Пока стоит земля

Вера Маркова, 1995

Вера Николаевна Маркова (1907-1995) известна прежде всего как фило-лог-японист, исследователь японской литературы, выдающийся переводчик с японского (Сэй Сёнагон, Мацуо Басё, Акутагава Рюносе и др.) и с английского (Эмили Дикинсон) языков. Но всю свою жизнь Вера Маркова писала стихи – и никогда их не печатала. Первые их публикации появились в «Новом мире» на закате советской власти, в 1989-м, когда автору было восемьдесят два года, а первый и единственный прижизненный сборник – «Луна восходит дважды» – в 1992-м, когда ей было восемьдесят пять. Стихи Марковой написаны помимо современной ей советской поэзии. Они говорят другим языком, принадлежат к параллельному – потайному, глубинному – пласту русской литературной истории XX века, который продолжает открываться и сегодня. Влияние переводческой работы на собственные стихи Марковой можно назвать освобождающим: переводы расширяли и диапазон интонаций, и горизонты видения. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Стихотворения

I. Пока стоит земля

1964–1975

На рождение ребенка

Прокуренное дымное небо,

Потупленные в землю деревья,

Зажмуренная на все окна и двери,

Уже почти нежилая Земля —

Вот что было здесь

До тебя, Мария!

Но ты родилась,

Но ты родилась,

Как рождаются реки,

Как рождается разум.

Пых! — сказало летучее облако

И протерло небо,

Как ветровое стекло.

Ш-ш-шу! — сказали деревья

И все отряхнулись разом,

Как собаки после дождя.

И, натужась, напружась,

Муравей потащил-потащил соломинку,

Ту маленькую, ту большую соломинку,

На которой стоит Земля.

1964

«Цезари…»

Цезари

С жару по дюжине.

Вот хорошо!

Недужный поэт, что тебе нужно?

Не на арену гонят,

С арены…

На берегу далекой реки

Тихо.

Волна забита в колодки.

Блеснет на миг,

Как вложенный в ножны кинжал,

Рыба — и пропадет.

Раб, с боками, плетенными из тростника,

Несет тебе твой утренний хлеб.

Так тихо,

Словно солнце остановилось.

Так хорошо,

Пока не упрешься в него плечом

И не покатишь дальше…

1964

«А так ли трудно расчеловечиться…»

А так ли трудно расчеловечиться

По волчьим законам,

По нраву овечьему?

Надо лишь думать шумом, шумом,

Спрессованным, утрамбованным шумом.

Все громче, все ниже по косогорам —

Сверчки в сумерках —

Думаем хором.

А долго ли снова вочеловечиться?

Недолго,

Недолго,

Не дольше вечности.

1964

«Я ненависть нянчила на руках…»

Я ненависть нянчила на руках.

Качала ее,

Пеленала ее…

Кормила

Презренным лицом

И шорохом крови.

А теперь она

Идет на меня, качая улицы,

В ногу, в ногу, в ногу,

И сквозь рупор

В упор:

…ый, ый, ый.

1964

«Серый день остановил время…»

Серый день остановил время.

Он подлинно то, что есть.

Его можно видеть, трогать, съесть.

Он самая прочная дорога

Между «Бог весть»

И другим «Бог весть».

Но откроется глубоководный зрачок,

И срок придет, сужденный и трудный,

И, как трубач, напрягая губы:

Родительница снова родит.

Воительница снова родит.

И станет широко и легко,

Красно, и сине, и черно, и звездно.

Польется из теплых сосцов молоко.

Так было,

Так будет!

Если не поздно.

1967

Бегство

И было слово к Ионе, сыну Амафиину:

«Встань, иди в Ниневию, город великий,

и проповедуй в нем, ибо злодеяния

его дошли до Меня». И встал Иона,

чтобы бежать в Фарсис от лица Господня…

Книга пророка Ионы

I

Он опять вернулся ко мне,

Прорицающий, жалящий голос.

Дай другому его, не мне,

Я видна, как ворона в огне

Неба, — мною оно раскололось.

Ни на шаг!

Не хочу, не могу,

Хоть убей, не пойду в Ниневию.

Я гортань свою ненавижу.

На, возьми, подари врагу.

Гонишь? Буду судиться с тобой!

Вот — народом дымится площадь,

Я любого проще и плоше.

Замеси меня вместе с толпой.

Ни на миг!

Не пойду в Ниневию!

Хоть убей, не хочу, не могу.

Там, не видя нависших палиц,

Голос мой будет мной владеть.

Он меня накроет, как сеть.

Убери указующий палец.

II

Ночью пришел Не-человек

И сказал:

«Ты слышишь течение рек?

Вот — устали руки Мои.

Не Я ли тебя подвигал на подвиг?

На каждом повороте винта

Стояли Ниневии врата,

Но каждой дороги давал Я по две.

Не Я ли тебя сажал на колени,

На отцовские теплые колени

Летнего дня и весеннего дня?

Свет облаков и лучей толкотня.

Но ты заградила глаза и уши.

Вот — устали колени Мои,

Солнца Мои и луны Мои,

И ветер Мой твои губы сушит!»

И я отвечала:

«Благослови!

Ты щедро дарил, Строящий души,

Но Ты мне не дал силы любви,

Силы любви и терпенья любви,

Но ты мне не дал железа в крови,

И вот — Твой ветер мне губы сушит!»

1967

«Возвращается ветер…»

Возвращается ветер.

Возвращается ветер

На круги своя.

Этот старый свитер —

Узнаю тепло этой сброшенной кожи.

Мягок сказочный волос,

И на уровне глаз

Белой мяты семья.

Если голос прохожий, —

О, у голоса королевская власть! —

В этот голос похожий

Головою в колени, как в детстве, упасть.

Оттого, что вечен,

Оттого, что он — не ты и не я,

Возвращается ветер.

Возвращается ветер

На круги своя.

1967

«Долго ль будешь ты подниматься по лестнице…»

Долго ль будешь ты подниматься по лестнице,

Бессмертный возлюбленный мой,

Пока не ужалит тебя звезда?

Долго ль будешь спускаться вниз,

Пока не коснешься брезгливо

Пальцами правой ноги

Моря леммингов, крысиного моря?

О! О! О!

Легче ль было в доме Атридов?

