Тардивирим

Василий Петришин

Его выпад был довольно внезапным. Резкий рывок вперед. Адриати отскочила в последний момент и словно танцуя оббежала Ронина, нанося свой удар ему в спину.Варвар успел отклониться, и клинок прошел в миллиметре от его виска. Кто-то захлопал. Теперь Ронин решил не спешить. Или ей только так кажется?Мгновение… Удар пришел словно из ниоткуда, и болью отозвался во всем теле девушки. Только отточенные рефлексы помогли Адриати избежать перелома… Стальная цепь. Вот, что он прятал под щитом.

© Василий Петришин, 2018

ISBN 978-5-4493-1487-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Воплощение

Чувство того, что он не должен здесь находиться, становилось все более навязчивым. Смотреть на тело в гробу было неприятно, чувствовать запах разлагающейся плоти тем более, от звука постоянный рыданий и всхлипываний уже болела голова, очень хотелось убежать подальше от этого ужасного места.

Но, к сожалению, он не мог этого сделать, он был в цепях, скован по рукам и ногам, с кляпом во рту и разодранной до мяса спиной. Все, что он мог — промычать что-то невнятное, после чего следовал мощный удар кулаком в живот…, издавать какие-либо звуки больше не хотелось совсем.

Он был голоден, очень сильно хотел пить, ему было очень холодно, кости ног болели ужасно, рук он уже почти не чувствовал, глаза пекли так, как будто под веки насыпали мельчайшего морского песка. Но самое главное — он совершенно не понимал, что происходит. Последнее, что он помнил до того, как начался настоящий кошмар — как ложился спать в своем доме, на окраине города, после того, как навестил могилу жены и напился эля в местной таверне. Напился не сильно, память не изменяла и помнила ночную дорогу в мельчайших подробностях, помнила мягкое прикосновение кровати…, а потом его разбудили в темнице, вылили на голову ведро ледяной воды. Это был воин, возможно из городской стражи, его лицо было почему-то знакомым. Этот воин смотрел с презрением и отвращением, а Он только и мог, что в ужасе выпучить глаза, беспомощно дергать окутанными кандалами руками и надеяться, что все происходящее — дурной сон, который скоро кончится. Но пребывание в темнице не прекратилось утренним пробуждением, оно продолжалось уже больше недели, и сегодня, впервые с начала заточения, узник увидел солнце.

Перед тем, как попасть на похороны, он проделал длинную дорогу. Его привязали к лошади, и он должен был шагать за ней, в темп, босым. Если он не успевал, стражники останавливались и били его кнутами, он был попросту вынужден идти. В один момент у него не осталось сил, он упал, и был готов к смерти, уже чувствовал, как готово остановиться сердце. Но умереть ему не дали. Напоили, накормили, когда не хотел есть, силой проталкивали суп в глотку, но подавиться не давали тоже, привели в чувство… и снова жестоко избили. Били кнутами, по спине, сейчас там было кровавое месиво. Странно, но со временем боль уже не чувствовалась. Да, поначалу она была адской, каждый удар кнута отзывался во всем теле, боль прокатывалась волнами, даже дышать было больно, но теперь остался только жуткий пронизывающий холод, а еще смрад мертвой плоти, тело в гробу и рыдающие девы, которые, казалось, абсолютно не замечают полумертвого, окровавленного узника.

Хотелось сбежать. Это единственная мысль, единственная цель, обусловленная животными инстинктами, которая осталась в воспаленном разуме. Даже когда ты сам хочешь умереть, твое тело будет сопротивляться этому, оставляя искорку надежды в полумертвом рассудке. Узник проклинал эту искорку, он очень сильно хотел забыться, хотел увидеть в этом спасение, хотел исчезнуть, прекратить свое существование, но до сих пор безотказно работающие инстинкты заставляли подсознательно искать способ сбежать.

Вдруг все замолчали. Рыдания прекратились как по мановению волшебной палочки, вокруг стало удивительно тихо. На фоне заходящего вечернего солнца двигалась только небольшая тень — ворон, очертания которого были на удивление четкими. Этот ворон не издавал звуков, он просто медленно приближался, и по мере его приближения все взгляды собравшихся вокруг гроба людей обратились в небесную высь.

Это было удивительное зрелище. Люди провожали ворона взглядами, при этом их веки не двигались, были широко открытыми. Глаза за этими веками оставались живыми, но что-то в них было нечеловеческое.

Всю эту информацию узник воспринимал автоматически. Он не хотел смотреть ввысь, просто бессмысленно оглядывался, ища затуманенным взглядом возможность для спасения. Тело упрямо не хотело погибать.

А потом все взгляды людей, которые собрались вокруг могилы, устремились к нему, до кого ранее никому дела не было. Где-то высоко в небе каркнул ворон. Из толпы вышел невысокий старик. Одет он был очень просто: длинный серый плащ без капюшона, перетянутый узким серым же поясом. На голове у старика скопилась копна седых волос, подбородок окружала внушительная борода, через все лицо старика протянулся длинный зарубцевавшийся шрам, а глаза его… о, это не были человеческие глаза, в них не было зрачков, они были полностью желтыми, а идущий из них свет затмевал садящееся солнце.

