Юность

Василий Панфилов, 2020

Приключения продолжаются – в Южной Африке, России и по всему миру. Ввязавшись в войну на стороне буров и вместе с ними выкинув Британию прочь, ГГ возвращается в Российскую Империю, но Отечество встречает его неласково. Егор, спасая свою свободу и жизнь, вынужден бежать в Европу.

Пятая глава

Скрипнула старая дверь в сенях, в избе потянуло холодом, и малая Глашка, улыбаясь щербато, метнулась встречать деда, обтряхая веником липкий снег с валенок, да со спины, куда только могла дотянуться, сосредоточенно пыхтя.

— Ишь ты… — ласково заулыбался тот в бороду, опуская голову вниз и глядя на свою любимицу, — помощница растёт! Ну будя, будя…

Войдя в избу, большак перекрестился привышно на бумажные иконы в красном углу, потемневшие от копоти и намоленности, и только затем скинул ветхий длиннополый тулуп, озабоченно погладив истончившуюся местами кожу. Эка досада… полувека ведь не прошло, аккурат к свадьбе справили.

— Эхе-хе… ну, небось на мой век хватит, туды ево в качель!

Невестка споро подхватила тулуп и рукавицы, и без лишних слов разложила их сушиться на поддымливающей печи. Жена-старуха, прожившая с супругом больше сорока лет, поднесла корец кваса, шибающего в нос кислыми пузыриками.

— Некрепок ить лёд-то уже, — осушив корец, вздохнул большак, тяжко усаживаясь на лавку. Мозолистая пятерня его размочалила сивую густую бороду, а выцветшие от возраста глаза будто смотрят в лесок за речкой.

Надобно бы съездить украдкой, да нарубить, потому как дровишек в обрез, хучь плачь. Надобно бы, да лес барский! И лес, и речка, и… со всех сторон так — куда ни ступи, а барское всё, помещичье! От крепости когда освобождали, так землицу нарезали, что сплошные неудобья мужикам достались, сталбыть! На поля свои проехать, и то через помещичьи земли, кланяться управляющему изволь, в ноженьки пади! А уж он-то не оплошает — найдёт свой да барский интерес, ничем не погребует.

Хотишь там иль нет, а приходится через закон беззаконный переступать! То лесу, то… и-эх, жистя! Перекрестившись, крестом смахнул с души грешные мысли, набежавшие невольно.

— И-эх… грехи наши тяжкия!

— Деда… — малая потянула его за штанину, прерывая размышления, — баба сказала, што обед уже готов! Ты как велишь, так она на стол накрывать почнёт!

— Кхе! Ну, старуха — всё што есть в печи, на стол мечи! — ухмыльнулся большак, выходя в сени умыться. Невестка подскочила пугливо, полила на руки, пока тот отфыркивался над бадьёй.

— Отче наш… — привычно начал большак, читая молитву, и за большой, начисто скоблённый стол, начала усаживаться вся немаленькая семья. Сам со старухою, да двое женатых не отделившихся сынов с жёнами, да их дети. Ничо! В тесноте, да не в обиде! Отделиться, оно не долго, было б только куда.

Шти жиденькие, не забелённые даже и молоком, зато у каждого — своя миса! Не нищета какая, штоб вкруг из одного горшка по очереди хлебать. Богатый дом, справный.

Ели истово, без разговоров и чавканья, даже и малые понимали важность трапезы, а если кто плошал, того и ложкой по лбу! Звонко! Набухали слезами детские глаза, но зная за собой вину, только сопели молча, да переглядывались, пинаясь под столом.

Капустный хворост да вываренный до серости зелёный свекольный лист, и только самую чуточку свеклы, которая уже подходит к концу. Не уродилась по осени, сталбыть. Ну и травок всяких-разных, для скусу и аппетиту.

Хлеб пушной, изо ржи, пронизанный тонкими иголками мякины, и человеку непривычному прожевать его ещё ничего так, скусно, а вот проглотить — ну никакой моченьки не хватит! В горле комом станет, ежели только не с малолетства титешного приучен.

— То не беда, што во ржи лебеда, — утерев рот после трапезы, молвил довольно большак, — а то беда, когда ни ржи, не лебеды!