Лучше ли в Гефсиманском саду?

На Черной — Богом проклятой — речке?

Долго ль будешь ты подниматься по лестнице

И снова спускаться вниз?

1972

«Луна на том берегу…»

Луна на том берегу

Бросила мне конец полотенца.

Я стала обматывать полотенцем

Черные обгорелые пни,

Черные обгорелые головы…

Но мне не хватило луны.

1964

«День сначала был шестикрыл…»

День сначала был шестикрыл.

Это видели я и птицы,

Но, как ворох нудных петиций,

Ветер листья перешерстил.

Поднимается облако пыли

И угрюмо трясет головой.

Вот теперь мы и вправду поплыли,

Как и должно, в обнимку с землей.

Ни юродивого «за грехи»,

Ни первин святого испуга.

Добросовестно, как петухи,

Молнии повторяют друг друга.

Перемычка, коровий брод,

Коридоры, набитые пухом…

Не по этим мосткам перейдет

Стержень мой, именуемый духом.

1967

«Приоткрыли насильно…»

Приоткрыли насильно

Глухие осторожные створки

И положили песчинку.

Скрип песчинки

В каждой жемчужине.

1964

«Я спускалась в колодец лет…»

Я спускалась в колодец лет,

Как зондирует луч больной зрачок,

Как черную ночь испытует восток.

В глубокий жестокий колодец лет

Лживей нет и чернее нет.

Я ходила по челюстям,

По разрозненным челюстям,

По височным и лобным костям.

Как головы

Водяных лилий,

Они мои пальцы холодили.

Я спрашивала: «Кто ты? Кто ты?»

И эхо отбрасывало: «Ты!»

И луч возвращался опять на высоты

С высокой подземной глуботы.

1967

«Дети кричали, как птицы…»

Дети кричали, как птицы,

Когда они раздувают горло

И закрывают глаза.

Один кричал:

«Томагавк!»

Другой кричал:

«Самолет!»

1964

«Я иду по краю…»

Я иду по краю

Шириной в два пальца ноги,

Ощупью, как дымок на дожде.

Не окликай меня!

1964

«Я думала…»

Я думала,

День прошел сквозь меня

От черного неба до черного неба.

Но нет,

Это ночь

Текла сквозь меня

От белого света до белого света,

Как двойное придыханье совы

Расщеплена:

Память — обетованье.

1970

«Люди, люди…»

Люди, люди

Плачут, что людно.

А у соседа, у людоеда

Какой простор!

Люди, люди —

Цвета спелой дыни

И черной черники,

Цвета белого — в синих прожилках — снега.

Дубленая кожа печенега.

Каждая плоть — кому-то оплот.

Землю схватили за концы,

Тащат в разные стороны:

«Не тронь! Моя!

Мои отцы!

Цвет моей короны!»

Край покоренный

Отдал концы.

Черных

Выпороть.

Белых

Выполоть.

Люди, люди —

Моя единственная дорога, —

Ниже зверя

И выше бога.

1964

«Пересекаются в бесконечности формулы…»

Пересекаются в бесконечности формулы,

Каждая — Архимедов рычаг.

Как трепещут тревожно примулы!

Как сиротливо звери рычат!

Я еще помню тихое небо,

Я еще помню малиновый звон.

Это кажется счастьем.

А счастья не было.

Было преддверие похорон.

1967

«Крикнул…»

Крикнул —

Шаман или пророк —

На губах пена: —

«Держите,

Вот он,

Ключ

От блаженного острова!

Как просто!»

Смолк

И упал,

Как пчела в смолу,

В долгую, долгую память.

А ключ отпер —

Смерть.

Смерть классовая,

Смерть расовая,

И от желтого брега

До белого брега

Рев распоясавшихся костров,

И безумные девы визжат, приплясывая,

Ногами

Утаптывая ров.

И когда сквозь них проступает

Остов,

И горят их волосы, как скиты,

Соколиным взором

Среди пустоты

Они видят остров, остров, остров…

Сестры,

Отдайте мне ваши глаза!

1964

«Соловьиная ночь…»

Соловьиная ночь.

Петушиное утро.

Кукушкин день.

Вечер думал шапкой накрыть —

А поймал

Только шорох крыльев.

1964

«Закроет…»

Закроет,

Блеснет перламутром —

И снова

Раскроет на тех же черных страницах.

Вороненые крылья антиопы.

1964

«Заденешь ветку — смех и потягушки…»

Заденешь ветку — смех и потягушки.

И камни с белолобостью телят.

В ладоши — хлоп! И прыгают лягушки,

Как пробки от шампанского летят.

И ряска — жатым ситцем криворотым.

Пруд на воспоминания надет,

На сто морей и рек… За поворотом

Дорога сходит медленно на нет.

1967

«Опрокинутая в пустоту…»

Опрокинутая в пустоту,

Я ношу с собой свое небо,

Как платок на глазах.

1964

«Когда я взгляну вниз…»

Когда я взгляну вниз

Сквозь улитку скрученных туч,

Когда я увижу, наконец,

Тебя сквозь тебя,

Альпийский твой луг и черную падь, —

Тогда,

Что будет тогда?

Все то же.

Мелко-мелко посыпется тихий дождь.

1971

«Луна…»

Луна —

Половина пшеничного хлеба.

Другая спрятана впрок.

К чему, небо,

Ты прикинулось бережливым? Ты,

Расточитель звезд, прожигатель душ, гуляка,

Разбивающий зеркала!

1964

«Каждый лист…»

Каждый лист

Раскрывается по-своему.

Лист орешника — гармошкой.

Однажды чеканилась поступь воина.

Однажды — навечно тяжесть камня.

Боже мой!

Поверни меня

На голубой клетчатой миллиметровке.

Поставь отвесно,

Как стоит маяк.

Твоя помета, Твоя победа.

1963

«Кружатся, кружатся…»

Кружатся, кружатся,

До головокружения кружатся.

Кружатся хаты и деревья,

Кружатся мачты и кочевья.

Кружатся, кружатся,

До головокружения кружатся…

Какая морока сидеть и штопать,

Когда самолет переходит в штопор.

1964

«Я обращалась с мольбой…»

Я обращалась с мольбой,

Которая больше меня.

Накорми меня хлебом,

Накорми меня светом!

Широко разинутый рот птенца.

