Материя моей юности. Сборник рассказов

Вера Слабая, 2023

"Лавовая лампа, танцующая дурочка с оркестром в скорлупе головы. Я грецкий орех, маслянистый, терпкий". Все здесь – нутро автора: триллер, романтика, ужасы, символизм, абсурд. Все здесь – поиск себя среди ряда оглавлений. Все здесь – автор и вы.

Ложись спать

Я стою в темноте посредине палаты без обуви. Дышу тихо, чтобы никого не разбудить. Но воздух шершавый, колется шерстяной пряжей — я наматываю его на пальцы, прячу в карманы хирургички. Дети всплывшим пенопластом качаются на матрасах. Я плыву к окну и вижу себя в чёрной луже ночи, будто я там — за стеклом формалинового аквариума. Такая уродливая масса человека со вспухшими венами на шее, как у трупа из телека по новостям. «Убегай» — шепчу по-рыбьи в стекло, а значит, молчу. Здесь вода желтая, мутная воспалением жил. Я собираю все по баночкам. Дети булькают в вареве золотых простыней, всплывают и тонут в пузырях слюней. Я прыгаю по островкам матрасов, хватаю детей за пуповины — «всплывайте». Отражение в истерике бьет по окну, ползает розоватыми зрачками по решётке: «ложись спать».

⁃ Я не могу, — отвечаю я тихо, — не могу, не могу, не могу…

Мне все кажется, что они проснутся утром, как я просыпаюсь: немного влажная в испарине, вялая с талым выдохом в окно нового дня. Я включу им песню, и мы будем танцевать в хороводе, как на моих детских утренниках. Солнечные лучи заберутся им под радужку, и они весело запрыгают на тонких ножках, радуясь новому утру с причудливым аниматором. Но такого никогда не происходит. Я все еще в палате, ногами в слюнях и моче, сжимаю застойные синие пуповины. Кто-то проснётся в ночи и кулаками начнёт бить себя по молочным зубам. Я свои кулаки надеваю на их, как варежки, чтобы удары были помягче. Где-то на костяшке ползёт пена в кровавой крошке. «Ложись спать» — говорю я голове с синяками на лбу и губах.

⁃ Я не могу, — отвечает мне тихо, — не могу, не могу, не могу…

А я уже усталая, как вода стоячая в засорившейся раковине. И руки болят синяками ребёнка в простыне. Накрыть бы его с головой, как того же трупа по телеку, и пусть отдохнёт уже от роя мух в своём горячем мозгу. Или это мне надо отдохнуть? Может, им и не ведома никакая усталость. Таблетки горстями заменяют им кофе, а истерики — снотворное на ночь.

Ребёнок бьет все сильнее, рвёт мои варежки, кулаком задевает мне уши. Удар по моему виску приходится кстати — мышцы забились его так держать. Немного обидно сначала, а потом уже больно. Ещё удар — и я где-то в шортах коротких лежу под деревом акации. У меня руки и ноги меньше, темнее от солнца. Белые хлопья лепестками падают мне на щёки, желтятся пыльцой на веках. Я кажусь себе феей из Питера Пена или минипутом, который питается цветами и умывается в капле росы. Трава такая горячая, как горсть тёплых пальцев. И даже земля пахнет не сыро, а как шея, закутанная в душистый шарф. Оставь меня, мама, на этой детской площадке, усаженной деревьями акаций под плавленным солнцем. Не зови на обед, я поела белых цветов со сладкой пыльцой.

Ещё удар — и я снова в холодце детской палаты. В правом ухе звенит, как у афганца после выстрела по своим — «как такое произошло?» Внутри меня все это время было пористое облако, надутое воздухом легких. А тут оно начало тяжелеть влагой внутренностей, сочиться сквозь кожу, наливаться в уши. Слёзы брызнули на нос ребёнку, не сдержались. А мальчик кричит мне в залитые уши, я не слышу — только рот искаженный открывается шире и шире — сейчас проглотит. Во мне уже туча, гнойная серая, рвётся контуром на детском рисунке. Я размыкаю губы, чтобы что-то сказать, и тут все лопается и истекает из меня водопадом — по взбухшим венам и формалиновым жилам, по розовым пленкам глазниц и надутым синякам на запястьях — я кричу без слов, просто жалко кричу, как ребёнок, проснувшийся ночью с диагнозом в карте и теткой, нависшей над ним. Я вижу себя за стеклом формалинового аквариума: такая уродливая масса человека со вспухшими венами на шее, как у трупа из телека по новостям. И тут замолкаю. Все спят, как и спали, раскиданные по мшистым матрасам. Лишь я стою посреди палаты в носках и тихо дышу.

Светлеет немного, и все глаза пооткрывались — по кругу смотрят на меня неотрывно. Я опускаюсь на корточки, как корм для рыбок в аквариуме. И дети голодные набрасываются: «в туалет», «я обмочился», «можно игрушку?», «он меня ударил».

Встают с душных матрасов в облаке запаха нужды, и хороводом танцуют вокруг меня — не хватает только музыки. Тру виски свои больные, тяжелые, сонные. Смотрю — никого. Все ещё ночь, все ещё спят. Только я стою посреди палаты в носках очень тихо. «Ложись спать» — говорю я себе в отражении стёкол.

⁃ Я не могу, — отвечаю шепотом, — не могу, не могу, не могу…