Пили чай — скусный, страсть! Большуха, она травница знатная — травинку к травинке так подберёт, што в чашке глиняной мёдом отдаёт и летом. Сплошная пользительность!

Дети надулись кипятку быстро, по детскому торопливому обыкновению, и собравшись у старухи, усевшейся с прялкой под печкой, пристали было со скасками.

— И-и, милые, — отсмеивалась старуха всеми своими морщинками, не прекращая сучить нить, — память совсем дырявая стала!

— Ну ба…

На скаску бабку не уговорили, но разговорившая детвора упомянула Афоню из соседнего села, который по осени в губернском городе бывал, да не на ярманке, а на выставке сельского хозяйства, так-то! К куму недавно заехал, да баек про ту поездку целый короб вывалил. Врак, понятное дело, преизрядно, но занимательно, етого не отнять.

— Ён грит, — захлёбывался словами восьмилетний Ивашка, размахивая для убедительности руками и кругля глаза, — што как зашёл туда, шапку снял при виде бар вокруг, глаза выпучил, да и не моргнул ни разочка! Такие там чуда чудные и дива дивные, што и словами не передать, во!

— Капуста — во! — перехватив разговор, развёл руками в стороны Стёпка, показывая чуть не человечью голову.

— Брешешь! — немедленно усомнились остальные.

— Собаки брешут! А я как есть, так и передаю! Наврал там Афоня, иль нет, про то не ведаю, а я вот слыхал да видал, так и пересказываю, врак не добавляючи!

— Да где эт видано? — усомнилась хлопотавшая у печи невестка, прислушивающаяся к разговору, — Штоб капуста, и такая вот здоровущая урождалась? С яблоко ежели, и то хорошо.

— И-и, милая! — засмеялась старуха дребезжаще, — С моё поживёшь, и не то увидишь! Оно и с голову может быть, и побольше! Коль слова нужные знаешь, так чево ж?!

Народ вокруг завздыхал, завозился. Вызнать тайное слово мечтал кажный, но поди ты — вызнай! Тут либо через родову передаётся, да под клятвы клятвенные, либо колдовским путём. Поди вон на Купалу, папоротника цветущего в лесу добудь, лёгко ли?!

Дверь с размаху стукнула о бревенчатую стену, обсыпав лавку древесной трухой, и в избу ворвался разъярённый исправник, за спиной которого матёрым медведем вздыбился урядник. Нагнув чутка голову в форменной шапке, штоб не цеплять низкую, закопчённую дымом притолоку крестьянской избы, он грозно поводил очами и свирепо сопел.

— Бунтова-ать? — и в зубы большаку, только мотнулась седая голова, — Как ты смел!? Как смел?

Топорща свирепо усы и брызжа слюной, исправник наградил хозяина дома, вставшего перед ним навытяжку, ещё несколькими зуботычинами. Не мигаючи и кажется, даже и не дыша, старик стоял, боясь утереть кровушку с разбитой морды, падающую на скоблённый пол.

— Вы! — женатым сыновьям досталось шашкой в ножнах — по головам, по хребтам!

Малые дети, сгрудившиеся у печи, с диким ужасом глядели на это, не моргаючи. Глашенька, сама того не замечая, подвывала тихохонько на одной ноте, глядя на избиение родных.

Запыхавшись и окончательно запугав крестьян, исправник немножко успокоился.

— Ишь! — погрозив им кулаком, он прошёлся по избе, глядя брезгливо вокруг, — Думали, не узнаю? Я всё… всё знаю. В оба гляжу!

Усевшись по-хозяйски на лавку, исправник оглядел крестьян, немало напуганных присутствием столь высокого для них начальства.

— Совсем распоясались, — гневно сказал он, и за его спиной нахмурился урядник, шевеля по тараканьи усами и всем своим видом обещая бунтовщикам немыслимые кары, как только уедет такой милосердный и добросердечный исправник.

— Распоясались, — повторил он, — барина на вас не хватает! Да, барина! Ну ничево, ничево…

Еле заметный кивок, и урядник выметнулся из избы, топоча подкованными сапожищами. Минуту спустя в дом вошёл молодой человек, едва ли двадцати лет, одетый по последней парижской моде и пахнущий тонким парфюмом.

