Миллиарды для России. Первая книга о Серой Мышке

Василий Иванович Лягоскин

Она была лучшей в самом секретном отделе службы безопасности страны. А потом не стало ни службы, ни страны. Семь долгих лет подполковник Наталья Крупина, она же Серая Мышка, прожила чужой жизнью, под чужим именем. До того самого дня, когда трое парней, которым в руки попало оружие, решили ограбить самый обычный электропоезд. Ту самую электричку, в которой ехала домой Серая Мышка…

Глава 2. Рязанский областной специализированный детский дом

Тени прошлого

Областной детский спецдом занимал бывшую усадьбу богатого рязанского фабриканта. Фабрикант этот в свое время не успел удрать, воссоединиться с капиталами, которые перевел в один из почтенных швейцарских банков незадолго до Октябрьской революции. За годы советской власти рядом с центральной усадьбой выросло несколько строений, но все они казались временщиками, только портящими вид великолепного старинного ансамбля.

Пугающую приставку «спец» детский дом носил, в общем-то, незаконно, хотя расставаться с ней не спешил. В спецдомах, как известно, воспитывают (или пытаются делать это) малолетних преступников или детей с неизлечимыми болезнями — то есть таких, которые не нужны никому, кроме государства. Государства, которое мало кто уважал, но обращался к нему всякий раз, когда попадал в беду.

Рязанский детдом правильнее было бы назвать экспериментальным. Чья-то высокомудрая голова придумала совместить в этом старинном здании Дом малютки, где растили отказных грудничков, и собственно детский дом. В таком заведении, полагал ученый экспериментатор, можно было попытаться создать настоящую семью — где старшие заботятся о малышах, где младших потом не травмируют, переводя в очередной приют — для детей постарше; к новым воспитателям и воспитанникам.

Ученый защитил диссертацию и издал толстенный труд. Новоиспеченный доктор педагогических наук быстро забыл о Доме, а он продолжал жить своей жизнью. Персонал тихо радовался тому, что приставку «спец» не отобрали, так же, как и двадцатипроцентную надбавку к зарплате, положенную по этой причине.

Имена, отчества и фамилии дети получали прямо здесь, из уст директора Дома — пробивного, и одновременно доброго (бывает и такое) Юрия Ивановича Рябова. Фамилию директор подбирал мгновенно — сообразно обстоятельствам поступления ребенка в детдом. Имена практичный Юрий Иванович давал согласно таблице, раз и навсегда занявшей место под стеклом его служебного стола. В таблице тридцать одному дню месяца соответствовало столько же женских, и мужских имен. Как только из родильного дома, или из милиции привозили очередного несчастного малыша, толстый палец Рябова тут же находил в календарике число, и мальчик или девочка обретали имя. С отчеством было еще проще. Юрий Иванович не без основания считал всю шумную ораву воспитанников своими детьми. Поэтому все выпускники Дома, закрывая за собой старинные тяжелые двери, имели паспорта с одинаковыми отчествами — Юрьевич. Или, соответственно, Юрьевна.

Третьего ноября шестидесятого года нянечка, первой вышедшая утром на широкое каменное крыльцо, нашла сверток. В нем молча и сосредоточенно сопела, несмотря на сырую осеннюю погоду и редкие снежинки, не желающие таять на ее лице, девочка. Эти белые крупинки так и не успели растаять, когда девочку впервые увидел Рябов. И она тут же получила фамилию — Крупина. Имя Наталье нашлось напротив третьего числа, ну а отчество… Отчество она получила, как только нянечка подхватила на руки сверток. Родителей доблестная рязанская милиция так и не нашла.

Наташка Крупина была не первой, кто попал в этот Дом подобным образом. Летом одна тысяча девятьсот пятьдесят шестого года на том же крыльце был найден еще один подкидыш — смуглый и узкоглазый. Юрий Иванович в тот день читал книгу о народном разбойнике Емельяне Пугачеве. Мальчишка тут же стал Емельяновым, а заодно Николаем Юрьевичем. Жизнь повернула так, что ему не пришлось стать Абдуллой, или к примеру Саидбеком. А директора ни его смуглое лицо, ни широкий приплюснутый нос, ни черные глаза, весело поблескивающие в свертке, не смутили. Он еще и в графе национальность, нисколько не сомневаясь, поставил — «русский».

