Юность

Василий Панфилов, 2020

Приключения продолжаются – в Южной Африке, России и по всему миру. Ввязавшись в войну на стороне буров и вместе с ними выкинув Британию прочь, ГГ возвращается в Российскую Империю, но Отечество встречает его неласково. Егор, спасая свою свободу и жизнь, вынужден бежать в Европу.

Четвёртая глава

К середине марта войска Южно-Африканского Союза вышли к границам Капской колонии, и армии застыли в томительном ожидании. Промедление играет на руку британцам, но буры изрядно выдохлись. Началось подтягивание тылов, накапливание резервов и переговоры на самом верху, с участием третьих государств.

В Северной и Южной Родезии, напротив, бои продолжаются, и наши войска действуют решительно и безоглядно. Сейчас туда перебрасывают Европейский Легион, в довесок к уже имеющимся частям.

Боевые действия там самые ожесточённые, виной чему наши чорные союзники, получившие оружие и возможность расквитаться с давними недругами, которыми видят прежде всего почему-то не англичан, а тсвана и родственные им племена. Резня идёт страшная, в письмах Житкова и Корнейчука проскальзывает иногда такая инфернальная жуть, што будто ледяная когтистая лапа ухватывает за сердце.

Чорные воюют всё больше друг с другом, в войнах европейцев выступая скорее носильщиками и скаутами, и лишь изредка помогают на второстепенных направлениях. Отдельные отряды, к числу которых можно отнести батальоны наших одесских друзей, могут похвастаться хоть какой-то выучкой, дисциплиной и стойкостью, остальные же само понятие «дисциплина», воспринимают как страшное колдунство.

Так, винтовки есть у большинства матабеле, и вполне притом современные. Но заставить их чистить оружие — задача из разряда особо тяжёлых. Зато вырезать на прикладе колдовские узоры, обвешивать её амулетами из разной дряни и «кормить» винтовку кровью и жиром самого подозрительного происхождения, это само собой разумеющееся!

Матабеле и тсвана, по рассказам очевидцев и письмам друзей, полагаются больше не на выучку, а на всякую потустороннюю гадость, имея в своих рядах колдунов, притом вполне официально. Амулеты и «лекарства» из человечины, и кровавые ритуалы с гекатомбами жертв скрыты обычно от глаз белых. Но и того, што всплывает ненароком, хватает! Украшенные винтовки, это так… мелочь.

А каково, например, войти отряду в деревню тсвана, и обнаружить население не просто убитым, а разделанным на части? Людоедством матабеле не балуются, но ритуалы и «лекарства» как бы «не в счёт», и это почти по всей Африке так.

Пара-тройка сотен людей, немалая часть из которых умирала долго и мучительно, это огромное потрясение даже и для здоровой психики. Если же добавить к этому отрезанные ягодицы, ступни или кисти рук, то…

… новоявленные белые колонисты не потерпят рядом с собой таких соседей, пусть даже и трижды союзных. Пусть даже и отселенных на худшие земли. Какие-то исключения наверняка будут, но думается мне, очень нечастые.

Может быть, батальоны Житкова и Корнейчука, да ещё с десяток таких же «гвардейских», с белыми офицерами, и унтерами из гриква и бастеров. Прочие же… впрочем, у противника не лучше.

А ведь эти племена относятся к относительно цивилизованным… Впрочем, не мне их судить, первобытное зверство ничем не хуже цивилизованного. Честнее.

Чорные войны, ведущиеся параллельно белым, сдвинули лавину, и в Африке началось переселение народов, не дотягивающее пока до Великого.

Некогда британцы с помощью тсвана согнали матабеле с лучших земель, а ныне уже матабеле уничтожают все родственные тсвана племена, оставляя собственные родовые земли войскам буров и Легиону. Тсвана, ведя самое ожесточённое и безнадёжное сопротивление, в виду недостатка вооружения и особенно патронов, саранчой рассыпаются по окрестным землям.

Схема получается грязная и кровавая до рвоты, но в здешних первобытных краях явление это едва ли не естественное. Некогда тсвана уничтожали койсанские племена, загнав их в пустыни, а ныне и сами подвергаются геноциду.

Драться за Капскую колонию Британия настроена решительно, это вопрос государственного престижа и самосохранения. Стоит дать где-то слабину, и огромная империя начнёт рассыпаться на глазах.

Престиж Империи не слишком пострадает, если буры смогут отстоять своё, да и обе Родезии формально не входят в состав Британии, оставаясь частными землями Родса, а это уже проблемы его наследников, а никак не государства!

