зачем-то неизвестному убийце понадобилась княжна, а доктор просто пал случайной жертвой, как преграда к достижению цели. Все оказывалось не так просто.

Надо было возвращаться на Гороховую, побеседовать еще раз с задержанным юнкером. Аверьянова жандармы нашли в одном подвальном кабаке, славившемся своими революционными настроениями. Юноша был изрядно подвыпивши и еле ворочал языком, когда за ним пришли люди в форме. Он даже попытался оказать сопротивление при задержании, но быстро был обездвижен и доставлен в отдел. Он идеально подходил на роль убийцы княжны, пока не открылись новые обстоятельства.

Первым разочарованием для Иштвана стали показания свидетелей, которые в голос утверждали, что весь вечер накануне молодой человек находился в таверне, в их компании, и не отлучался ни на минуту.

Вторым разочарованием для Иштвана стал вид молодого подозреваемого. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он не убивал. Но не потому, что не хотел, а лишь потому, что физически был слаб и в душе слишком труслив. Хотя сведениями мог располагать.

На утренней беседе с Димитриевым, пока это была еще неофициальная беседа, молодой человек вел себя нахально и развязно. К тому времени уже удалось выяснить, что юношу недавно отчислили из академии и форму он носил напрасно. По словам преподавателей, Аверьянов был малоспособным и ленивым, никакими особенными познаниями в какой-либо области наук не располагал и интереса к учебе не проявлял. Он был одним из тех учеников, что долгие часы проводили в карцере и крайне редко попадали домой. За это его и отчислили.

Иштван сделал вывод, что юнкерскую форму юноша носил только ради возможности щеголять перед дамами и, судя по отзывам жильцов доходного дома, где он квартировался, пользовался явным успехом у женщин. В остальном он был чист, и удерживали его до вечера только лишь за то, что он пытался ударить жандармского офицера бутылкой по голове. Ну и для того, чтобы провести беседу уже после того, как выветрятся пары спирта.

Возвращаясь в участок, Иштван бегло набросал в голове вопросы, которые он задаст вольному юнкеру.