1964

«Зарево медленно зажило…»

Зарево медленно зажило.

Затянулось розовой кожей.

Теперь —

Ты можешь поверить глазам.

Можешь

По головке погладить небо,

Пока не проснулись сестры, сестры,

Пока, как щенята, слепы звезды.

1964

«Снятуе сиротское молоко…»

Снятуе сиротское молоко

Осеннего неба…

И вдруг —

Облако

В рыжих подпалинах,

И другое — двухцветное, как камбала.

1962

Октябрь

I

Смотрят

И не хотят закрыться

Золотые глаза берез

На ветках невозмутимых елей.

Ветер прочистил горло.

Сейчас начнет похоронную речь.

Помяни июнь, помяни июль,

Помяни самого себя,

Теплого, пропахшего медом!

Но послышался только вздох: «о-о-о»,

От горизонта до горизонта.

Для каких берегов?

Для какого солнца?

Для каких несбыточных поколений?

II

Зима поднимается снизу.

Последними уходят вершины,

Оглянутся —

И земной поклон.

Вороны, воры — вороны,

Хозяева в запустелом доме,

Хлопают, хлопают, хлопают дверью.

III

Выстрел.

Комочек перьев.

Правнук спросит:

«А вправду,

Сюда, вот сюда, где шины шипят,

Птицы слетались клевать бруснику?

Правда ли, что тогда охотились люди

Не только на людей?»

Октябрь 1968

«Возьми себе цвет и свет…»

Возьми себе цвет и свет,

Стожары возьми,

Уделив мне,

Однозначность листа в листве,

Одиночество капли в ливне.

1971

«Горбатились лунные горы…»

Горбатились лунные горы,

А мы, теряя размах,

В несмазанных сапогах

Шли поступью Святогора.

…И чуть проступал на ветру,

Другой, несказочный холод,

Тот, что бездетен и холост,

Тот, что презирает игру.

1963

«Я бросилась в детство…»

Марии Прокофьевой

Я бросилась в детство,

Раскинув руки крестом,

Но упала на гладкий лед.

Как? Ни трещины, ни разводья?

Ни одной полыньи?

Вернулась, будто очнулась.

Гляжу,

На моей ладони

Маленький боровичок,

Капюшон еще стянут под подбородком.

1974

«Жизнь…»

Жизнь —

Серый солдатский ворс

На пропыленных сорняках.

Жизнь —

Молния, дождь,

Блеск, тьма, грошовая свечка…

И только одним она не была.

Жизнью она никогда не была.

1970

«Глотая птиц и солнце…»

Глотая птиц и солнце,

Проходят облака — сновидцы.

А я, облокотясь на поручни земли,

Досматриваю их протяжный сон,

В час

Между вечером и ночью.

1964

«Белые куницы с веток…»

Белые куницы с веток

Свесили головы.

Крапчатый, лапчатый, февральский

Снег на закате —

Как дальний город.

1964

«Время рябины…»

Время рябины.

Время мелкой и мелочной ряби.

Время сухого листа,

Семенящего через дорогу.

Время семян и прозрачного неба.

Время навалом и на выбор.

Непоправимый выбор.

1964

«Я верила…»

Я верила

Числам-убийцам.

Рукам,

Вертящим шар земной

Против шерсти.

И вот теперь я стою на краю

Исполинской могилы

Галилея

И слушаю

Пастуший урок:

Блаженны кроткие,

Ибо они…

Благословенно доброе солнце,

Которое ходит вокруг земли.

1964

«Развели огонь…»

Развели огонь

На седьмом, восьмом и девятом небе.

Листья — желтые сухари.

Зубы себе обломали черви.

Пальцы себе обожгла роса.

1964

«Яблочный Спас!…»

Яблочный Спас!

Кого ты пришел спасти?

Тихий медвяный свет.

Яблоки об одной щеке

На дереве

Круглом,

Как яблоко.

1964

«Слепое слово…»

Слепое слово,

Зачем тебе огненный поводырь?

1964

«Мы шли дорогою облаков…»

Мы шли дорогою облаков,

То выше, то ниже облаков,

Червленых знаменных облаков.

Цветы, словно глядя на царский поезд,

Шапки ломали и кланялись в пояс.

1964

«Прерывистый, напряженный рокот…»

Прерывистый, напряженный рокот

Дубов-тугодумов,

Подстеленный лепетом осины.

Ей не нужно ветра.

Она

Пенится, брызжет, дрожит, роится…

Она подхватит тяжелую мудрость

Дубов, обдумывающих столетья,

Перемелет зубами света

И бросит

Родичу своему и подобью —

Кипящему рою мошек.

Рассыпьтесь!

Я — житница, я соберу…

1964

«На голову…»

На голову

Укороченный свет.

За день до отступленья

Жжет торопливо свой старый архив

Осень, — косящий взгляд.

И мертвая бабочка на плече.

1964

«Серое, ровно серое…»

Серое, ровно серое,

Словно мышь его строила,

Небо проглажено утюгом,

Небо прокатано катком.

Хоть бы родинка, хоть бы кровинка,

Хоть бы одна задоринка.

1960

«Глаза — это большой костер…»

Глаза — это большой костер.

Надо бросать в него ветки,

Новые ветки,

Новые ветки.

Так исчезают леса.

Так начинается полынь.

1962

«Наедине с собою, как с Богом…»

Наедине с собою, как с Богом.

Не смотришь, а видишь.

Сначала

С легким всхлипом, как пузырьки,

Всплывают и пропадают

Голоса, города,

Тени…

Потом становится тихо.

Медленно — по ступеням — восходит

Арктическая, ледяная,

Белая-белая мысль.

И я рисую на ней.

Скажи,

Для чего Тебе нужно

Все — и это еще:

Головоногий мой человечек,

Точка, точка и два крючочка?

Смеешься ли Ты,

Кладешь ли в папку и ставишь год

Или входишь в мое плечо

И тихо-тихо толкаешь руку?

Стань меньше, прошу Тебя!

Вот Тебе домик, и вот Тебе дождик,

Косоугольное облако,

Сбитые в пену листья

И длинные, удивленные звезды.

Прости!

Больше я ничего

Не умею.

¹⁹⁶⁷

«В царской ложе…»

В царской ложе

Осенней рощи

Серых шинелей все больше, больше…

Ау, дичок — молчок,

Детство мое!