Мальчик так и пробегал Колькой до десяти лет. А потом в Дом привезли киноленту о славном революционном прошлом «Всадники революции». Зрительный зал, заполненный воспитанниками и воспитателями, дружно болел за «наших». Пока посреди фильма чей-то звонкий мальчишеский голос не перекрыл и шум в зале, и пулеметную очередь в динамиках:

— Колька, когда ты вырастешь, точно будешь похож на этого басмача.

Киношный герой был никаким не басмачом, а как раз командиром красных конников. Однако сходство его с Колькой, несмотря на разницу в возрасте, было несомненным, и кличка намертво приклеилась к мальчишке.

В годы развитого, или — как его назовут позднее — загнивающего социализма, у каждого детского дома были шефы. У этого Дома кроме богатого оборонного предприятия был еще один необычный шеф — Рязанское десантное училище. Опытный инструктор вел здесь секцию рукопашного боя, а лучшие его ученики как правило становились курсантами. Басмач к шестнадцати годам вытянулся и раздался в плечах. Он стал если не лучшим, то одним из самых перспективных в секции. Однажды он дождался, когда в столовой не останется ни одного воспитателя и показал всем внушительный кулак:

— Я теперь не Басмач, понятно? Я просто Николай. Николай Юрьевич Емельянов, всем понятно?

Понятно было всем. Меж собой воспитанники все проблемы решали без участия воспитателей, и крепкий кулак был одним из самых весомых аргументов. Басмач — не сразу, конечно — снова стал Николаем, и скоро переехал из Дома в казарму будущих десантников. Но до того состоялся его первый контакт с Наташкой Крупиной. Первый, но, как он безосновательно надеялся, не последний.

Секция рукопашного боя в Доме была престижной. Попасть в нее было нелегко, а для девчонки — совсем нереально. По крайней мере до того памятного дня прецедентов не было. Инструктор, руководитель секции, регулярно проводил отборочные соревнования — по бегу, прыжкам, подтягиванию на перекладине. В тот очень памятный — и для Натальи, и для Николая Емельянова — вечер мальчишки подтягивались. Старались изо всех сил, потому что тренер объявил: победитель автоматически зачисляется в секцию. Лучший из парнишек подтянулся сорок раз — результат для двенадцатилетнего пацана очень даже приличный.

Инструктор одобрительно кивнул, и начал очередной счет — за ловко забравшимся на перекладину подростком. И только по изменившемуся вдруг настроению в спортивном зале он почуял неладное. На перекладине — судя по задорно торчащим в стороны косичкам — висела девочка. Она начала подтягиваться очень быстро, словно боялась, что ее сейчас погонят из зала. Инструктор действительно хотел сделать это, даже подошел поближе к турнику, но… девчонка уже побила рекорд сегодняшнего вечера и он остановился. А зрители — уже сами не замечая — начали считать вслух:

— Сорок два, сорок три, сорок четыре…

Движения необычной претендентки замедлились, но тренер заметил, как в ней вдруг что словно лопнуло, прорвалось наружу неистовой энергией. И девочка опять начала подтягиваться мощно, равномерно — как поршень паровой машины. А взрослый мужчина, понявший, что видит сейчас перед собой рождение чуда, какое удается увидеть редко какому наставнику, считал вместе с залом:

— Шестьдесят семь, шестьдесят восемь…

Когда счет перевалил за сотню, он спохватился — чудо чудом, а закон сохранения энергии никто не отменял. Тренер понял, что эта удивительная девочка будет подтягиваться, пока не свалится с турника без сознания. И он скомандовал: «Хватит!», — и даже подхватил ее за ноги, чтобы помочь опуститься на дощатый пол. А девочка, которая, оказывается, тоже шептала со всем залом, в последний раз вытолкнула сквозь зубы: «Сто двадцать пять!», — и подтянулась вместе с повисшим на ней взрослым мужиком. И только после этого отпустила перекладину.

Тренер подхватил ее на плечо, и так отнес ее к столу, покрытому обычной кумачовой скатертью. Крупина не слышала, что говорил сейчас этот человек. А он, закончив свою короткую речь, вручил Наташе приз, естественно рассчитанный на мальчишку — большой пластмассовый автомат на батарейках. Автомат громко трещал, и имел почти настоящий пламегаситель, внутри которого горела красная лампочка.

