Апрельский кот

Татьяна Веденская, 2016

В жизни Фаи Ромашиной «все очень плохо», если верить ее словам. А постоянные споры с сестрой, конфликт с коллегой, одинокие вечера перед телевизором и бессонница – лишнее тому подтверждение. Фая вынуждена обратиться к психологу. Им оказывается очаровательный Игорь Апрель, который готов не только решить все проблемы девушки, но и подставить мужское плечо в трудный момент. Только вот почему-то Фая не спешит открывать перед ним свою душу… и сердце.

Знаешь же, что не хочешь. Вот и не делай

Маша Горобец добралась до меня только под конец рабочего дня. Все потому, что у них там, в бухгалтерии, конец года, сдача годовой отчетности на носу. Это ведь только для бухгалтеров конец года наступает в марте, верно? Маша была взмыленной, словно целый день не документы проверяла, а пахала, обрабатывала целину, причем лично, без всякого там коня.

— Ну вот где тебя носило? — набросилась на меня она, мирно дремлющую в своих солнцезащитных очках. Маша бросила мне на стол дань — коробку конфет. — На вот, нам их уже складывать некуда. А я тебя целый день искала. Постников кричит, что ты приперлась пьяная, с синяком под глазом и что тебя уже уволили. Сашка говорит, у тебя отгул. А ты тут сидишь. Господи, а ты чего в очках-то? Так это правда? Тебя кто побил-то? Это он, что ли? Охренеть. Он что, совсем сдурел?

— Стоп-стоп-стоп, сколько выводов, и все — без всяких вводов. Это меня не он.

— Не он? — опешила Маша. — А кто?

— Бандитская пуля, — вздохнула я.

— Как ты?

— Все очень плохо, — привычно буркнула я, но Машка даже слушать меня не стала.

— Ладно, дай я посмотрю, — бросила она мне и потянула ручонки к моему лицу.

— Нет уж, спасибо, — засопротивлялась я, но Машу разве ж остановишь.

— Все сама, да? Феминистки даже лучше, чем ты. Ну ты что, глаза хочешь лишиться, а? Ты хоть чем-то прикладывала? Так, руки убери, горе ты мое. Нет, ну что такое? Точно не он?

— Никакая я не феминистка. И да — точно, это не он, — покачала головой я. — Но — из-за него.

— Я так и знала! — всплеснула руками Маша. В нашем отделе уже никого не было, тихо жужжали компьютеры, где-то вдали без устали звенел телефон, но мы уже давно привыкли отфильтровывать посторонние звуки. — А ты что? Почему ни одной проблемы не проходит мимо тебя? Неужели нельзя было не лезть?

— Ты мне хоть слово дашь вставить или дальше продолжишь эту аудиоатаку? — возмутилась я, пытаясь увернуться от пристального изучения моих синяков. Вернее, синяка. Маша была единственной, кто, говоря это «он», имел в виду правильного плохого парня. То бишь Сережечку, мужа моей сестры Лизаветы, решившего устроить нам с нею праздник Восьмое марта. Устроил, ничего не скажешь. Я до сих пор в себя прийти не могу. Впрочем, могло быть и хуже.

— Тебе нужно сделать компресс, как ты не понимаешь! А Лиза? Он ее не тронул? Что опять случилось? Почему он не угомонится никак? — возмущенно кудахтала Маша.

— Во-первых, Маша, он не трогал ни меня, ни Лизу. Я же тебе сказала, это не он.

— Но из-за него.

— Не одно и то же, — покачала головой я. — А во-вторых, ты просто не представляешь, насколько мне интересно получить ответы именно на эти же самые вопросы! Почему он не угомонится? И на черта это надо Лизке? А? Потому что лучше бы он меня ударил вчера, чем то, что он устроил на самом деле!

— А что он устроил?

— Не важно! Кошмар он устроил. Праздник, семейный вечер!

— Ромашка, что ты на меня-то кричишь? Я-то тут при чем? Не хочешь рассказывать — не надо. И мне вовсе не интересно, чего там еще беспутный муж твоей сестры устроил. Скажи лучше, тебя-то саму уволили или нет? А то Постников чуть ли не джигу-брыгу пляшет, говорит, что всегда знал, какая ты проститутка.

— Да не уволили меня. Нашла кого слушать. Проститутка?

— А тебя Крендель мой видел?