С брезгливым любопытством оглядев убогую обстановку, он скорчил гримаску, уместную больше кокотке, и быстро заговорил по-французски с исправником. Тот разом вспотел, подбирая слова, и молодой человек перешёл на русский, давшийся ему не без труда.

— Вово́… Владимир Александрович Турчинов, — поправился он, отчаянно грассируя, — владелец сих… как это будет на русском, шер ами?

— Пажитей? — предложил исправник, на что Вово́ неуверенно кивнул.

— Ваш… как это? Ах да… природный господин!

Большак вздохнул было прерывисто, но смолчал, наткнувшись на взгляд урядника.

— Обленились мужички, — заявил Вово́, расхаживая по избе, с надушенным платочком у носа, разглядывающий обстановку с видом этнографа, — буду у вас… порядок вести.

Не обращая внимания на хозяев избы, дворяне повели разговор на смеси французского с русским, из которого большак только и понял, что молодой барчук решил выжать из мужиков последние соки.

« — Не слушать ни чиновников, ни господ, ни попов, — вспомнилось большаку давнее так явственно, будто это было вчера, а не без малого сорок лет назад, — не выходить на работу, добиваться истинной воли! А она не будет разыскана, пока не прольётся много крови хриястиянской!»

Пренебрежительный взгляд Вово́ на домочадцев, несколько картавых слов и среди них — «пороть» на русском.

« — Резать, вешать, рубить дворян топорами!» — кровавым набатом удалило в уши старику давнишнее.

–… эка скверная погода, — донеслось до старика будто из-под воды, — и всё ведь одно к одному! Кучер, фис дёпЮт^[9], руку себе повредил, и эк ведь угораздило лё кон^[10]…

Снова смесь русского с французским, и…

— За кучера поедешь, старче! Ну! — урядник без затей двинул большака под дых, помогая тому собраться с мыслями.

« — Воля! Воля! — скандировала толпа, не расходясь при виде готовящихся стрелять солдат. Апраксин ещё раз велел расходиться, и затем скомандовал залп… потом второй, третий…»

На крытом возке позади молодой помещик вёл беседы с исправником, ведущим себя удивительно предусмотрительно, показывая себя тонким и остроумным собеседником. Повозка покачивалась, откормленные полицейские кони легко тянул утеплённый возок, а позади говорили, говорили…

Вово́ делился непринуждённо своими планами на принадлежащие ему земли.

–… привести в порядок, что-то продать, — вырывался из возка грассирующий голос молодого барина, — заставить, наконец власти взыскать недоимки с мужиков…

— Вово́, мон шерри! — донёсся из возка густой смех исправника, — Помните, они теперь не крепостные, и даже не временнообязанные!

— А какая есть разница?!

— Ха-ха-ха! Подловили, мон шерри, подловили! — послышался лязг стекла, и урядник, сидящий рядом на козлах, облизнулся непроизвольно, ещё пуще задымив цыгаркой.

— Где этот ваш… енфант террибле…

— Ха-ха-ха! — захохотал исправник, — Париж в каждом слове, я восхищён!

— Эй, — высунулся он в окно красной мордой, поманив урядника, — иди-ка сюда… ужасный ребёнок, ха-ха-ха!

Получив нежданный гостинец, урядник перебрался на задки, откуда сразу же послышалось бульканье, и до большака донёсся запах ветчины, немыслимо соблазнительный для голодного мужика.

Несколько раз господа приказывали остановиться и вылазили из возка, обозревая владения Турчинова и ведя беседы о том, как бы половчее наладить хозяйство, ничего собственно не налаживая. Собственно, споров и не было, молодой помещик и исправник вполне резонно считали главным ресурсом крестьян, которые фактически не могут покинуть земли.

— Стой! — заорали из возка, — да стоять же, скотина!

Большак натянул вожжи, и кони, фыркая недовольно, встали.

— Стоять, — ещё раз повторил исправник и выбрался из возка. Красная его морда, вкупе с пышущей паром фигурой, навевали мысли о самом приятном времяпрепровождении. Вслед за ним вышел и Вово́, твёрдо стоящий на ногах, но с несколько стеклянным взглядом.