Соревнования, как обычно, закончились праздничным шефским ужином, и зрители дружно потянулись в столовую. Они оглядывались на растерянную Наталью, прижимавшую к груди игрушку. В зале оставались лишь несколько парнишек — в основном из самых старших. Им, конечно, не к лицу было рваться в столовую впереди всякой мелюзги. Уж их-то мест никто бы занять не решился. Главным в этой компании был Басмач, который и сам стал забывать, что его так зовут. А тут ему напомнили.

Емельянов подошел к замершей у стола девочке и протянул руку:

— Ну-ка, дай сюда!

Зачем он это сделал, Николай сам бы не смог ответить. Игрушка ему была не нужна — он скоро должен был взять в руки настоящий автомат. Крупиной пластмассовый автомат тоже, в общем-то не был нужен. Но это была первая в ее жизни собственная вещь. С игрушками в Доме проблем не было. Но то были общие; их мог взять любой, а эту… Наташа спрятала автомат за спиной и покачала головой:

— Уйди, Басмач, не дам!

Николая давно уже не называли так. Конечно, с кулаками на эту малявку он не набросился, но в свои руки сгреб, попытавшись дотянуться до игрушки. А его левое ухо оказалось как раз напротив лица Крупиной. В двенадцать лет у Наташи все было острым — и локти, и коленки, и почти невидные под футболкой грудки. Но самыми острыми у девочки были зубы, которыми она и вцепилась в это ухо, в смуглую мочку. Мягкую плоть ее зубы отхватили, даже не заметив — неожиданно и для Николая, и для самой Крупиной.

Емельянов только коротко вскрикнул и выхватил из нагрудного кармана белоснежный платок. Без такого платочка не ходил ни один воспитанник — с гигиеной в Доме было строго. Платок сразу же окрасился в красное, а Емельянов испарился из зала так быстро, что едва не сбил с ног заместителя директора по воспитательной работе. Этого человека дети зло и вполне справедливо называли «замом по режиму». Он имел удивительную способность появляться в самый критичный момент. Вот и сейчас он со строгим лицом протянул девочке руку: «Что там у тебя во рту?».

Этот человек работал в Доме недавно. Он не вжился в коллектив, но вцепился в него мертвой хваткой. Поговаривали, что даже директор пытался избавиться от заместителя, но у него ничего не получилось. Вот такой человек протянул ко рту Натальи руку. Девочка улыбнулась, не раскрывая пока рта. Она вдруг представила, что этот неприятный и ей, и ее друзьям человек стоит на паперти и выпрашивает милостыню.

— Да пожалуйста, — подумала она вполне по-взрослому, — мне не жалко.

И аккуратно выплюнула на ладонь кусок уха и кровь вперемежку с собственными слюнями. Мужчина наверное очень пожалел об этом. Дело в том, что Виктор Борисович, «зам по режиму», очень боялся крови. А сейчас на его собственную ладонь выплюнули что-то столь чудовищное и отвратительное, что он без слов опустился на деревянный пол. А пока падал в обморок, успел «насладиться» презрительной ухмылкой девчонки. Дети — это общеизвестно — вообще очень жестокие создания. А Наталья сейчас была переполнена эмоциями — и победой на турнире, и позорным бегством Басмача. Наконец тем, как менялся в лице — от багрового, до пугающе белого — цвета, а потом падал без сознания этот неприятный мужчина.

Это было зрелище! Это было великолепно! На это выскочили из столовой и толпились за спиной Натальи воспитанники и воспитатели. Пока наконец не появился Юрий Иванович, и не разогнал всех по местам. Виктора Борисовича унесли, а для Наташи этот инцидент имел самые неожиданные последствия. Басмач, когда ему рассказывали про позорный обморок, хохотал как сумасшедший. Так, что оторвал платок от присохшего уха, и на костюм опять закапала кровь. Он готов был пожертвовать еще одной мочкой, лишь бы увидеть эту сцену собственными глазами. Емельянов во всеуслышание заявил, что не имеет никаких претензий, и что Наташа была вправе защищать свой приз всеми доступными ей способами.