Ныне ситуации застыла, и как повернётся, сказать не может никто. Умствования политиков в газетах не стоят и ломанного гроша. Большинство из них, за исключением людей недалёких, просто преследует собственные цели, продвигая ту или иную точку зрения.

Мишка знаком с международной ситуацией куда как лучше меня, отчасти по долгу службы, а отчасти благодаря более глубокому, стратегическому мышлению. По его словам, одна только Индия может преподнести многовариативные сюрпризы.

А ведь помимо Индии, есть ещё Афганистан, где проходит граница владений русского царя… и я решительно не могу назвать те земли частью Российской Империи! У тамошних правителей есть свои интересы, и интересы эти необходимо как минимум принимать во внимание, потому как мелкие племенные властители не раз и не два становились камнем преткновения великих держав.

* * *

— Его… — запнувшись на полуслове, опекун остановился, и самым неприличным образом открыл рот, сдвинув на затылок широкополую шляпу, глядя кинетическую скульптуру^[8], вращаемую ветром. Широкие лопасти из тончайшей листовой меди кружатся тихохонько, создавая постоянно-изменчивые композиции, действующие самым гипнотическим образом.

Мотнув головой, он захлопнул рот, и вытер рукавом тонкую ниточку слюны, тихо ругнувшись и покосившись, видел ли я?

— Што это за… — крутанув загорелой дочерна шеей, он дёрнул кистью руки, не в силах подобрать слова, — хреновина?

— Движущаяся скульптура в стиле кинетизма, — отвечает за меня Санька, улыбающийся так, што чуть не солнечные зайчики от кипенно-белых зубов.

— Што за… а, нет! Не отвечайте!

Стараясь не коситься на лопасти, он вошёл в ангар и принялся разглядывать многочисленные модели аэропланов, висящие под потолком.

— И што… все?

— В потенциале, — понял я его, — Какие-то лучше, какие-то хуже.

— Примеряетесь, значит… — он прошёлся ещё раз, задирая голову и глядя на раскачивающиеся под потолком модели.

— Агась… — я отвлёкся, дав распоряжение одному из техников, — работают все, но по-разному. Одни — на взлёт-посадку, согласно расчетам, хороши.

— А это как? — быстро перебил Владимир Алексеевич по репортёрской привычке.

— Короткая взлётная и посадочная полоса.

— Ага, ага…

— Другие планируют лучше. Ну и так… всего по чуть-чуть. Примеряюсь, какие модели поинтересней, да какие по нашим условиям проще сделать.

— А это што? — нагнулся он к широкой трубе, трогая лопасти вентилятора.

— Аэродинамическая труба. Так себе труба, если честно… за неимением лучшей. Помещаем сюда модель самолёта, и начинаем обдувку.

— Ага, ага… впечатлён, — он уселся на верстак, сщёлкнув с него предварительно большого жука, угрожающе растопырившегося на дощатой поверхности, — не ожидал, если честно. Думал почему-то, што ты творишь этак по наитию, а тут всё такое… научное.

— Ну… — я перехватил его взгляд на доски, исчерченные формулами, чертежами и набросками, — вернее будет говорить — пытаюсь.

— Што там с двигателем?

— Доводят до ума, — присаживаюсь рядом, привалившись к плечу и прикрывая глаза, — в паровозных мастерских хорошие инженеры и рабочие, но есть, как говорится, нюансы. Марки стали, закалка и прочее.

— Хм… — его рука нерешительно взъерошила мне волосы, отчего меня совсем зажмурило, как когда-то в далёком-предалёком детстве, — а чем тебе старые двигатели не угодили?

— Тяжёлые слишком, или ненадёжные, а чаще и то и другое разом.

— А твой, значит, лучше? — в голосе тщательно скрываемое неверие и надежда.

— Угу, — я зевнул, не открывая глаза, — предварительные испытания двигателя проведены.

— Вот так вот?! — перебил он меня, — За две недели — ангар с десятками моделей, новый двигатель… пусть сырой… две недели?!

— Не-а… сперва, — стучу себя согнутым пальцем по виску, — здесь! Годами! А это так… и не две, а три почти.

— Он модели ещё в Одессе клеить начал, — наябедничал Санька, — в первый же свой приезд. И тетрадка там, в подвальчике, от сырости вся разбухла, а чертежи и расчёты в целости.

— Была в Одессе, — перебил я его, — давно уже забрал, и расчёты эти… так, филькина грамота, по большому счёту.

— Ну… тебе видней, — согласился Чиж, — я это просто к тому, што совсем даже не с ноля! Ночами иногда — проснусь, а он сидит с лампой, чертит, шепчет, волосы ерошит… Думал, не вижу?