Хорошо ль тебе бегалось,

Высоко ль тебе прыгалось

По черепам, по черепкам,

По красным и золотым черепкам —

Сквозь сплюнутую с губы шелуху?

1964

«Стоит, на ветру качается…»

Стоит, на ветру качается

Сахарная пирамида.

…Лучше солью присыпать раны.

Соль земли.

Соль морского ветра.

Соль непримиримого неба.

1962

«Как трудно…»

Как трудно,

С каким напряженьем,

Мокрая, измученная до хрипа,

Земля-роженица,

Выталкивает из себя весну…

Еще одно злое усилье,

И вдруг блаженная тишина.

Омойте ребенка талой водою,

Оботрите пучком травы.

Я знаю теперь, отчего

Качаются зыбки на каждом дереве.

(сонным голосом)

Качаются зыбки, качаются зыбки…

1960

«Казалось…»

Казалось,

Березки не отмыть, —

Захватана, как бумажный рубль.

А вот она —

Белой рукой

Перебросила молодые листья

С затылка на лицо

И сушит, сушит на солнце.

1964–1972

«Вороновым крылом…»

Вороновым крылом

Коснулось меня —

И я подвязала кожаный фартук

И стала месить кирпичи.

Сотни, тысячи кирпичей

В уплату

За одну лишь минуту

Залетной дрожи.

1972

«Ребенок родился на свет…»

Ребенок родился на свет,

Нашего полку прибыло.

Будет ли считать звезды или прибыль, —

Нашего полку прибыло.

Дерево вышло из-под земли,

Нашего полку прибыло.

Станет ли костром или тенью, —

Нашего полку прибыло.

Отчего-то вдруг полюбил,

Нашего полку прибыло.

Полюбил ли виданное или невиданное, —

Нашего полку прибыло.

1964

«Муха жужжит в кулаке…»

Муха жужжит в кулаке,

А я —

Большой зверь.

Для меня

Дом,

Как глубокий сон,

Упаковка,

Стружки…

Но вдруг

Лбом вышибает дверь

Вестник

И трясет за плечо:

«Проснись!

Вот тебе ключ

От грозы и бури,

Что скажешь,

То сбудется,

Говори!»

Я не хочу!

Я не хочу называть тебя,

Молния.

Я не хочу тебя,

Молния.

Глубокий сон,

Как глубокий снег.

1965

«Я всю жизнь говорю: «нет!»…»

Я всю жизнь говорю: «нет!»

К моим губам приколочено: «нет».

А голова кивает: «да».

А рука повторяет: «да»,

Чего же ты смотришь на меня?

Гляди, я обструганная — наяґ.

Гляди, я напуганная — наяґ.

А ведь было за что ругать!

А ведь было за что пугать!

1967

Наставники

Наставник — тот, кто хранит юность

и хоронит юность.

(Из толкового словаря)

Пришел несмышленыш ко мне,

Как к иконе на стене.

Он ждал от меня мановенья руки,

Слова мои, как щенок, лакал.

А я по земле чертила круги,

А я смотрела на облака.

И там, где стоял он, розовощек,

Вьется сейчас только легкий дымок.

К чему мне теперь моя рука?

К чему мне теперь мои слова?

1967

«Да здравствуют встречи…»

Да здравствуют встречи,

Лицом к лицу,

И вкось,

И ожогом,

И как перед Богом,

И как в атаке —

Рубец к рубцу.

1964

«Сколько гипсовых отливок…»

Сколько гипсовых отливок

Слов дебелых и пустых!

Сколько парубков счастливых!

Размахнулись, да ы-ых!

Берегитесь! Ненароком

В воздухе рука застынет.

Это — памятника взмах.

Идолы и вас не минут:

Вот они стоят уроком

На жестоких площадях.

1967

«Утром выпал…»

Утром выпал, —

Бело, бело, —

Лебединое крыло,

Без единой черной отметины.

Все вокруг прибрано, метено…

Как в первый день творенья, светло.

Что написать на нем —

Какое великое слово?

К полудню стек в яму,

Пустой, как зеркало.

1967

«Какая большая, какая тяжелая…»

Какая большая, какая тяжелая

Голова подсолнечника

У человека.

Он весь ушел в свою голову,

А голова все глядит на солнце,

Глядит на горячее желтое солнце.

Какая маленькая голова,

Только рот,

Только зубы,

У того,

Кто лузгает семечки.

1964

Свидетельствую

Я видела, как мерли от голода.

Я видела, как убивают пули.

Я видела, как дуги гнули

И как под рост подрезают головы.

Я видела, как дома дымились.

Я видела, как плодились нйлюди.

Головою о стену люди бились,

Как о плотину бьются стерляди.

Я видела, как ход столетий

Глупцы повернули будто шлюпку.

Я видела, как рождаются дети,

Падающую из гнезда скорлупку.

Я видела облако на рассвете.

Я видела долгий обморок света.

И если нужен верный свидетель,

Свидетельствую: я видела это.

1967

Spiritual

Веди нас на зеленые пастбища,

На медовые заливные луга,

Где дышится так, как трава колышется,

Где верное «завтра» приходит наверное,

Где нога воспоминанья легка!

Веди нас на зеленые пастбища!

Всех веди на зеленые пастбища,

Тех, кто не жил и кто не дожил,

Кто рассеялся в воздухе, как дождик,

Кто плыл, как ястреб, все истребя!

Веди нас на зеленые пастбища,

Туда, где мы обручимся

С собою,

Как с морем венецианские дожи,

Туда, где каждый встретит себя, —

О, этот лик, такой непохожий! —

Где каждый впервые встретит себя.

Ночь вытянулась длинной трубою…

Лишь в самом конце световой кружок

Глядит на нас, словно волчий глаз.

Старый Господь, как свежий ожог.

Веди нас на зеленые пастбища.

29–30 августа 1967

«На стекло дохнули слегка…»

На стекло дохнули слегка —

И весеннее небо готово.

По снегу, облитому глазурью,

Синие, голубиные,

Смуглые, круглые, легкие тени,

Не разбери-бери.

Наспех, только б скорей,

Поспевает рабочий чертеж.

Видно, скоро в теплом дожде

Сам Великий мастер проснется.