Узник вдруг занервничал. Хотя последние несколько минут он абсолютно отстраненно наблюдал, за всем вокруг, но сейчас его взгляд немного прояснился, и во взгляде этом читалась только одна эмоция — безграничный страх. Проклятые инстинкты! Они вернули Ему сознание, вернули невероятную боль от кровоточащих ран на спине, и случилось это потому, что всё существо узника разом завопило. Оно чувствовало, что скоро перестанет существовать, умрет последней смертью, чувствовало, что это конец. Но силам неоткуда было взяться, да и спасение было невозможным. Слишком крепки цепи. Все, на что его хватило — это стон отчаяния, и вызвал он лишь улыбку, широкую улыбку на светящемся лице яркоглазого старика.

Седовласый остановился на расстоянии в пол шага от узника. Он протянул руку к его голове, приподнял ее за подбородок. Светящимися, будто два маленьких солнца, глазами взглянул на узника; на лице старика до сих пор играла широкая ухмылка. Этот взгляд невозможно было вынести, потому избитый закрыл глаза. Даже сквозь сомкнутые веки он чувствовал свет, идущий снаружи, он боялся, что когда откроет глаза, взгляд старика выжжет их из глазниц. А потом прозвучало равномерное: «Принесите жертву!». Это были первые слова, которые узник услышал со времени, когда очнулся в цепях. Стражники были не разговорчивы, на все вопросы, мольбы, просьбы и вопли не обращали внимания. За всю дорогу к этому месту они также не издали ни звука. Ни один человек здесь, кроме постоянно рыдающих женщин, на этом холму, среди этого огромного зеленого поля, возле этой простой деревянной могилы, не издал ни звука. Только фраза «Принесите жертву», только она одна.

Выжигающий свет за опущенными веками померк, узник открыл глаза. Отчего-то его взгляд сразу же устремился ввысь, к небольшой токе на небе. Он увидел ворона, черную, словно вылитую из густой смолы птицу с длинным острым клювом. Ворон парил очень низко, описывал круг за кругом, планируя над самим гробом. Яркоглазый старик куда-то исчез, но с двух сторон возникли пресловутые стражники. Узник обернулся к одному из них, на лице солдата сияла та же широкая ухмылка, что и у старика в сером плаще. Кто-то крепко схватил узника сзади, так что не было сил пошевелить даже пальцем. Это был второй стражник. Послышался скрежет вытаскиваемого из ножен меча, инстинкты забились внутри сознания как звери в клетке.

Короткий взмах. Меч опустился. Последнее, что увидел узник — ворон, который сел на крышку гроба. А еще он увидел кровавую реку — красный фонтан, который бил из его груди. В гробу что-то шевельнулось, ворон опять протяжно каркнул. Но сознание уже угасло, страдания узника, наконец, закончились.

***

— Ты обещаешь, что победишь?

— Если на то будет воля единого бога…

— Пообещай, пообещай… ну пожаааалуйста… ради всех.

Она смотрела на него своими большими аметистовыми глазами, и он не мог ответить отказом. Он прекрасно понимал, что перевес не на его стороне, что шансов у него практически нет, что его затею вполне можно принять за безумную. Но он просто не мог сказать «нет» когда она смотрела на него таким взглядом. Это был взгляд человека, для которого он — целый мир, и чувства эти были взаимными.

Он наклонился к ее уху, нежно прикоснулся губами к коже у ее виска.

— Я обещаю.

Она обняла его так, как никогда прежде, и сейчас он вновь почувствовал в груди сравнимую с божественной силу. О, ради этого чувства стоит жить. Только ради этого чувства, а еще ради нее.

Он освободился от объятий и немного отодвинулся. Он хотел увидеть ее стройную фигуру, оценить изгибы тела, черты прекрасного лица без единого изъяна, бархат бледных, словно свет луны волос. О, Лиссе, о, единственный необоримый бог, ты гениален, раз смог создать такое совершенство.

Эта ночь была их, и никто не заберет у него эти сладкие часы. Они лежали на простой соломенной кровати, в простом же деревянном доме, и им было вполне достаточно общества друг друга. Он — самозваный король, вышедший против несоизмеримой силы выскочка. И она — просто его сердце, та, из-за которой он все еще хотел просыпаться по утрам.

Он улягся возле нее, она положила свою голову ему на грудь. Боже, как же хотелось провести остаток своей жизни вот так, не вставая с кровати, не делая ничего больше: ни хорошего ни плохого. Просто лежать на соломенной кровати и чтобы она спала у него на груди.

— Расскажи мне о наших врагах, любимый.

О нет, похоже, она хочет выдернуть его из теплых грез и вернуть к реальной жизни.

— Зачем, маленькая моя, зачем тебе это?

