Рецепт тумана со специями

Вера Анатольевна Прокопчук, 2023

Свадебное путешествие юной провинциалки XIX века в великолепный и таинственный Лондон и ее знакомство с семейством мужа омрачено несчастьем: арестован кузен ее супруга по обвинению в убийстве собственного отца. Сумеет ли наша героиня разобраться в хитросплетении интриг и доказать невиновность своего нового родственника?Книга – продолжение повести "Темные воды минувшего".

ЧАСТЬ 3. В которой Самонадеянная Наивность сталкивается с Прожженым Коварством

…Свеча долго горела в комнате Софи. В ночной рубашке и пеньюаре, она нервно вышагивала взад-вперед, зябко ежилась, время от времени отхлебывала бренди, наливая его себе в чайную чашку, и бормотала:

— Нет, ну бывают же совпадения!

А потом настало утро, затем полдень — и где-то в половине первого на одной из лондонских улиц из кэба выпрыгнула скромная, очень неприметно одетая девушка в дешевом капоре из черной соломки; по одежде ее можно было принять за горничную. Она шла, щурясь на яркое солнце, осматривая незнакомые места — и, наконец, она подошла к своей цели: то был дом мистера Ларкинса.

По мере того, как она подходила к дому, который, без сомнения, знавал лучшие времена, сердце ее билось все сильнее. Когда, поднявшись на невысокое крыльцо, Софи — а это была именно она — постучала в дверной молоток, сердце уже колотило в уши, грохоча как кузнечный молот, а колени подгибались, как ватные.

Дверь ей открыл почему-то сам хозяин. Из открытой двери на Софи тут же пахнуло затхлым запахом старого, давно запущенного дома.

— Добрый день, — начала говорить Софи, и озадаченно замолкла.

Лицо Ларкинса, морщинистое, как старый кошелек, почему-то было оцарапано. Он прижимал к щеке платок.

На языке у Софи так и вертелся вопрос, отчего он открывает двери сам и куда сбежала его горничная — но как истинная леди, она только спросила:

— Вы позволите мне войти?

— Прошу вас. Не смотрите так — у меня очень вредная кошка, — отвечал он, отирая кровь со щеки, и пошел впереди Софи по коридору, дабы проводить юную леди в свой кабинет.

В кабинете, старомодном и давно не знавшем ремонта, Софи уселась в кресло и прикидывала, как начать разговор. Она смотрела пристально в глаза хозяина, и в ее взгляде читался одновременно испуг и вызов: так маленький и слабый зверек, загнанный в угол, сосредотачивается, собирая силы перед атакой на кого-то более сильного и крупного.

Но не успела она открыть рот, как мистер Ларкинс начал первым.

— Вы не боитесь за свою репутацию? — вот так приходить, одной, к одинокому джентльмену, для юной леди совершенно неосмотрительно. Вас могут не понять, — заметил он не без ядовитой нотки в голосе.

Губы Софи задрожали. Голос ее тоже дрожал, звенел и срывался, когда она заговорила:

— Я пришла сюда сказать, чтобы вы оставили в покое мою маму. Вы ее взялись шантажировать, — да, она мне не рассказала подробностей, но я все равно поняла, — однако у вас ничего не выйдет. Она не заплатит вам ни одного шиллинга, — выпалила Софи и всхлипнула.

— А вы знаете, что я могу с ней сделать? — осведомился мистер Ларкинс, и его тонкие, мокрые губы искривились в отвратительной ухмылке так, что Софи стало тошно.

Бедная малютка, однако же, старалась выглядеть уверенной в себе женщиной. Она перевела дыхание, затем положила ногу на ногу, и заявила:

— Нет, не знаю. Но как любезный хозяин, вы могли бы предложить мне чашку чаю, или кофе!

— Непременно предложу, милая леди, как только ваша мама мне заплатит за этот чай. И за кофе тоже.

— У вас так плохо с деньгами, что нет даже на чай?! Но, поскольку мама не заплатит, похоже, мне кофе от вас не дождаться, — заявила Софи. — Итак?

— Что «итак»?

— Что вы имеете предъявить моей маме?

— А то, что она, когда вышла замуж за вашего папу, уже была замужем за другим мужчиной, — заявил Ларкинс, и не без удовольствия увидел, как лицо Софи вытянулось.

— Этого не может быть! Вы не смеете, — голос Софи зазвенел на высокой ноте.

— Но это правда! За двоемужество положено семь лет тюрьмы… или каторги, моя дорогая, — голос Ларкинса был сладким, как патока, — а на незаконнорожденных девицах не женятся, — ведь вы не можете считаться законнорожденной в таком случае. По крайней мере, я своему сыну этого не позволю.