1964

«Поэты ходили друг к другу в гости…»

Поэты ходили друг к другу в гости.

Молотком забивали друг в друга гвозди.

Поэты давно лежат на погосте,

А гвозди ходят друг к другу в гости.

1963

«Сновали тени на стене…»

Сновали тени на стене.

Сновали тени на стене.

Сосед гудел, как пылесос,

И на стену полез.

Он девушек целовал наповал.

Бил по скуле: «На, поскули!»

Под намалеванной горой

Он умер, как герой.

А после — поворот рычага —

Тело свое продел в рукава.

На жизнь и смерть теряя права,

Тело свое продел в рукава.

1964

Памятник Дантесу

Что нужно для славы со знаком минус

Тебе, пустоглазый? Тебе, пролаза?

Что нужно, что ты себе вечность выстроил?»

«Так, пустяки.

Пушкин

На расстоянии выстрела.

Храм

На расстояньи руки».

Незабвенный убийца! Ты легче дыма,

Но в книгу бессмертных занесен.

Святое имя, окаянное имя

Начинают звучать в унисон.

Каждое слово,

Каждый жест поэта, — каждый, — награда…

Пощечина —

Монумент наушнику.

Щелчок

Увековечит повесу.

Памятники не расцепляют взгляда.

Этот памятник — Пушкину,

А тот — Дантесу.

1967–1969

«Он ходит с тяжелым стуком…»

Он ходит с тяжелым стуком

На липовой ноге,

Березовой клюке.

Он спросит медвежьим рыком:

«Кто мое мясо варит?

Кто мою шерсть прядет?

Выдюжил лагерь.

Вывернул горы.

Нет мне сносу и нет с меня спросу».

Таким

Видит себя он сам.

А вот что видят другие:

Он на ходу волочит ногу,

Как заяц перебитую лапу.

Глаза выцвели,

Как у вдовы.

Пучок волос, как пучок травы,

Выжженной, выкошенной травы.

Спасибо зеркалу —

Не выдает.

Покажет то,

Что душа твоя просит,

Хочешь старым —

Старый медведь.

Хочешь юным —

Святой Георгий.

1967

«В этом Инферно…»

В этом Инферно

Не привидения —

Только куклы на погляденье.

Как в воздухе детства

Крест до креста —

От площади к другой —

Кукла ходом крота.

Ищет пустую

Плоскую, плоскую площадь.

1972

«Серебро — не ребро…»

Серебро — не ребро,

Золото щелчком.

Длинный —

За ухом перо,

Обойди стороной.

Не вываришь в щелоке

Эту веру, эту поступь,

Этого молчанья приступ,

Этой речи оторопь.

1964

«Человек вылезал из кожи…»

Человек вылезал из кожи —

И вылез,

Человека прикрыли рогожей,

Били, забили — и забыли.

А воздух кругом был раскален

От беломясых азартных колонн.

Колонны лезли на небосклон.

Но мертвый чуть дунул: «фу-у-у» —

И долго-долго — и удивленно

Ветер потом разгребал траву.

1964

«Ногтем на полях беседы…»

Ногтем на полях беседы:

«Складывали в штабеля.

Хоронить не могли.

Ослепли от снега».

День был тих,

И остался тих.

Только где-то

На самом краю неподвижной памяти

Комариным звоном запели стекла.

1964

«Я правую руку вложила в огонь…»

Я правую руку вложила в огонь,

И она сгорела

До плеча.

Я отрастила новую руку,

Короткую, осторожную руку,

И ношу ее за спиной,

Как суму.

Я стала бывалой.

Я говорю:

«Бывало. Бывало.

С кем не бывало».

Но ты пришел,

Обстрелянный за глаза солдат.

Ты головой покачал.

Ты не веришь,

Что руки до самого неба горят.

На, возьми свечу.

Запали!

Спасибо.

1964

«Память чиркнула спичкой…»

Память чиркнула спичкой,

Высветила лицо,

И забывчивый ангел устыдился.

Значит, все-таки было?

Значит, было это лицо?

1974

«Считай — и снова считай…»

Считай — и снова считай,

Но меньшего нет и большего нет.

В тебе упакован весь божий свет

По самое горло и самый край.

Какая звездная ночь!

Какая беззвездная ночь!

Какое утро!

1974

«Как начинал он!..»

Как начинал он!

Как начинал он

Тогда

«В те баснословные года»,

Посвистом маковки сшибая.

И вдруг схватился

За опустевшее горло.

Время

Бросило дудку в кусты.

1974

«Поют…»

Поют,

Как поется…

Бог не скупился для малой твари,

Каждая мошка звучит струной

На эоловой арфе ветров,

На эоловой арфе больших ветров.

Ветру дано,

И мошке дано,

А тебе не дано.

Поют,

Как поется,

Как на душу Бог положит.

И все же

Слышишь? Слышишь? Слышишь?

Разве этого мало для тебя?

1974

«Что согнулась ты, «непреклонная лира»?..»

Что согнулась ты, «непреклонная лира»?

Лебединые шеи, как сухие травы.

«Не согнулась я, но к земле припала.

Там, где пепел певца, слышу голос неба».

1974

«Тело мое…»

Тело мое —

Тяжелый дубовый крест —

Я волоку в гору, в гору…

Шаг —

И еще шаг.

И вдруг

Легко, легко, легко

Взлетаю, поднимаюсь, парю…

Нога моя не согнет травинки.

Чей бессмертный голос,

Чей стих

Коснулся моих ушей?

Превратил перекладину в крылья?

1974

«Как мать…»

Как мать

Вышивает сыну рубашку:

Себе игла,

А ему — шелка…

Как подводный ил

Выдувает вверх

Из своей глубины

Черной, как чрево творенья,

Медные трубы цветов…

Так, только так.

1974

«Не проклинаю!..»

Не проклинаю!

Нужны для ненависти

Сильное дыхание

И страшная уверенность в себе.

Простить?

Прощу!

Чужим, далеким.

Грехи их позабыть

Нетрудно,

Что собаке отряхнуться.

Но кровному, родному…

Нет!

В своем упорстве

Два перста подъемлю.