— Я хочу знать. Я хочу знать по имени тех, кого ты убьешь.

Да, похоже, ей удалось. Вся сказочность происходящего начала улетучиваться.

— Маленькая, я не хочу…

— Я понимаю, любимый, — она улыбнулась, — но и ты пойми. Я не только твоя маленькая, я еще и твоя королева. Я понимаю, что ты идешь на войну, понимаю, что ты будешь убивать людей, я знала все это когда выбирала тебя, и меня это не пугает. Я хочу быть частью тебя во всем, даже в самых темных закоулках твоей души. И раз ты не хочешь брать меня с собой, тогда хотя-бы расскажи мне о наших врагах… Во имя Единого Лиссе.

Подступивший к горлу комок проглотить было тяжело. Все, теперь вернулось все: ненависть, страх, решимость — такие противоречивые эмоции, которые все вместе и лепят человека таким, каким он в итоге становится.

— Врагов много, — неожиданно сам для себя начал он. — Первый из них — король по имени Джарлен. Он умен, он великодушен, его любят и уважают в народе. Идеальный правитель. Беда только в том, что люди знают его светлую сторону, и не подозревают о существовании противоположной — темной стороны его сущности. Скажу тебе, моя маленькая, что эта темная сторона очень тщательно скрывается, но в свое время я имел возможность с ней познакомиться. И именно это «знакомство» утвердило во мне мысль, что он недостоин великой чести быть королем. А так как ни у кого не хватит смелости выступить против всеми любимого правителя, я единственный, кто может вытащить наружу настоящую его сущность.

— Еще, мой милый, еще! Мне нужны имена.

— Лорд Вейн — преданный вассал короля, — продолжил он ровным голосом, всеми силами стараясь держать эмоции в узде, — высокомерный и глупый. У него есть семья: жена, сын и маленькая дочь. Им я жизнь возможно сохраню. Они не виноваты, что глава их семьи предан не тому владыке.

— Ты милосерден, мой любимый, — нежность в ее голосе все еще держала его, все еще не позволяла злости от упоминания этих имен перерасти в ярость.

— Да, но для старейшины Максимиллиана и его семьи у меня милосердия не найдется. — Он сжал руки в кулаки, — Мерзкий тип, который изгоняет и презирает священников Лиссе, который в своем поклонении Одиннадцати не видит настоящего божества, который своими действиями навлекает на простых людей гнев великого Лиссе, коего могло бы и не быть.

— Да, любимый, именно так, старейшина — плохой человек. Таким людям нельзя жить.

— Лорды Стайн и Ликард, правители Стайнхолла и Холодного Оплота, — он улыбнулся, — постоянно враждующие между собой идиоты. Они недостойны власти, они бесхребетны и ползают перед своим королем на четвереньках.

— А остальные, дорогой?

— Остальные либо неопасны, либо неважны. Это однодневки. В истории они оставят одно лишь имя, которое запишет хронист, и которое скоропостижно забудут. Я же буду писать свою историю лично. Я каждое слово в этой истории выведу кровью своих врагов.

— Да, мой милый, именно так.

Он попытался снова взглянуть в ее глаза, но они стали расплываться, как и все лицо любимой исчезать в воздухе.

— Нет, милая, нееет! — Он начал хватать руками воздух в попытке словить ускользающий образ… Но было слишком поздно, призрак исчез не оставив после себя ничего. Так происходило всегда, когда он терял контроль над собой. Разум начал проясняться.

— АААААРГХ! — Он зарычал от досады, от разочарования. Она вновь ушла, как уходила каждую ночь. И каждый раз он словно терял частичку себя. Глаза невольно засвербели. Сдержаться, чтобы не плакать, было невероятно сложно.

— Я все сделаю, — начал он говорить сквозь подступившие слезы. Он пытался воссоздать ее образ в голове, но голова почему-то начала адски сильно болеть. Казалось, что череп вот-вот лопнет, словно спелый арбуз от напряжения.

— Бандиты, бандиты, болото, болото, король, король. — Первые приходившие на ум слова он просто бубнил себе под нос. Это была защитная реакция. Именно так он успокаивался. — Бандиты, болото, король… Болотный Король.

Голова болела все меньше и меньше, взор становился все более ясным. Да, это случилось, действие красного порошка прекратилось. Он понимал, что даже рад этому, ведь за окном постепенно светлело. Скоро нужно будет вставать, и маршировать, нужно будет пройти пару-тройку десятков миль. Ох, сколько же всего нужно будет сегодня сделать!

Он упал на подушки роскошной двуспальной кровати в красивой комнате с гобеленами, и закутался в сразу несколько одеял. Его мозг постепенно приходил в нормальную рабочую кондицию. На душе же осталась только пустота. Только преследующая его в последние несколько лет пустота. И хотя бы на время заполнить эту пустоту могли только литры крови и отрубленные головы его врагов. «Да, звучит жутко», подумал он. Но поделать со своими чувствами и желаниями не мог ничего.