Единственным неразрешенным вопросом осталась пропажа злосчастной мочки. Скорее всего его замела невнимательная уборщица; а может, утащили в норку мыши, которые не переводились в старинном особняке, как бы их не травили. Но еще долго старшие воспитанники рассказывали младшим страшную сказку о кровожадном Борисыче, который откусил и сожрал ухо Басмача.

«Зама по режиму» с тех пор за спиной, а иногда и в глаза называли Ухом. Он терпел и копил злобу на Наталью. И она наконец прорвалась наружу. Что-то видимо стронулось в голове воспитателя, если он решил наброситься на тринадцатилетнюю девочку. Задумывался ли он о последствиях, когда подкараулил ее одну в том самом зале? В зале, из которого Крупина выходила только на уроки, ну еще на вполне необходимые мероприятия — еду, сон, прогулки. Которые, оказывается, тоже имели немалое значение в системе тренировок. За год Наталья вытянулась, округлилась. Но внешне не стала сильнее, хотя тренер удивленно качал головой, наблюдая за ее спаррингами.

Об этом Виктор Борисович тоже не подумал, когда подпирал дверь спинкой стоящего рядом стула. Наталья усмехнулась:

— Значит, Виктор Борисович, свидетели вам не нужны? Ну-ну…

Мужчина навис над Наташей, которая спокойно шнуровала кеды, сидя на длинной скамье у стенки зала. Руки Виктора Борисовича уже почти сжали Наташины плечи, которые за этот год налились силой. Но не на силу в первую очередь делал акцент в ее тренировках тренер. Крупина скользнула со скамьи на пол и змейкой перетекла между ног Уха. Уже там, сзади, стоя, звонко хлопнула крепкой ладошкой по обтянутой брюками заднице. Виктору Борисовичу оценить бы сейчас этот удар, от которого онемела вся правая ягодица. Но очевидно он был недостаточно сильным, чтобы привести Виктора Борисовича в чувство. Он лишь привел его в крайнее возбуждение.

Ухо снова пошел на Крупину, широко разведя руки. Последняя не убежала, хотя дверь, подпертая стулом, находилась за ее спиной. Она спокойно дождалась, когда Борисыч подойдет вплотную, опять сводя руки на уровне плеч девочки, и только тогда нанесла удар. Без замаха, неожиданный, такой, как учил инструктор — в самое уязвимое мужское место.

«Зам по режиму» отступил назад, хватая широко открытым ртом воздух и наклонился, зажимая ладонями ушибленное место. Крупина сделала вбок один шаг и правой ногой нанесла классический каратистский удар — только без громкого «Кий-я!», означавшего чистую победу.

Неизвестно, сколько пролежал на полу спортивного зала Ухо после ухода Натальи. Наверное последний удар прочистил ему мозги. Уже следующим утром он положил на стол директора — на тот самый кусок оргстекла — заявление об увольнении. И навсегда исчез из жизни Крупиной.

Емельянов успешно поступил в училище, а Наталья еще четыре года прожила в доме. Она продолжала заниматься в секции, неплохо успевая по основным учебным дисциплинам. Не только потому, что таким было требование тренера, но и благодаря способностям Натальи, которые позволяли без особых усилий учиться на четыре и пять. Могла бы и на одни пятерки, но для нее главное было — секция.

Основным местом ее тренера было все таки училище. Он так и не рассказал Наталье, какой разговор состоялся у него летом семьдесят седьмого года с заместителем начальника училища по учебной работе. Замначальника тоже когда-то был учеником тренера. Теперь генерал-майор встречался со своим старым другом только на «площадке» для преферанса, хотя о давних тренировках не забывал.

Сейчас генерал возмущенно тряс головой:

— Ты думай, что говоришь, Михаил Михалыч! Бабу в курсанты! Да будь она хоть трижды чемпионом. Только представь себе — вот заходит она сюда, и…

Генерал-майор молодцевато щелкнул каблуками ботинок и отрапортовал себе самому, кинув правую ладонь к отсутствующему козырьку:

— Товарищ генерал майор! Курсант Пупкина представляется по случаю возвращения из декретного отпуска… А там, — замначальника яростно ткнул в окрашенную светло-серой краской стену, где под портретом Ленина сиротливо висел график отпусков преподавателей, — будет висеть график месячных по курсам. Понимаешь, майор (именно такое звание имел тренер) — не месячных отпусков, а просто месячных!