22 сентября 1979

«Не отмоет…»

Не отмоет

Хрустальная вода родника,

Где дрожит на дне

Озябший до синевы листок,

Где на счету песчинка…

Не отмоют

Все дочери бурь,

Полощущие полотна морей,

Не отмоют этой улыбки,

Этой покорной улыбки.

В мире стало больше одной улыбкой,

Стало меньше одной душой.

¹⁹⁷⁴

«Гог и Магог…»

Гог и Магог —

Два параллельных истукана,

Лежат, —

Нагота неприкрыта.

А давно ли,

Голову задрав, как пожар, —

Идолы с золотыми усами, —

Обоняли вы запах жертв,

Сладостный, томный запах жертв?

Кто вас поверг?

Какой гремящий карающий бог?

Словно чмокнуло свиное корыто:

«Сами, сами, сами!

Сами — с глиняных ног

Упали, лежим, мхом прорастаем,

Муравьиным, мышиным, блошиным раем,

Мы — великаны,

Гог и Магог».

1974

«Я не прошу благословенья…»

Я не прошу благословенья,

Хоть ветку протяни мне,

Шершавую, со вздыбленной корой,

С того единственного деревца,

Еще поющего…

Ты сам его когда-то посадил

На склоне лунного серпа.

1975

«Память…»

Память,

Летящая снизу вверх,

Перебирает все уровни неба.

Память,

Летящая сверху вниз,

Помнит детский уровень ветки.

У него был глаз муравья.

Он выбрал

Небо на уровне травы,

Неподвижную надежную память,

Тихую

На переломе ночи,

Сонную

На переломе утра.

1966–1975

«Идет…»

Идет.

Идет посолонь времени,

Поперек забвенья и славы.

По дороге встречные

Просят, молят.

Одна цыганка хвать за полу:

«Позолоти ручку!

Ручку, ручку позолоти!»

И вдруг отпрянула, смотрит:

Ладонь пуста,

Золотые пальцы

Насмерть припаяны к смуглой руке.

Ни поманить,

Ни приласкать,

Никогда не проси,

Ничего не проси у прохожего бога.

1966–1975

«Кто-то крикнул на улице…»

Кто-то крикнул на улице:

«Началось!»

У дома был опыт.

Окна все враз

По-черепашьи втянули головы.

Сначала — сплошная стена,

А после —

Кукольный дом без передней стены.

Портрет качался,

Как паутина.

1965–1975

«Ветер из-за реки…»

Ветер из-за реки,

Словно голос подростка,

Срывается на петушиную ноту.

Смотрю:

Невысокий камыш

Опять до моей щеки дотянулся

И на мокром податливом песке

Нога оставила детский след.

Он вечен,

Как след на Луне.

1976

«Вот здесь…»

Вот здесь,

На берегу реки,

Стояли камыши в боярских шапках…

Там, где теперь сухое русло,

Река забвенья.

1976

«Все к немногому сводится…»

Все к немногому сводится

Понемногу.

Каждый просвет

Зашпаклеван пылью мохноногой…

Какое долгое — не-ет!

Монашеский герметизм.

А где-то в углу

«Corazon! Corazon!»

Напевает чуть слышно,

На гитаре тренькая, старый метис

В своей — когда-то — цветной рубашке.

Где цвет? Где звук?

Ночь натягивает башлык на башню

Тысячью гусениц-рук.

1976

«Марья Зажги-снега…»

Мария Египетская

1 (14) апреля

Марья Зажги-снега,

Марья Заиграй-овражки,

Марья, сполосни берега!

Холмы через голову

Снимают рубашки.

Марья-работница, босая нога,

Где Египет

И где Россия?

Отсель — досель два шага.

Это знают птицы

И вышние силы.

Зажги снега.

1977

«Все в порядке!..»

Все в порядке!

Беспамятство в лошадиной дозе,

Снотворно-ровное…

Вместо скалы — гладь.

Так сметает бульдозер

Курганы скифов.

Скоро и споро.

Зачем же возводят опять

Купол без единой опоры,

Пристраивают шатры и венцы

Стражи памяти:

Знамя,

Слово,

Священные мертвецы?

1977

«Не сразу вострубят трубы…»

Не сразу вострубят трубы.

Поэтапно, исподволь

Строится Страшный Суд.

Одесную — осторожные.

Ощуюю — острожные — диавольский сосуд.

Чур меня, человече!

Стражи света,

Скрестите меж нами бердыши!

Отойди, сторона очерненная!

Кто сказал мне:

«Половина души!

Заячья губа, пополам рассеченная…»

1977

«Люди выпалывали цвета…»

Люди выпалывали цвета,

Кроме зарева

И лиловых молний.

Оттого-то, как в брачную ночь,

Голова ходит крэгом, крэгом…

Видны, наконец-то видны

Боги, как змеи,

В расщелинах молний.

1977

«Я думаю…»

Я думаю,

Есть для стихов Элизиум

Не в нашей, людской,

Но в божественной памяти.

Там живут они,

Пока мы сгораем.

По ночам

Мы дышим их светом.

Я знаю,

Есть для стихов геенна

В черной неиссякаемой памяти.

Там,

Мерцая, словно гнилушки,

Лишенные света,

Кажутся светом,

Ибо горшей мэки

Не ведает даже Девятый круг.

1977

«Опасаюсь детей…»

Опасаюсь детей.

Им все впервой.

Спросят (как палец прищемят дверью):

«Почему висите

Вниз головой?

Вы разве летучие мыши

В пещере?»

Дети, кто любит ночь?

Спатки, прятки, рай простаков.

Вот два надежных крюка.

Дети, кто любит день?

Вот истэпленная кирка,

Измочаленная кирка,

И на дорогу

Огарок неугасимой свечи.

1977

Рождение времени

Дом в три окошечка смыло.

Разлив, раскат.

Зачем нужны очи Сивиллы?

Видно до самых Карпат!

Здесь!

Оно еще здесь, это время.

Холод. Умерли птицы.

К железу пристыли пальцы.

Кто ослеп,

Я или Солнце?

Или оба вместе?

1977

«Задернутый пленкой птичий глаз…»

Задернутый пленкой птичий глаз —

Небо весны,

Небо надежд.

И я тихонько воткну

Веточку с белой куделью

В Землю — Большое гнездо.

1977

«Подружились…»

Подружились,

Посестрились,

Росли,

Цвели

И состарились вместе

У времени на закорках.