— В Родезии, — я чуть шевельнулся, устраиваясь на плече поудобней, и перевёл разговор, — от летадл эффект скорее психологический.

— Ну да, — согласился дядя Гиляй задумчиво, — всё и вся вперемешку, небольшими отрядиками.

— Вот-вот! Отправил туда Тома и Ивашкевича, но мнится мне, они там больше негров пугают, да ещё координируют действия разрозненных наших отрядов.

— Это не лишнее, — пробубнил Санька рядышком, смачно зачавкав яблоком. Я не глядя протянул руку, и получил свою долю.

— Не лишнее, но так… На границе Капской колонии они нужней, вот пусть и летают, проверяют расположение вражеских войск, да тешут души бурских генералов. Пора им свои шишки набивать, да уверенности набираться. А я вот…

Открыв глаза, захрустел яблоком и соскочил с верстака.

— Чуть не забыл! Пойдём, — потянул опекуна за рукав, и жестом театрального режиссёра открыл брезентовый занавес, отгораживающий часть ангара.

— Какой-то… — он качнул пальцем конструкцию из реек и шёлка, — ненадёжный… нет?

— Испытан, — жму плечами, пытаясь удержать на лице скромное выражение, — вдвоём с Санькой поднялись, и ничего… нормально.

— Это ещё мотор у нас даймлеровский, — похвастался брат, принимавший непосредственное участие в создании аэроплана — чуйка у него на аэродинамику, — тяжёлый, зараза! А так… двести…

Он оглянулся на меня…

— До двухсот килограммов груза, не считая пилота, — поправил я, расплываясь в горделивой улыбке так, што ещё чуть, и морда пополам!

Владимир Алексеевич простецки присвистнул, уважительно оглядывая аэроплан.

— Поэтому позвал?

— В основном. Первый репортёр и всё такое…

— Первый… — засмеялся он, — положим, всё ж таки ты!

— Пусть второй, — соглашаюсь с ним, слыша нотки сожаления, — тоже недурно! И… хочешь, научу потом пилотировать?

— А… — он сглотнул, и взгляд загорелся безумной надеждой и Небом, — очень!

Погладив аэроплан по обшивке, уже этак по-хозяйски, опекун вздохнул прерывисто, потянувшись всем своим сильным телом.

— А ещё, — продолжил я, — дело такое… мы Фиме Бляйшману подарок задумали ко дню рождения, и я было за всякую банальность взялся, но Саня сказал — ша! У человека и так всё есть, нужно дарить ему интересное! И…

— Мишка собрал трофейные клинки британских офицеров с самых-рассамых битв, Егор откуёт, а на мне украшение!

— Ишь ты! — удивился опекун, — Сильно! А справитесь?

— Я слесарь не из последних, — жму плечами, — а нехватку умения восполню избытком оборудования.

— Угу… а я тут каким боком?

— За молотобойца постоишь?

— Охотно, — опекун подшагнул к тяжёлому молоту и сделал несколько уверенных движений такого рода, што мне на миг причудились на нём тяжёлые доспехи… — приходилось и за молотобойца.

Настрой сбился, но вот ей-ей, напишу! Как привиделось, так и напишу!

— Кстати, — остановился дядя Гиляй, опустив молот, — меч, это канешно символично, но продумать бы этот символизм заранее! Как минимум — гравировка в правильном стиле, а не мешало бы и поинтересоваться также, какие там клинки в Иудее в древности были. Есть соображения?

— Эге ж… — озадачился я, — вот это я лопухнулся!

— Замотался, — хмыкнул Санька, — да и я хорош! Ладно… решим. С Ицхаком переговорим, Фиру можно будет телеграммой спросить.

— Телеграммой? Да… в Палестину ещё… ладно, не завтра дарить собрались, решим вопрос.

— Почта, шеф! — издали закричал молодой техник, — Вам как обычно, целая пачка!

Вручив мне телеграммы и письма, он удалился, покосившись с любопытством на Владимира Алексеевича, я же стал разбирать почту.

— От Сытина… — вскрываю письмо, — требует продолжения «Африканских дневников»… некогда. Лев Лазаревич, хм…

Прибираю письмо в сторонку, компаньон по антикварному бизнесу поместил в письмо условные знаки, и нужно будет… Отвлекаюсь на неуместные звуки…

Санька рыдает беззвучно, кривя лицо над распечатанным письмом, и крупные слёзы падают на бумагу.

— Исаак… — он зарыдал ещё горше, задыхаясь от горя, — Исаак Ильич умер!

Примечания

8

Вбейте в поисковик, АТ всё равно не даёт возможность выделить ссылку.