Окропив кусты, господа полезли было назад, но молодой барчук остановился.

— Вот… — повёл он рукой, — папа́ так красочно рассказывал мне, что я будто сам пережил эти волнительные минуты! С того плёса он и расстреливал восставший плебс.

— Как же-с… закивал исправник, — с лодок, весьма остроумно!

— Эй… — Вово́ прищёлкнул пальцами, — пейзанин! Лёд крепкий?

— Так это… — большак открыл было рот, дабы упредить, што чутка побольше недели, как аккурат на том месте чуть не ушёл под лёд Ефим. Сам еле вылез, а лошадку и вовсе чудом спас!

— Как есть крепченный, ваша милость, — закланялся он, разом вспотев и ломая шапку, — как есть! А што трещит, так ето по весне завсегда так! Он ить не скоро ещё ледоходу быть.

Разгорячённые вином и разговором, дворяне потянулись к плесу, а следом за ним, кинув на старика грозный взгляд потопал урядник. Размахивая руками, Вово́ энергически двигался, притоптывая и очевидно, разыгрывая целый спектакль по сюжету сорокалетней давности.

Не выдержав их лёд затрещал, и молодой барчук ухнул по пояс. Почти тут же под лёд провалился, как и не было, грузный урядник. Исправник попятился и сел, глядя на Вово́, ломающего лёд в тщетной попытке выбраться.

Не пытаясь помочь, полицейский начал пятиться, не отрывая взгляда от молодого помещика.

— Чичас! Чичас, ваша милость! — заорал большак, — Не шевелитеся там, я чичас!

Выдернув из-за опояски топор, он споро добежал до молодого леска и в несколько взмахов свалил тонкое деревце, сделав из него жердину.

— Чичас! — разевая рот, побежал он до тонущего Вово́ и сидящего на льду исправника, боящегося пошевелиться. Не добегая с десяток сажень, старик лёг и быстро пополз. Исправник перевернулся на живот, вытянув руки навстречу жердине…

… и н-на! Деревяха с размаху обрушилась на лёд подле чиновника, а потом ещё, ещё… Всё затрещало, и осанистый мужчина оказался в воде. Парижанин, будто при виде этой картины, утратил последнюю волю к сопротивлению и ушёл на дно.

А исправник, не отрывая взгляда от крестьянина, раз за разом выбрасывался всем телом на лёд, ломая его и приближаясь к не такому уж далёкому берегу.

— Чичас ваша милость, чичас… — пятясь, приговаривал большак, и как только почуял под ногами матёрый лёд, встал прочно, и деревяхой — да в харю исправнику, отталкивая его назад! А потом ещё раз, ещё…

— Сподобился… — опёршись на жердину, перекрестился большак, — спаси Господь! А на душе-то как лёгко! Будто за кажного по тыщще грехов простили.

« — Резать! Вешать! Рубить дворян топорами!» — шумело у него в голове, и где-то совсем в глубине сознания было острое сожаление — и-эх… раньше надо было! Лишнее они по землице проходили, как есть лишнее.

* * *

После увода большака домочадцы не сразу отмерли, да и потом двигались сонными мухами, переживая испуг и унижение.

— Тятя, — осторожно спросил отца пятилетний Павлик, отходя от женщин, с остервенением взявшихся за приборку, — а почему барин грозился? Чего деда посмел?

— Грозился? — мужик втянул стылый воздух через окровавленные зубы, и ответил как есть, — потому што мог… так вот. Потому што барин, и власть вся как есть — их, барская.

— А чево деда посмел?

— Чево? А Бог весть! Законы-то барами придуманы, да в пользу бар. Как ни повернись, а всё едино закон ихний нарушишь.

В ожидании большака домочадцы вели себя так, будто у них в дому упокойник. Скрип двери заставил их сердца заколотиться, а ноги ослабнуть.

— Слава Богу! — широко перекрестился на иконы старик, разом будто помолодевший на десяток лет. И добавил, глядя светло на домашних:

— Всё хорошо, все потопли!

Примечания

9

Сукин сын (фр.).

10

Мудак (фр.).