Тренер сознавал, что затевает практически безнадежное дело, пытаясь протащить Крупину в курсанты десантного училища — вопреки всем уставам, приказам, а главное — традициям. У него был один козырь — маленькая слабость генерала. Слабость, которая уже не один раз помогала майору в его спорах с начальником. Заместитель начальника училища по учебной части был яростным, просто патологическим спорщиком.

— Хочешь пари, Николай Антонович? — хитро прищурил глаз майор, переходя на дружеский тон.

Он словно очутился сейчас не в кабинете начальника, а в собственной холостяцкой квартире, где обычно и расписывали пульку три офицера и один генерал.

— Пари?! — поперхнулся генерал-майор.

— Да, пари! Ящик армянского коньяка и… моя девочка против лучшего выпускника по твоему выбору. Если Крупина побьет его, она — курсант. Если нет — и суда нет.

Генерал еще немного посопротивлялся; затем естество пересилило и он сдался.

Так случилось, что лучшим отделением последнего курса командовал старший сержант Николай Емельянов. Его и вызвал к себе замначальника училища.

— Заходи, курсант, — весело пригласил в кабинет Николая генерал-майор после обязательного приветствия старшего сержанта. Емельянов застыл столбом у двери, провожая взглядом генерала, который остановился у стола.

— Боевое задание для тебя, сержант, — продолжил начальник, — точнее, для твоего отделения. Выделишь лучшего рукопашника, чтобы заломать на ринге одну девчонку.

В голове Емельянова зародилось смутное подозрение и он осторожно спросил:

— Разрешите обратиться с вопросом, товарищ генерал-майор!

— Давай, сержант.

— Разрешите узнать фамилию девчонки, товарищ генерал-майор!

Тот хохотнул и подвинул к себе бумажку с ходатайством майора-тренера:

— Вот! Крупина Наталья Юрьевна.

Николай не изменился в лице, но внутренне содрогнулся. Он даже нарушил привычную, вымуштрованную за четыре года строевую стойку. Нет, он не боялся проиграть Наталье; в собственных силах был уверен. Но против Крупиной вышел бы только подчинившись прямому приказу. Басмач вдруг подумал, что Наталья, если ее прижмет, опять вцепится зубами в любое незащищенное место на теле. Он не хотел, чтобы это любое место оказалось на его теле. Тем более, что в зубы Крупиной могло попасть не ухо, а что-нибудь гораздо ранимее и нужнее. Не оторви когда-то судьба Николая от его родителей, быть бы ему сейчас правоверным мусульманином. Становиться им сейчас, в двадцать с небольшим лет, да еще таким экзотическим способом, он не хотел. Поэтому он украдкой от генерала, опять что-то высматривающего на столе, потер короткую мочку левого уха и четко отрапортовал:

— Предлагаю сержанта Семенова, товарищ генерал-майор.

Сержанта Семенова генерал тоже хорошо знал, потому утвердительно кивнул головой, хотя предполагал, что Емельянов лучшим рукопашником считает себя. Он даже чуть поморщился, посчитав, что сейчас сержант Емельянов сделал что-то, недостойное будущего десантника…

Поединок проходил в обычной учебной аудитории, довольно просторной и пустой по случаю предстоящего ремонта. Были и зрители — совсем немного, во избежание ненужной огласки. Генерал-майор уже жалел, что ввязался в этот глупый спор. Впрочем он знал боевую выучку выпускного курса; сержант Семенов был среди лучших. Поэтому лишь улыбнулся, увидев Наташу Крупину — обычную на вид девчонку, мимо которой на улице он прошел бы, даже не взглянув на нее. Не по причине преклонного возраста, конечно — просто генерал был вечно погружен в мысли о работе, и на девушек обычно не отвлекался. Николай Антонович поманил к себе пальцем Семенова:

— Ты, сержант, полегче там. Не сломай ей что-нибудь.

— Есть! — улыбнулся сержант, попытавшись щелкнуть несуществующими каблуками спортивных туфель.

Примерно то же самое говорил в другом углу Наталье майор, сидевший на втором, и последнем стуле в аудитории.

— Покажи все, Наташа, на что способна. Только не сломай парня, он-то ни в чем не виноват.

