Не шей ты мне, матушка, красный сарафан

Вера Евгеньевна Мосова

Роман «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» является первой книгой трилогии о жизни простой русской семьи Беловых. Он погружает читателя в жизнь уральской глубинки 70-х годов XIX века. Нехитрый быт, заботы и чаяния членов большого семейства, их стремление к счастью и борьба за него, а ещё и старые тайны, всплывающие в самые неожиданные моменты и круто меняющие жизнь героев, – всё это ждёт читателя на страницах увлекательного романа.

Глава 3

Назавтра дед Степан отправился на рынок со своими корзинами. Василко вызвался ему помогать. Собрали корзины в две вязанки: одну, побольше, закинул за плечо дед, вторую — внук. Так и пошли вдвоём — старый да малый. Мать велела дочерям пойти в галантерейную лавку, прикупить ниток да иголок. Хоть приданое и давно шьётся-вышивается, да теперь надо с новыми усилиями за работу приниматься, поспешать, чтоб к осени сундуки полны были.

— Да поглядите там мануфактуру! — наказывала она сёстрам, — нет ли красной материи на сарафан, нето придётся ехать за ней куда-нибудь. И тесьму тоже гляньте, и широкую, и узкую.

— Может, не стоит пока торопиться с сарафаном? — робко спросила Нюра.

Предстоящее сватовство пугало её, не хотелось ничего слышать ни о нём, ни о связанных с ним хлопотах.

— Нет уж, лучше загодя приготовить, летом некогда будет рукодельем заниматься, — ответила мать, — я ведь не велю вам купить, а только присмотреть, выбирать я сама буду.

Так уж заведено, что после свадьбы молодуха должна ходить в красном сарафане до той самой поры, пока не разрешится первенцем. А уж потом можно и юбки с блузами носить, что стало теперь очень распространено. Молодайки надевают по несколько юбок сразу, как Лукерья, например. Чем больше нижних юбок — тем богаче семья, это все знают. Но Нюра не могла сейчас думать о нарядах, как, впрочем, и ни о чём другом. Мысль о том, что скоро закончится её беззаботная девичья жизнь, пугала. Кабы за Алёшу её выдавали, так она бы радовалась этому, птичкой бы порхала, ждала бы с нетерпением счастливого часа. А тут чужой дядька, немногим моложе отца. Есть, отчего кручиниться. Сёстры молча шагали в лавку, обходя остатки весеннего слежавшегося снега и грязные лужи. Марусе было так жаль сестру, что она вдруг сказала:

— А хочешь, я попрошу тятеньку, чтоб он меня вместо тебя выдал?

— Да что хоть ты такое говоришь-то!? — всплеснула руками Нюра и повернулась к ней.

Как же прекрасна была сестрица в своём порыве выручить её из беды! Руки сжались в кулаки, щёки разрумянились, а широко распахнутые карие глаза горели решимостью. Сёстры, хоть и были внешне очень похожи, но различались цветом волос и глаз. Маруся была и лицом смуглее, и коса её была тёмно-русой, в отличие от светлой Нюриной. Но главное её отличие было в более вольнолюбивом, решительном характере. Маруся схватила Нюру за руку и воскликнула:

— А что, я же всё равно ни в кого не влюблена! Зато тебя спасу!

— Глупая ты, Марусенька! Не за этого, так за другого меня тятенька отдаст, только не за Алёшу, он ведь сирота, гол как сокол! Сама же говорила, что отцу это не понравится. А ты ещё встретишь своего суженого. Может, хоть у тебя всё сладится по любви, — возразила она сестре.

Девушки уже купили всё, что хотели, когда отворилась дверь, и в лавку вошёл Алексей.

— Мне Васятка сказал, что вы тут, вот я и поспешил вас застать, — сказал он после приветствия, — мы с ним на рынке встретились.

Глаза Нюры осветились радостью, сердце учащенно забилось. Он специально шёл сюда, чтоб увидеться с ней! Все вместе они вышли на улицу.

— Брат твой сказывал мне, что замуж тебя хотят выдать, — обратился к Нюре Алексей, в глазах его застыла тревога. — Я хочу пойти к твоему отцу, в ноги кланяться, просить не отдавать тебя. Мне ведь без тебя жизни нет. Как же могу я выпустить из рук своё счастье?

— Как бы хуже не вышло, Алёша. Тятенька у нас крутого нрава. Если что не по нём — не перешибёшь! — тихонько возразила Нюра.

— Так ведь надо хоть попытаться! Чем чёрт не шутит! Неужель мы с тобой сами от своего счастья откажемся? Или я тебе совсем не люб?