Никто,

Больше никто на всем белом свете

Не прочтет ее, так как я.

Никто меня не прочтет,

Строка за строкой

И между строк,

Как эта книга

Читала меня.

19 августа 1977

«Дурной чудотворец…»

Дурной чудотворец —

Черный оборотень пламени —

Коснется храма перстом:

Вместо купола

Черная вмятина.

Коснется звезд:

Поперек груди птичий насест.

Коснется глаз:

Бельма латунные.

Коснется чести:

Мелкая месть.

Присохли к небу луны безлунные.

Доверимся корню.

Он знает, где верх.

Доверимся времени.

Только ему —

Оттого, что лишь свет

Поборает свет.

Лишь тьма поборает тьму.

21 августа 1977

«Жили-были…»

Жили-были

Маленькие глиняные человечки,

Величались: «Мы — настоящие!»,

А им отвечали: «Вы — недобитки!»

Тарарах — в мусорный ящик.

Но мертвые не имут срама.

Маленькие глиняные человечки —

Сыновья Адама.

30 сентября 1979

«Люди дробятся…»

Люди дробятся,

Как мокрый снег.

Взглянешь —

В глазах мельтешит.

А отойдешь

В будущее на десять шагов,

И позади опять соберется

Человек-Великан

С печальной улыбкой.

18 сентября 1979

«Мы шли по аллее…»

Мы шли по аллее,

В теплом воздухе мошки толклись,

Заняты трудной работой:

Надстраивали нас в вышину.

Мы уже глядели поверх деревьев.

Но не были мы детьми.

Не доросли до вечернего неба.

19 сентября 1979

«Воробьиная ночь…»

Воробьиная ночь.

Всю ночь

Воробьиная ночь.

Небо сверкало,

Но у молний вырван язык.

Смилуйся, небо!

Верни им грохочущий голос.

Грохочущий детский голос пророка.

1974

«Плененный тигр…»

Плененный тигр

Учится прыгать

Сквозь горящий обруч,

Не опалив усов.

А помнится кто-то сказал:

«В начале бе слово»…

Белый лист выпал из рук.

1974

«Огненный шар…»

Огненный шар,

Заключенный в доверчивую плоть,

Прекрасную беззащитную плоть,

Изливается языками огня…

Языки огня щупают, шарят.

Реки — вспять!

Холмы — прополоть!

Впроголодь.

Чем подкормить

Огонь?

Такая сила!

Самому страшно…

Все могу.

Только дышать не могу.

1974

«Милые спутники, простите!..»

Милые спутники, простите!

Где ты, конь, допотопный, вчерашний?

Воздух уже не дрожит на лугу.

Завтра — детище Франкенштейна,

Ублюдок мысли,

Наследник, сын,

Единственный — не сожгу, не сомну —

Хранитель отеческих седин,

На Земле, догоняющей Луну.

1974

«Сито…»

Сито —

Как не было свито.

Воздушные кружевные круги

Работы

Самого Сальери,

А ныне

Седая прядка на хворостине.

Кого ты уловишь теперь?

Чей остановишь полет?

Крылья

Рванулись на просвет меж ветвей.

Замерли вдруг.

Запутались в памяти и пустоте.

1974

«Дождь пришил меня ниткой…»

Дождь пришил меня ниткой

К высокому облаку.

Одутловато-серое,

Словно вышло

Из тюремной больницы,

Серебряная изнанка,

Чуть блеснувшая из-под полы.

Погоди, нам, кажется, по дороге?

1974

«Встреча…»

Елене Аксельрод

Встреча.

Ранимое слово,

Пугливое, как птенец в траве.

Того, кто прямо перед тобою,

Кто смотрит,

Кто дышит еще,

Невидимого, как ты увидишь?

В его плохо пригнанной оболочке.

Легче увидеться через, через…

Через сосущий песок,

Через жующие челюсти столетий…

Встреча.

Невероятное слово. Блаженное слово.

1974

«Как щелканье курка…»

Как щелканье курка,

Решительна и коротка

Была его каждая мысль,

Была его каждая жизнь.

Потому что он мысли менял.

Потому что он жизни менял.

А жил он долго-долго.

А жил он все дольше и дольше,

А щелкал все громче и громче —

Костяшками домино

Во дворе.

1974

«Милостей ждать?..»

Милостей ждать?

От кого?

Быть милосердным…

Но к кому?

К этой слепой утробе?

Вгрызайся, червяк,

Прокладывай свой спиральный ход

Под тонкой атласной кожурой.

— Какое прекрасное яблоко

Висело на ветке в саду Эдема…

1974

«Запах клевера…»

Запах клевера.

Чуть подсушенный запах.

Голубой цикорий уснул.

Но вот —

Я поднимаю сухую ветку —

Палочку дирижера.

Укажу направо —

Стрекот сверчка.

Укажу налево —

На дне травы

Дробь барабана.

Дико глянуло из-под бровей на меня

Облако.

Слушает…

Слышит…

Неужели и вправду

Кто-то слышит?

1974

«Два близнеца, два рифленых листика…»

Два близнеца, два рифленых листика

Плещут в ладошки: агу-агу!

Ажурный ум аналитика

Захлебнулся зеленью на лугу.

В этот миг всевидящей лени

Я, как младенец — Творец,

Выдуваю пену явлений,

Для начала теряя конец.

1974–1979

«Вчера…»

Вчера

Он пришел ко мне,

Длинноногий,

С еще неоперившейся бородой.

«Ты так долго жила.

Что, что ты нажила?

Дай мне хоть грошик,

Хоть полушку надежды»

В одной руке

Я подала ему горсть земли.

В другой руке

Я подала ему горсть семян.

1975

«Я родилась…»

Я родилась

Во время легенд,

А сделалась я

Цифрой, жужжащей в черной папке.

Комариная песнь ада.

1976

«Сработано чисто…»

Сработано чисто.

Все молнии заземлены.

Все стороны света

Поклоном неистово истовым

Четырежды почтены.

Повернуты розвальни

Передом на юг.

Теперь скажите, довольны вы,

Дьяволы добрых услуг?

8 февраля 1977

«Как живется вам…»

Как живется вам,

Дорогие спасенные,

Как живется-можется?

Нам-то? Слава те господи!

