Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории

Василиус Кошкин

Пушкина знают все, а Кошкинa, к сожалению, почти никто, так что пора бы, пожалуй, восполнить сей явно несправедливый пробел в знанияx и осветить хотя бы в полсвета фигуру незаурядного сего спутника великого поэта, a заодно и коснуться неизвестных еще и совсем анекдотических сторон бытия славных времен прошедших.Оформление А. Гончарук

Кошкин и султан

Однажды Кошкин взял да написал письмо турецкому султану. Он и вообще любил письма писать, но только уж самым важным персонам: царю например, папе римскому или же королям-императорам разным, ну и Пушкину, конечно, потому что Пушкин, как ни крути, а гений, это уж всем известно.

— Дорогой царь Салтан, — писал Кошкин, — извиняйте, а как уж по батюшке-то, Ваше султанское величество именуется мне, однако, не знамо и не ведомо.

Сказывают, не то Селиваныч, не то Сулеманыч, да думается ежели поразобраться, то это все одно, что и Иваныч. Так что вот дорогой Салтан Иваныч, Ты живешь там, конечно, в землях теплых, плодородных, ананасы и финики каждодневно употребляешь, ездишь на верблюде и гуляешь под пальмами с голопузыми турецкими девушками или же куришь кальян и пьешь кумыс.

А у нас тоже ничего, не плохо. Летом грибы, ягоды всякие и на сеновале, опять же, расслабляться страсть как приятно. А зимой на санках с горки катаемся или в снежки кидаемся… Так что хватит тебе, друг любезный, султанить, приезжай-ка лучше, да отдохни у нас в краях прохладных северных.

У нас это запросто. Право слово — приезжай, я и Пушкин уж так будем рады. Попьем чайку, а то может и чего покрепче. При сем кланяюсь с надлежащим уважением.

Василиус сын Кошкин.

Свернул письмо, заключил в бутылку, пробкой заткнул да и забросил прямо в шипучую, серо-зеленую невскую волну.

— Пусть плывет, — говорит, — сама уж знает куда. Она и поплыла.

Два года пожалуй прошло после, а может и три, Кошкин и про письмо и про бутылку уж и думать забыл и подумывал было отписать чего-нибудь и самому президенту американскому прямо в Нуль Ёрк, а тут вот однажды султан и в самом деле вдруг приезжает и прямо к Кошкину во двор вступает.

Кошкин, как раз, после обеда на диване поприкорнуть вздумал, да слышит вроде шум какой-то во дворе. Глянул в окошко — мать честная! Сам султан турецкий у ворот стоит весь в шелках да парчах и Кошкина спрашивает.

А вокруг него янычары в колпаках поварских своих с пиками да с ятаганами наголо стоят и султана строго охраняют. Ежли кто ему поперечит — тут же хвать за грудки и башку долой, просто как траву человеков косят.

Кошкин тут из окошка прямо на сук вспорхнул и вмиг на самом верху дуба оказался, того самого что Пушкин однажды у самого лукоморья поместил.

Правда, «дуб» то сей сроду у лукоморья и не бывывал, а рос себе изначально скромно во дворе, да и был-то на поверку и не дубом вовсе, а обыкновенным тополем. Да правда и сам-то Пушкин у лукоморья этого никогда не бывал да и Кошкин тоже.

И где это лукоморье-то самое находится, кто ж его знает! Может и приснилось оно просто Пушкину в пиитических его грезах? И султан, верно, ничего про лукоморье это не ведает, хотя и полмиром вроде владеет, ну да вот лукоморья-то у него все же нет.

Влез тут Кошкин на самую верхушку дуба этого, что, однако, тополем являлся, но не от испугу, конечно, а от естественного удивления. И ни звуку не издает, как будто и нет его совсем в местах сих. А султан стоит грустный такой внизу и все спрашивает:

— Да идэ жэ моя друх Кошкин попрападала? Моя для нему падарка силна болшой прывозил.

Кошкин тут из любопытства и пониже спустился, взглянуть, что ж там за подарок такой будет. Тут то его султан и заприметил да и говорит:

— Хто ш эта твоя будышь добрай чалвэк?

— Кошкин я, — Кошкин отвечает.

— А, твоя-та моя и нада, — говорит султан. — Твоя-та моя и прихадыл. А твоя пашему на дэревэ жывошь?

— Да нет, я только на першпективу с высоты маленько повзирал, — Кошкин отвечает.

А султан ему:

— Силна спасыба тыбэ друх Кошкын, ошен твоя моя уважал.

Моя ныхто ныкахда пысма нэ пысал. Твоя одын пысал. На быри скарэй твой падарка, — и подарил ему слона — самого настоящего слона, но не большого слона, конечно, а так совсем уж малюсенького слоника, не больше козлика рогатого.

Но Кошкин все равно очень радовался, не у всякого ведь слон есть, даже и у царя много чего есть, а вот слона нет.

Подарил султан слона, поклонился, повернулся и дальше со своими янычарами отправился царством — государством своим турецким управлять. У султанов-то ведь и своих султанских дел не почесть: молиться надо раз по пять на дню да и гарем тоже нежных вниманий постоянно требует, а то возьмут да поразбегутся все дамы его голопузые.

А Кошкин поскольку коня не имел, то и стал с тех пор повсюду разъезжать на слоне: хоть в гости, хоть на бал или в театр да и на охоту тож. Завел себе чалму и халат и собирался не раз уж даже в гости к султану турецкому нагрянуть, да покуда все никак не собрался.

Но, право, нет ему уж прежнего покоя, то зеваки толпами его преследуют и все дивятся — то ли на слона, то ли на самого Кошкина. А если нет зевак, то и скучно вдруг станет и не чувствуется никакого своего значения. А Крылов Иван Андрейч даже там чего то вроде такое про слона насочинял, только Кошкина, слышно, в Моськина переделал и оно, вроде как-то и обидно.

А Пушкин? А Пушкину все некогда. Он, то стихи пишет, то прозу, а то и с дамами или девицами прогуливается, для моциону, конечно. А если Кошкин ему порой надоедает или уж черезчур сильно пристает, то говорит:

— А шел бы ты, право, брат Кошкин, к султану! И действительно помогает, Кошкин тогда больше не пристает, а идет себе спокойно лежать на диван, где на подушке и действительно вышит крестиком турецкий султан.