— Люб, конечно! — воскликнула Нюра и тут же покраснела от своей смелости, опустила глаза.

Сердце её заныло от недоброго предчувствия.

— Может, всё-таки не стоит к отцу идти? — робко спросила она.

— Стоит, Нюра! — уверенно сказал Алексей, как отрубил.

— Боюсь, отец только сильней упрется. И что тогда? — умоляюще посмотрела она в его глаза.

— Тогда я выкраду тебя!

Она только ахнула и опустила глаза. Маруся взяла сестру за руку и потянула за собой.

— Так я сегодня буду у вас! Ждите! — крикнул вслед Алексей.

И он сдержал своё слово. Разговор с Прохором Степановичем состоялся во дворе, и Нюра знала о нём лишь со слов братца, который всегда вертелся рядом с отцом или дедом.

— Тятенька посмеивался над Алёшкой, — рассказывал Василко, — сказал, вот когда у него будет дом, в который он сможет молодку привести, пусть тогда и свататься приходит. А Алёшка сказал, что пойдёт к старателям под Шумиху, золото мыть, что к осени у него будет и дом, и деньги. А тятенька ему, мол, ждать не обещаю, посватают — отдам! Алёшка в ответ: «Вы родную дочь погубить хотите, она меня любит!» А отец: «Как любит, так и разлюбит!»

По мере его рассказа Нюра все больше мрачнела. Со страхом ждала, когда тятенька в избу воротится.

Прохор зашёл в дом и крикнул жене:

— Девок больше ни на какие гулянья не пускать! Хватит, набегались! Пусть дома сидят, рукодельничают! Ишь, соплюхи, кавалеров себе завели! Не хватало нам этих голодранцев! Еще, чего доброго, в подоле принесут, осрамят на весь завод! Вот замуж отдадим, пусть им мужья волю и дают! А у меня чтоб из дому ни ногой! Любовь у них! Мать твою так!

Нюра сидела на лавке, втянув голову в плечи и опустив глаза. Василко — рядом с ней. Маруся норовисто фыркнула и загремела посудой, готовясь подавать к ужину. Лукерья ушла к себе за занавеску и тихо всхлипывала там о своём. Ивана, как всегда, не было дома.

Вечером Анфиса вполголоса увещевала мужа:

— Ну, и чего ты разошёлся? Какая собака тебя укусила? Или забыл, как сам был молодым?

Они сидели на своей кровати за деревянной заборкой, которая отделяла их угол в избе, и тихо разговаривали.

— Вспомни, как ты меня отвоёвывал у других ухажёров, как старался отцу моему доказать, что я за тобой не пропаду, — продолжала жена.

— Так я ж тебя любил! — возразил ей Прохор.

— А твоя любовь не такая, как у других? Особенная какая-то? И Нюру любят, и, может, не меньше, чем ты меня когда-то. Чего ж гневаться-то? Дело молодое. Дочери у нас красавицы, в них грех не влюбиться.

— Страшно за них, Фисушка, — вдруг совершенно растерянно произнёс он и обнял жену. — Хочется для них лучшей доли. Мудрая ты у меня, понимающая. Не зря я за тебя бился когда-то!

— Мы с тобой тогда оба молодыми были, у нас и разницы-то всего шесть годков. А Нюру ты хочешь старику отдать.

— Да какой он старик! — возразил ей муж. — Мне сорок восемь, и я еще ого-го! А он и того моложе!

— Но у них разница в возрасте лет двадцать будет! Это немало!

— Зато будет жить наша Нюра, как у Христа за пазухой. Жених обещал беречь её, не обижать недобрым словом.

Послышались нетвердые шаги Ивана, потом шёпот Лукерьи. Слов было не разобрать, но понятно, что она ему выговаривает, плачет.

— Опять сынок в кабаке был, — со вздохом вымолвила Анфиса.

Прохор молчал. Она продолжала:

— Говорят, он на кладбище часто бывает.

— Понятное дело — сын у него там. Непросто ему сейчас, — выдавил Прохор.

— А когда ему было просто? Когда ты его силой на Лукерье жениться заставил? Или когда Алёнку хоронили? А ведь он её любил. Да и теперь, наверно, любит. Мертвых-то порой сильнее любят, чем живых. Мёртвые-то, Проша, уже не дадут повода в себе разочароваться. Да и первая любовь она такая, она жить спокойно не даёт. Люди говорят, Ваня часто ходит на её могилку. Загубили мы парню жизнь, ой, загубили, Проша.