— Твой? Между прочим, не пойман — не муж. — Я невольно приподняла одну бровь, скептически относясь к тому, как Маша уже считала нашего Георгия Михайловича «своим». Машка отвернулась и фыркнула.

— Повезло тебе, что ты программер. В вашей дыре никакого дресс-кода, только разве что голой не рекомендуется приходить. А так — никому нет дела. Если бы у нас с синяками ходили, сразу бы всех поувольняли.

— А если я работник хороший? Разве это не мое дело, с синяками мне ходить или нет? Может, у меня мода такая? — насмехалась я. — Ладно, чай будешь? Или уже не можешь больше?

— Можно подумать, что если бухгалтерия, так один только чай и пьем.

— Почему один. С эклерами. А за конфеты — спасибо, но я есть чего-то не хочу, забирай обратно, — подразнила ее я. Маша отвернулась в сторону, посмотрела на скомпилированную модель аварийных разливов нефти. На этот раз модель работала пристойно, нефть переливалась через края контура и растекалась сложными рельефными струями по виртуальной модели. Все работало так, что вызывало определенное беспокойство. Если все хорошо, значит, ты просто плохо смотрел.

— Так что случилось-то? Ты хоть полицию вызывала? — спросила Маша, повторяя вопрос психолога. Далась им всем полиция.

— Любопытным на базаре знаешь что отрывали? Никого мы не вызывали. Просто… Сережа напился.

— Кто бы сомневался. И что дальше?

— А ничего, — пробурчала я, загружая данные обсчета растекающейся нефти. Все выглядело пристойно.

— Ромашка! Говори, не молчи. Что случилось?

— А того, что Сережа напился, тебе мало?

— Буянил?

— Ну… не без этого, — согласилась я.

— А ты говоришь, не он ударил.

— Да. Не он. И вообще, нечего рассказывать. Кроме, разве что того факта, что Лизавета моя — дура беспросветная.

— Это не новость.

— Нет? — устало рассмеялась я. — Я тоже думала, что не новость, но ее дурь с каждым днем достигает нового уровня. Лиза всегда найдет, чем меня удивить.

И затем я рассказала Маше все, что случилось вчера. После моего рассказа Манюня долго сидела молча, затем встала, подошла к своей же коробке конфет, взяла ее со стола, по-прежнему глядя куда-то перед собой, а не на конфеты, и раскрыла ее. Она долго силилась подцепить полиэтиленовую ленточку на защитной пленке, но та упиралась, выскальзывая из-под длинных гелевых ноготков Маши. Тогда она разорвала пленку варварским способом, воткнув в пленку шариковую ручку. Затем Маня вытащила несколько конфет сразу и все их запихнула себе в рот.

— Нечеловеческая дура, — сказала она мне. Прозвучало это больше как «десеавесеская ура», так как говорила она с полным шоколада ртом, но я ее поняла все равно.

— Да. Именно. Дура. Вчера, когда Лизавета сказала мне об этом всем, я, честное слово, чуть ей самой синяк не поставила, — кивнула я, с опаской глядя на то, как еще одна горсть конфет исчезает во рту Маши Горобец. — Видел бы тебя сейчас Крендель!

— У меня стресс. Мне нужно. Слушай, но ведь Лизавета же вроде психолог, — растерянно развела руками Маша. — Она что же, не понимает…

— Психологи! — горько завопила я. — С ними еще хуже. Они же уверены в том, что люди могут меняться. «Каждый заслуживает второго шанса», — вот что она мне говорит. А еще, что Сережа такой, потому что, цитирую, «это все из-за нерастраченных эмоций, которые запрятаны глубоко у него в подсознании», — передразнила я голос любимой сестры. — И трудно поспорить, ибо что запрятано у Сережи в подсознании, страшно даже представить.

— А может, это любовь? — предположила Маша.

— Ага. Сто раз. Хотя… любовь, конечно. Без нее-то не обошлось. Сюрприз, сюрприз. Ладно, черт с ним. Мне просто иногда хочется взять все ее учебники по психологии и по голове ей заехать. Чтоб мозги на место встали.

— Ладно, Фая, брось. Не все психологи такие.

— Не все? — завелась было я, и тут перед моими глазами возник светлый образ Малдера, стучащего по клавиатуре. — Впрочем, ты права.