Он сидел внешне спокойно, но внутри у него все дрожало — что случалось с ним очень редко. Ведь сейчас его лучшую ученицу ждал первый настоящий экзамен. В комнату вошел со стулом в руках командир учебной роты, в которой служили, точнее дослуживали сержанты Емельянов и Семенов. Комроты оставил стул у третьей — нейтральной стены комнаты, и пошел на середину зала. Он был назначен генералом арбитром этого поединка. Еще у стены стояло полтора десятка курсантов — отделение старшего сержанта Емельянова.

Капитан наконец дождался разрешающего кивка генерала и громко хлопнул в ладоши. Семенов пошел вдоль строя однокашников, чуть картинно играя мускулами. Он был в спортивных трико и майке, накачанный и быстрый. Сержант повернулся к Наталье, и поднял руку, чтобы подозвать ее пальцем. Никакой славы, как считал Семенов, эта схватка принести не могла, и потому закончить ее надо было побыстрее.

Однако в том углу, куда протянулась его рука, сидел, улыбаясь, только пожилой инструктор. И точно также улыбалась ему Наталья; только совсем из другого места. Сержант не стал командиром отделения только потому, что соображал немного потуже, чем Емельянов. Вот и теперь не насторожился. Через пару секунд он был рядом с Крупиной и тоже улыбался, протягивая вперед руку:

— Полный контакт?

Наталья кивнула и вложила ладошку в широкую и твердую ладонь Семенова. Она мгновенно пробежала пальцами по этой ладони, оценив мозоли — не грубые, скороспелые, а эластичные, рожденные многолетними тренировками. Ребро ладони было жестким, но тоже живым, не механическим наростом на костях запястья. И эта могучая ладонь утопила в себе Наташкину, сжала ее осторожно, но крепко. А потом рванула к себе и ладошку, и всю Крупину заодно. Так — на первой минуте — он хотел закончить поединок, облапив девчонку медвежьими объятьями. Крупина не захотела, или не смогла — как успел подумать сержант — сопротивляться. Она послушно дернулась к нему, только вот не ткнулась в широкую грудь, а ухитрилась чуть-чуть изменить направление рывка, прошмыгнуть меж могучим торсом Семенова, обтянутым майкой и согнутым локтем парня — как бы не было мало расстояние между ними. Ладонь курсанта, а за ней и вся рука последовала за Натальей, неестественно выворачиваясь.

И только остановившись за его спиной, Крупина отпустила эту ладонь; резко и коротко, но болезненно заломав ее, скорее обозначив прием. Семенов, как уже отмечалось, особым умом не отличался, но сейчас и он понял, что эта боль, коротко стрельнувшая в запястье, могла быть сейчас сильнее, нестерпимее. А пока он это соображал, маленький крепкий кулачок так же обозначающе ткнул в затылок сержанта, заставив того лязгнуть зубами. Почти одновременно жесткое ребро ладони девушки так же ощутимо обозначило красную полосу на шее курсанта, заставив его голову дернуться в обратном направлении. Наталья опять сжала пальцы в кулак и, не дожидаясь, пока голова Семенова займет вертикальное положение, обозначила еще два удара в почки. Теперь уже вполне ощутимо и болезненно, хотя и безвредно.

А потом пришла пора поработать в плане обозначения Наташиным ногам. Маленькая стопа в мягкой туфле несильно, но обидно пнула сержанта в ягодицу. Бедный сержант дернулся этой частью своего тела вперед, только чтобы не получить еще раз туда же. Вот теперь Крупина не обозначила, а резко и сильно ударила — все той же стопой — по ногам, в области коленей. Сержант грохнулся бы со стуком о деревянный пол стриженным затылком, если бы его не подхватили маленькие, но такие цепкие руки. Впрочем, эти руки все таки опустили тяжелое тело на пол, а потом сцепились в замок и обрушились на лицо Семенова. Во всяком случае так подумал он сам, закрывая глаза и съеживаясь в ожидании сокрушительного удара. Впервые в жизни он остро ощутил как медленно, тягуче движется время. В ушах громадными молотками стучал пульс, и парень уже представил, как крепкий замок сцепленных ладоней падает на его нос, заставляя его кроваво размазываться по лицу. И только когда он несмело открыл глаза, Наталья улыбнулась и ударила — по полу, рядом с головой. И сержант вдруг почувствовал — не понял, а почувствовал — что не только направление удара, но и его силу эта девчонка тоже обозначила. Что опусти она свой замок по-настоящему, в полную силу, пришлось бы кому-то здесь не только красить пол, но и менять проломленную доску.