— Да не каркай ты, мать, еще неизвестно, как бы он с этой Алёнкой жил. Всё наладится, вот увидишь!

— Ну, дай Бог!

А на полатях в это время шепталась молодёжь.

— Нюр, а ты, если за того дядьку замуж выйдешь, ты от нас уедешь? — спросил Василко.

— Придётся уехать, — со вздохом ответила сестра.

Маруся в это время с силой ткнула братца в бок и погрозила кулаком, мол, сестре и так тошнёхонько, ещё он тут с глупыми вопросами.

— А как же мы без тебя останемся? — не унимался он.

— А вот так и останемся! — рявкнула Маруся. — Спи давай, не приставай к сестре!

— А нельзя что ли всем вместе жить? Иван вон тоже женатый, а живёт с нами! — недоумевал малец.

— Нельзя, Василёк, — Нюра протянула руку и погладила братца по голове. — Мужчина всегда жену в свой дом приводит, или в родительский. Так заведено.

— А Екатеринбург — это далеко?

— Далеко, братец, — вздохнула Нюра. — Но ты будешь приезжать ко мне в гости.

Она только сейчас вдруг осознала, что замужество разлучит её не только с Алексеем, но и с родной семьёй. И ей стало страшно. Как же она будет жить одна в чужом доме, в чужом городе?

Тут отец цыкнул на них, и дом погрузился в тишину. Каждый лежал и думал о своём. Вскоре дыхание Васятки стало ровным, он всё более погружался в сон. Засопела и Маруся. Только Нюра никак не могла заснуть, погружённая в свои печальные думы. Перед глазами стояло лицо Алёшеньки. Как же он сегодня смотрел на неё! Глаза, всегда такие озорные, тревожно помрачнели, брови хмуро сдвинулись. Губы сомкнулись в упрямую складку. Нюра смотрела на него с замиранием сердца. До чего же он хорош, её сокол! Крупные русые кудри выбились из-под картуза. Ей вдруг так захотелось прикоснуться к ним, провести рукой по непослушным завиткам, что она даже сама испугалась такого смелого желания. Сейчас, вспомнив об этом, она невольно улыбнулась. Мысль унеслась во вчерашний счастливый вечер на фоне песен и хороводов. И лицо Алексея было совсем другим: глубоко посаженные серые глаза в обрамлении чёрных ресниц светились радостью, губы, не переставая, расплывались в счастливой улыбке, и даже ямочка на его подбородке была тоже какой-то весёлой.

Тут мысль её перескочила на вчерашнего гостя. Она толком и не запомнила его лица. Неужели ей и впрямь предстоит стать его женой? И она будет называть по имени этого чужого мужчину, который ей в отцы годится? И ей придётся делить с ним постель, рожать ему детей? Нет, она к этому не готова! Только одному человеку смогла бы она отдать всю себя без остаточка. Только с ним поделила бы свою жизнь, каждый свой день, каждый час, каждую минуточку. И делала бы это с радостью.

Но как же ей теперь-то быть? Может, рассказать всё маменьке? Поможет ли она? Поговорит ли с отцом? Нюра знала, что мать никогда вслух не оспаривала его решений. Но нередко слышала, как они что-то обсуждают вместе перед сном, тихонько, чтоб не мешать засыпать детям. Видела, что отец, при всей его горячности, как будто остывает под спокойным взглядом матери. Он уважает её и нередко считается с её мнением. Вспомнилось вдруг, как прошлой зимой матушка заболела. Отец места себе не находил. Загнав Буянку, мчался за городским доктором, когда местный фельдшер развёл руками. Скакал в аптечную лавку за микстурой, на пасеку за свежим мёдом. Как они все тогда испугались! И тут до неё дошло: а ведь отец по-прежнему любит мать! Может быть, не так, как в молодости, как-то по-другому. Но он без неё не мыслит своей жизни. Они, полюбив друг друга много лет назад, по-прежнему счастливы вместе, несмотря на разлады, которые порой и промеж ними случаются. Он женился на той, которую любил! А Нюру готов отдать первому встречному! Как же так? Горючие слёзы полились из глаз, закапали на подушку.

Нюра встала, накинула шубейку и тихонько вышла на крыльцо. В конуре зашевелился Полкан, загремела цепь. Луна освещала двор, ларь с овсом, телегу с торчащими вверх оглоблями и плетеный короб, наполненный сеном. Неслышно открылась дверь, сзади подошла мать, обняла Нюру и стала нежно гладить её по голове. Так они и стояли, опираясь на перила и согревая друг друга своим теплом.