— Что? Тебя ли я слышу? — ахнула Маша. — Ты согласилась со мной? Сама, по доброй воле, даже не пришлось приставлять пистолет к твоему виску. И не про что-то там. Про психологов! Как так?

— А вот так. У некоторых из них очень удобные диваны.

— Ага… — Машка посмотрела на меня с подозрением, она сощурилась и некоторое время молчала. — Ты была у нашего штатного психолога.

— Я? Да с чего ты взяла? — усмехнулась я. — Меня заставили к нему пойти. Но дядька оказался — ничего. Толковый.

— Дядька? Ничего? Ты что, из-за своего синяка вообще ничего не видишь? Ты хорошо его рассмотрела? Он же красавчик!

— Ш-шш-шш, — зашипела я. — Тише, Маша, а то Крендель услышит.

— Ох, горе с тобой. Дядька, придумает тоже. Он же красив, как Марио Гомес, только улыбается добрее.

— А ты когда успела изучить Малдера так хорошо? — усмехнулась я.

— Малдера? Слушай, а точно. Похож, похож. Прямо копия. Вот и хватала бы!

— Нет, все-таки ты непроходимый романтик, Машка. Где я и где этот Апрель! Мне он не нужен, от таких всегда одни проблемы. Слишком хорош для меня. Я больше люблю мужчин попроще. Нет, правда.

— Да знаю я, кто тебе нравится, — фыркнула Мария. — Сашка твой ни на что не смотрит, кроме своих ракеток. Ты его используешь только как предлог, чтобы больше никуда не смотреть. Вот если он тебе нравится, чего ты ему об этом не скажешь?

— Может, и скажу, — пожала плечами я и принялась забивать вещи в сумку-рюкзак. — Когда глаз заживет. Ладно, Машка, я пойду, а? У меня голова раскалывается.

— Если у тебя есть цель, нужно хоть что-то делать, чтобы к ней приблизиться.

— У меня нет никаких целей, — прошепелявила я себе под нос. — Когда мне будет сорок, я буду жить с мамой и кошками. Мы же уже все решили!

— Первым делом заведи ашеру, она на тигра похожа, я буду к тебе приходить играть с ней.

— Сама заведи.

— Я не могу. Замуж выйду, у меня дети будут, — дразнилась Машка. Я запустила в нее скомканным отчетом по модулятору разлива нефти, но она увернулась и расхохоталась.

— Крендель на тебе не женится. Он любит только анорексичек. Так что вступай в мой клуб. Нам на котят скидки дадут.

Машка бросила в меня тем же скомканным листом бумаги, а затем стала догонять по коридору. Я подошла к лифту и нажала на кнопку. Пока лифт к нам на двадцать шестой этаж приедет, Машка меня еще сто раз успеет извести.

— А у твоего Саши скоро день рождения, между прочим. Он же — мартовский кот. Что ты ему подаришь?

— Я вообще-то… не знаю, а надо? Может, бутылку?

— Ага, спортсмену? Бутылку? — чуть не плевалась Машка. — Я вот Кренделю подарила на Новый год ежедневник с высказываниями великих бизнесменов всех времен и народов. Он знаешь как обрадовался!

— Да уж, представляю. — Я зашла в лифт и нацепила на нос солнцезащитные очки. — Интересный, оригинальный подарок. Ежедневник! Руководителю бизнес-подразделения холдинга. На Новый год. Буквально сгораю от любопытства, сколько еще таких ежедневников ему подарили.

— Таких — ни одного, — обиделась Маша. — Я, когда вручила, показала ему цитаты, так он при мне только их минут десять читал. Он же хочет стать великим бизнесменом, сечешь? Я ему намекнула на то, что верю в него.

— Ты, Машечка, подарила ему обычный ежедневник, — хмыкнула я.

— Ты просто циничная и черствая, Фая. Тебе нужно относиться к людям добрее, а к жизни — с доверием.

— Вот! Сейчас, Маша, ты говоришь точь-в-точь как моя сестра. Ну, посуди сама, если я буду добра и доверчива, то у меня ежедневно будут занимать деньги и втягивать в сомнительные махинации. Так себе совет, — сказала я, проходя по коридору на улицу и дальше, к турникетам, где на место Джонни уже заступил другой охранник. Он не заинтересовался ни нами, ни моими солнцезащитными очками, ни тем, почему мой пропуск опять не сработал. Мужчина был занят, он разгадывал кроссворд, и ему явно не давалось какое-то слово. Маша пропустила меня вперед себя, и мы миновали турникет как мошенницы, пробирающиеся в метро по одному проездному — плотно прижавшись друг к другу.