Софи явно была потрясена. Она сидела, опустив голову, затем обвела блуждающим взглядом кабинет.

— Мне дурно, о Боже, — прошептала она чуть слышно.

Видимо, ей нужно было как-то себя поддержать, поэтому она, явно не понимая, что она делает, вынула из вышитой сумочки серебряную фляжку для коньяка, отвинтила крышку и, отвернувшись от Ларкинса, приложилась к горлышку.

— Прощу прощения, — добавила она, заметив, что хозяина кабинета покоробили ее манеры, — колониальные привычки, знаете ли.

— Если вы собираетесь жить в Лондоне, купите себе нюхательные соли, — посоветовал Ларкинс, — это куда приличнее для леди…

Она не ответила на его ехидное замечание. Глоток бренди, судя по всему, привел ее в чувство. Голос ее был почти тверд, когда она заговорила с вызовом:

— Ваше влияние на вашего сына совершенно ничтожно, и это я буду решать, женится он на мне или нет, а что до моей мамы… Допустим, вы объявите, что она была вашей женой, и допустим, вы даже найдете свидетелей…

— Найду, конечно.

— Но как вы докажете, что она была женой мистера Олриджа? Называть себя женой и быть ею — разные вещи. Может, она была просто любовницей, выдававшей себя за жену?

— Может быть. Но даже если так, то это не сделает ей чести. Она будет опозоренной в глазах общества, падшей женщиной, а что же касательно вас… то знаете, как на свадьбе священник говорит: «Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может состояться, то пусть назовет эту причину сейчас или умолкнет навсегда!» — так вот, я могу у алтаря заявить на вашей свадьбе, что этот брак не может состояться! По причине куда более веской, чем незаконность вашего рождения, и эта причина — инцест. Ибо ваша мать была не просто замужем за кем-то — она была замужем за мной, и значит, вы с Джеймсом — единоутробные брат и сестра!

Этот удар явно лишил Софи последних сил к сопротивлению. Она зажала рукой рот, словно сдерживая рвущийся крик. А затем она, мотая головой, прошептала то ли страстно, то ли умоляюще:

— Моя мама сказала бы мне… Моя мама не выдала бы меня замуж за моего родного брата… А если она мне ничего не сказала, то значит, вы лжете!

— Уж кто умеет лгать, — хмыкнул Ларкинс, — то это именно ваша мама, когда речь идет о ее выгоде. Лгать прямо в лицо, лгать, не заботясь даже о правдоподобии собственной лжи… Вот последний пример: она уверяла меня вчера, что после крушения парохода посылала мне письма с посыльным, дважды, но ей якобы ответили, что мистер Ларкинс по этому адресу не живет! А я жил по этому адресу, я никуда из дома не выезжал — я оплакивал мою дорогую погибшую супругу… а она бесстыдно развлекалась с другим! И после всего этого вы ей верите! Когда речь идет о ее выгоде, нет такой лжи, на которую она не способна… а тут ей представилась возможность выгодно выдать вас замуж… почему бы не промолчать по поводу инцеста?

Софи молчала. Похоже, она была ошеломлена настолько, что не могла говорить. Ларкинс не без удовольствия следил за тем, как она, отворотившись в сторону, сделала еще один долгий глоток из своей фляжки, вытерла губы и поставила фляжку на стол каким-то беспомощным жестом — словно в ослабшей руке не было силы ее держать. С полминуты длилась пауза; Ларкинс выжидал, насмешливо улыбаясь. Наконец Софи подняла голову и пролепетала жалким, умирающим голоском:

— А вы-то чем лучше? если бы я вам заплатила, вы бы тоже, да? промолчали бы у алтаря, и не сказали бы, что мы с Джеймсом…

Молчание было ей ответом. Только глумливая ухмылка на лице Ларкинса сделалась шире.

— Вы… вы — чудовище! — вскричала Софи и, вскочив на ноги, бросилась прочь из комнаты.

Ларкинс сопроводил ее уход мерзким смешком. Затем взгляд его упал на серебряную фляжку на столе. Он взял ее в руки и потянул носом; судя по выражению его физиономии, аромат бренди, испускаемый фляжкой, был просто хоть куда. Хлопнула входная дверь; подойдя к окну, он проводил взглядом девичью фигурку. Софи бежала прочь от его дома, чуть не попав под омнибус.

— Ваше здоровье, моя дорогая, — произнес он, приподнимая фляжку, словно произносил тост — а затем осушил ее до дна.

А еще через пятнадцать минут на крыльцо дома Ларкинса поднялась элегантная средних лет дама в меховой ротонде и постучала в дверной молоток.