Развели костер на спине кита,

Подвесили котелок.

Вот так и живем.

А того, кто под ноги поглядит,

Живьем, живьем, живьем!

1965

«Сабельный шрам поперек лица…»

Сабельный шрам поперек лица…

Память —

Старый бретёр

Рубится в темном лесу.

Все рубится, рубится в темном лесу.

Тени — семеро на одного.

Над каждой тычинкой тонкий свист.

Волчьи ягоды — как волчьи глаза.

«Старо…»

Старо,

Как истертая ступень

Каменной лестницы.

Как зацелованный крест.

Отмахнулся!

И вдруг

Вертится, прыгает, бежит…

Слышу эринный пчелиный рой.

«Вы ошиблись, кажется, адресом…»

Вы ошиблись, кажется, адресом,

Святая дурь или Наитие,

День поза-позавчерашний.

Взгляните!

Губы зашиты суровой нитью.

Каплями крови

Имя закрашено.

Тише!

Уважайте молчание!

Запоздалые гости хуже татар,

Но Деве-Обиде путь закрыт.

О словах сожалеет только словарь,

А цветок, он, знаете, не говорит.

1977

«За спиной…»

За спиной —

Топот убегающих ног.

А там впереди —

Руки, руки,

Ловят солнце, хватают ветер,

Маленькие,

Перевязанные ниточками руки.

1977

«Тень птицы…»

Тень птицы

Вдоль снега,

Пока

Птица летит

По ангельской трассе,

Вдоль встречного неба…

18 сентября 1979

«На персональных льдинах…»

На персональных льдинах

Друзья мои плывут.

Растут разводья.

Врозь разбегаются миры.

Редеет перекличка.

Льдины

Все светятся насквозь, истоншены,

Как содранные с луковицы пленки.

Боюсь спросить:

«Как ты живешь, мой друг?

Живешь ли ты?»

22 сентября 1979

«Когда земля заходила волной…»

Когда земля заходила волной,

Псы из дома выбегли,

И в высоте, сами собой,

Зазвонили, качаясь, колокола.

Но не видны мелочишки гибели:

Под ноготь

Стеклянная игла.

18 сентября 1979

«Детоубийца!..»

Детоубийца!

Стихи убивать — детей убивать.

Сто раз родиться,

Нехотя тысячу раз родиться,

Чтобы найти,

Чтобы всех спасти.

Где они?

Пальцы мох разгребают.

Где они?

Сквозь пальцы ветер.

Рыщут глаза по всем дорогам.

Где они, где они, где они,

Убитые мной,

Позабытые Богом,

Дети мои?

21 сентября 1979

«Охапка осенних листьев…»

Охапка осенних листьев,

С чем ты тягаешься, книга, книга?

21 сентября 1979

«Так повелось…»

Так повелось.

Мне в долг,

Дождю задарма.

Мне хоть бы один перстенек,

А он

Кольца с пальцев роняет в реку.

1979

«Тень птицы пролетела…»

Тень птицы пролетела

Не сколупнув

Порошинки.

И только

Лисицы чуют след…

1979

Майские дожди

(май 1965)

«Семя упавшее на песок…»

Семя упавшее на песок

Словно внутрь повернутый глаз

В тебе твой восток и твой восход

В тебе проходят в обнимку дожди

И долгий голос

Дугой переброшенный через ночь

Все говорит — погоди

Все говорит — погоди погоди

«Погоди погоди…»

Погоди погоди

Насвистывает шлягер

Но зимние дни повинные дни

Высохшие как в концлагере

Путаются в ногах тепла

Все путаются в ногах тепла

«Мертвое любит казаться живым…»

Мертвое любит казаться живым

Мышью под ноги старый лист

Облако шевелит ушами

И столько хруста в каждом суставе

Когда отворяет окна река

Живое хочет казаться мертвым

Белый валун одинокого лба

Осторожно безумная речь поэта

Вся утыканная сверху ветвями

Древних преданий сухих имен —

Воин прикинувшийся кустом

Бирнамский лес подползающий к замку

«Выросли деревья…»

Выросли деревья

Выросла деревня

Высохли деревья

Высохла деревня

Двери заколочены

Земли заболочены

Только ветер да стрижи

Никого не сторожи

Никого не устеречь

Русь моя Русь

Никого не остеречь

Был он волосом рус

Ласковая речь

«Деревья скачут из рамы в раму…»

Деревья скачут из рамы в раму

Как в цирке

Сквозь бумажные кольца

Зимний лес летняя роща

Но эти —

Чуть загустели поздней весной

Закурчавились кружевом рыжих точек

Завтра

Зубы листьев прорежутся

Завтра

На подрамник натянут деревья

Сегодня — они мои

«Кого проклинаешь ты солдат…»

Кого проклинаешь ты солдат

— Своего отца своего отца

А если отсохнет язык у тебя

— Буду проклятья мои мычать

Кого ты бьешь по щеке солдат

— Землю свою землю свою

А если отсохнет рука у тебя

— Железную руку отращу

А чем скажи ты заплатишь солдат

За слезы отца за позор земли

— Я тоже выращу сыновей

И подставлю щеку свою

«Тишина…»

Тишина

Измеряется гомоном птиц

Остановишься —

Притаят дыханье

Постой с минуту

И вновь положи

Тишину на голос

Какой захочешь

Дождливый голос

Пи-ить пи-ить

Голос — капйль

Дымчатый голос

Деловито озабоченный крик

Щелканьем ножниц кроящий небо

Голос памяти отворяющий детство —

Эхом

Повторяющий себя самого — кукушка —

И моцартовский голос соловья

Как рыба зимой глотает воздух

Я слушаю их

Возле проруби в белый свет

«Птицы…»

Птицы

Хороший народ

Поют

На руке не читают линий

Может для песни моей

Будет сегодня солнцеворот

Может дни ее будут длиннее

Ночи короче

Глаза синей

Может

«Земля…»

Земля —

Это просто

Но каждый раз

Заново небеса считаешь

И первое небо — из-под век —

Широкий веер ребристого света

Второе —

Кто серым убожеством крестит?

Серый полыни и теплого пепла

Тень надвинувшая на глаза капюшон

Мягкий бархат мышиной шкурки

Серый с просинью

И кавказской чернью

Конец ознакомительного фрагмента.