— Ты сейчас куда? Домой? Или к Лизке поедешь?

— Мне еще племянника надо из садика забрать.

— Слушай, я вот не понимаю, а сама Лизавета хоть иногда своего собственного сына из садика забирает? Отводит его туда? Сколько тебя ни слышу, ты то с ним сидишь, то Вовка приболел, то Вовке нужно новую куртку, то Вовка с кем-то в группе подрался. Как, кстати, можно подраться, если тебе три года?

— Три с половиной, — оскорбилась я за честь моего племянника. — Очень даже можно, если ты «Бамбл-би», а против тебя прет четырехлетний «Десептикон».

— Господи! — И Маша всплеснула руками. — Давай, подвезу тебя. — У Горобец имелась взятая три года назад в кредит машина, беленький «Форд» с ручной коробкой передач, которую она купила из чистой экономии и потом героически овладевала искусством ее переключения. Сейчас-то она делала это мастерски, но в свое время она со своей машинкой постоянно то подпрыгивала на месте, то вскакивала на бордюры. Однажды Джонни испугала таким прыжком чуть не до полусмерти.

— Нет уж, не надо. Я с тобой до садика и к восьми не доберусь.

— Знаешь ли, пробки не я создаю, — обиделась Маша. — Ну, как хочешь.

Она лихо развернулась передо мной на своем беленьком «Форде» и выехала с парковки, оставив меня наслаждаться холодным воздухом и уютом московского вечера. Солнцезащитные очки подмерзли и неприятно липли к коже на переносице. Может, нужно было все же поехать с Машкой? Но мне хотелось пройтись и подумать — обо всем. И о том, что произошло сегодня у этого психолога Апреля, столь любезно устроившего мне тихий час, и о том, что действительно мне столько времени нравится Сашка Гусев, а я даже не помню, когда у него день рождения. Надо бы все-таки подарить ему что-нибудь. Не ежедневник с цитатами, это точно. Нужно придумать что-то, чтобы ему в самом деле было приятно. Проблема в том, что для меня это вовсе не так просто — делать приятное людям. Это же не то же самое, что купить машинку для Вовки. Порадовать племянника куда легче, чем тридцатилетнего мужчину с налаженной жизнью, приятной улыбкой и неизвестными предпочтениями.

— Девушка, осторожнее! — услышала я чей-то голос. Остановившись, я оглянулась и поняла, что перехожу дорогу на красный свет. Задумчивость, рассеянность и солнцезащитные очки — плохое сочетание. Я отскочила обратно, на тротуар, как раз вовремя. Поток машин, до этого стоявший и пропускавший другой поток, что шел под стрелку, теперь устремился вперед — как раз туда, где секунду назад стояла я.

— Спасибо.

— Не за что, — буркнул в ответ пожилой мужчина. — Совсем сдурели. Очки нацепили зачем-то.

— Ага, — моментально нахохлилась я. Нет, надо брать больничный, определенно. Сколько можно получать все эти фразы, взгляды, насмешки? За сегодняшний день я наелась ими сверх меры. Кто бы мог подумать, насколько категоричный у нас народ в своих суждениях! Если синяк — то пьянка. Солнцезащитные очки зимним вечером — тоже значит пьянка. Пьющая мать — горе в семье. Правда в том, что ни я, ни Лизавета никогда не пили. Но от проблем это не спасет. Я перешла дорогу на зеленый сигнал светофора и направилась в сторону метро. Сейчас приду в садик, и дежурная вечерняя воспитательница, которой сводят детей из всех групп — тех, кого не забрали до шести, — тоже посмотрит на меня с этой смесью отвращения и сожаления, словно этот мой злосчастный синяк — призрак апокалипсиса, моего личного конца света. Люди всегда склонны делать выводы, мало интересуясь тем, что с научной точки зрения они могут быть и часто являются совершенно ошибочными. Как я получила мой фингал под глаз, не укладывалось ни в один сценарий, который мог бы родиться в голове нормального человека. Но, в конце концов, если речь заходила про мою сестру и ее обожаемого мужа, ничего нормального ждать не приходится. Что случилось с нами вчера, восьмого марта, было бы даже забавным, если бы случилось не с нами.