Поддайся сержант инстинкту, он так и остался бы лежать на полу, пока противник не отойдет подальше. Однако с той стороны, где стояли его однокашники, раздался ехидный смешок. Никто из курсантов не успел понять, что их товарищ уже несколько раз должен был проиграть, остаться лежать тут в нокауте, а может, и что похуже. Его падение было воспринято как досадный промах, и смешок повторился, уже поддержанный другими. Поддержанный несмело, потому что рядом сидел с поскучневшим лицом генерал-майор. Уж он-то понял, что сегодняшнее пари проиграл. Ротный тоже оценил мастерство Крупиной, но сидел с невозмутимым лицом, ожидая команды начальника. И только тренер оценил все в полной мере. Оценил, но не одобрил. Потому что победа и ему, и главное — самой Наталье — нужна была зрелищной, не вызывавшей никаких сомнений. И Наташа словно поняла его. Она отступила в сторону ротного командира, сжавшего рукой спинку стула.

Сержант вскочил на ноги ловко, по-киношному — одним броском с прогибом. Он бросился на Крупину под одобрительный ропот товарищей. Только Басмач сейчас молчал; пожалуй, он все таки болел за Наталью. А она, если бы захотела, остановила бы этот живой таран встречным ударом, броском на месте, другими приемами, отточенными в многочисленных спаррингах.

— Но зачем? — задала она себе вопрос, успев пожать плечами и отступив в сторону.

Ровно на столько, чтобы Семенов, бешено размахивающий конечностями, даже случайно не задел ее. Ее руки и ноги тем временем словно работали сами — точно и уверенно. Они придали пролетающему мимо телу строго горизонтальное положение и еще большую скорость. Сержант все таки успел сообразить, что размахивать руками бесполезно и обхватил ими голову, которая летела прямо в крашеную кирпичную стену. Но Наталья знала, куда направить эту живую торпеду. Семенов с грохотом врезался в стул, заставив капитана отпрыгнуть в сторону со спинкой в руках.

Сержант сел, потерянно тряся головой. И снова кто-то невидимый внутри него предательски зашептал:

— Брось, сдавайся!

Он опять тряхнул головой — теперь уже упрямо — и встал, сжимая в каждой руке по ножке от стула. В умелых руках это было страшным оружием. Это, конечно, были не нунчаки, которыми Семенов владел виртуозно, но и они удлинили руки сержанта на целых полметра. Он теперь подступал к девушке осторожно; палки в его руках не останавливались, сплетая сложную вязь, которую, казалось, пробить голыми руками невозможно.

Генерал бросил взгляд на тренера. Майор сидел совершенно невозмутимо и, кажется, даже немного улыбался. Крупина тем временем кружила по залу и отступала от деревянного оружия, которое все резче, уже со свистом рассекало воздух. Наконец она решила, что зрители достаточно завелись, и остановилась. А сержант не смог бы остановиться, даже если бы захотел. В зале дважды громко треснуло — после того, как ножки поочередно обрушились на девичьи руки. Отделение испуганно замолчало. Даже Емельянов поверил, что это хрустели человеческие кости.

Но уже через секунду на пол шлепнулись обломки ножек, укоротившихся больше, чем на половину. А руки Крупиной вытянули у сержанта их остатки. Семенов практически не сопротивлялся. Эти обломки тоже громко упали на деревянный пол, а крепкий кулачок внешне не сильно ткнулся в промокшую от пота майку Семенова. Тот отскочил назад на несколько шагов, зашипев от боли, а Наталья была уже рядом. И еще один удар потряс его, и снова сержант отскочил. Еще пару таких ударов, и он бы впечатался спиной в стену; если бы не упал раньше.

В тишине громко проскрипел стул под генерал-майором. Он встал и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. А потом скомандовал:

— Довольно.

Через неделю начальник подписал приказ о зачислении курсантов на первый курс. Примерно посреди длинного списка, согласно алфавита, своим женским окончанием бросалась в глаза фамилия: «Крупина Наталья Юрьевна».