Офицер по связям с реальностью

Варвара Рысъ, 2023

В повести переплетены общественно-политические события и любовная история. Герои – студенты МГУ, учителя, журналисты, члены либеральной тусовки, представители потустороннего мира. События разворачиваются в наши дни и в близком будущем. Боевые действия на Украине закончились победой России, но враги, внешние и внутренние, не угомонились: они стремятся разрушить российскую государственность и устроить цветную революцию. На стороне антироссийских сил выступает сам Диавол и его воинство. Его сотрудники изобрели аппарат, позволяющий формировать мысли и поступки широких слоёв населения без их ведома. Один из главных изобретателей аппарата – молодой талантливый чёрт. Ему приказывают включить аппарат. Изобретатель стоит перед трагической дилеммой: вызвать революцию и долговременную смуту в стране, которую он любит и где живут его любимая и его дети, или нарушить свой долг офицера дьявольского воинства? Какой путь он выберет и к чему он приведёт? Об этом вы узнаете, прочитав повесть.

7.

— А вот и родители! — Прасковья ткнула в экран телефона. — Привет мамочка! Конечно, очень хорошо, встретимся, разумеется. В Царицыне — так в Царицыне.

Прикрыв трубку, сказала Богдану:

— Они в субботу будут в Москве с учениками, в Царицыне.

— Так давайте встретимся, — обрадовался Богдан.

— Мамочка! — выговорила Прасковья натянуто-залихватским тоном. — У меня новость. Не бойся — хорошая. Я выхожу замуж. Первого июля в Грибоедовском дворце бракосочетания. Сегодня мы подали заявку. Жених? Вот он, рядом со мной. В общем, доживём до послезавтра — и все увидимся. Мы приедем в Царицыно или вы с папой к Богдану. Это в Центре. Ученики? Ну что они — без вас не доедут до дома что ли?

Мама была недовольна.

— Ну что ж, поздравляю, дочка. Как-то это всё неожиданно.

— Мамочка, мы сами не ожидали, но это факт.

— Что значит «не ожидали»? — насторожилась мама.

— Вот это самое и значит — никакого подтекста, — успокоила Прасковья.

В результате некоторого препирательства было решено, что родители приедут на обед к Богдану на его знаменитые стейки. А ученики будут своим порядком обозревать достопримечательности Царицына. Тем более, что с ними будут ещё двое учителей и две родительницы. «Родительница» — школьное словцо, обозначающее любых взрослых женщин из семей учеников: мама, бабушка, тётя, старшая сестра. Прасковья уже почти забыла этот школьный термин, а теперь вот вспомнила вновь.

А потом Богдан подвезёт Прасковьиных родителей до электрички, они воссоединятся с учениками и поедут в свой родной городок.

Через полчаса оказалось, что Богдан уезжает послезавтра, т.е. вечером того же дня, когда состоится знакомство с родителями. Едет сначала в Питер, а потом куда-то дальше. Прасковья не спрашивала, куда: захочет — сам расскажет. Когда возвратится — непонятно, но до свадьбы почти два месяца.

Угощение родителей стейками прошло на первый взгляд благополучно. Всё понравилось: и стейки, и кот, и квартира, и район, и даже соседка-кошатница, которая заглянула мучимая любопытством и принесла корзиночку печений собственного изготовления в качестве предлога. Меньше всех, как показалось Прасковье, понравился сам жених, хотя он старался, даже подстригся, чтобы не выглядеть чересчур богемно. А может, ему это требовалось для командировки.

Прасковья в беседе участия почти не принимала. Она сидела в плетёном кресле из ротанга возле печки и неотрывно глядела на своего жениха. Он что-то говорил, раскладывал стейки по тарелкам, белозубо улыбался, изящно жестикулировал, а она почти не слушала, а только смотрела и смотрела, словно немое кино, и внутрь неё затекала одновременно волнующая и успокоительная теплота. Вот говорят: сердцу не прикажешь. Наверное, приказать и впрямь нельзя, но разрешить ему любить того, кого хочется любить, — очень даже можно. Прасковья прежде не разрешала, а теперь — разрешила, и ей было хорошо. «Зачем они говорят чепуху, что-то о его родителях, кажется? Какое это имеет значение?».

Мама меж тем расспрашивала Богдана о его жизни и работе с таким пристрастием, будто это было собеседование при приёме на ответственную и высокооплачиваемую должность. Богдан собеседование прошёл с честью. Доложил, что отец его был военным дипломатом, что сам он по большей части воспитывался за границей, учился и там, и тут. Рассказал, что сирота: десять лет назад в зоне боевых действий вертолёт, где летели родители, был сбит шальной ракетой. Сам он по образованию военный переводчик, а занят сейчас прикладными исследованиями в области речевого воздействия и психолингвистики.

— Это что ж — та самая гибридная война? Пси-оружие? — заинтересовался будущий тесть.

— Да, в сущности, да! — Богдан удивлённо обрадовался пониманию, видимо, не ожидая его от учителя труда.

— Интересная у тебя библиотека, — похвалила мама. — Читать-то успеваешь?

— Ну, не столько, сколько бы хотелось… но в общем, кое-что успеваю, — ответил он.

— А чей это у тебя портрет?

Прасковья заинтересовалась: сама хотела спросить, но забыла.

— Это малоизвестный немецкий философ 20-30-х годов прошлого века. Его фамилия Шубарт. Вальтер Шубарт. Судьба его была незавидна, но кое-что он понял, мне это помогло. — Заметив удивлённый взгляд тёщи, поправился: — Ну не то, чтоб помогло, но было интересно. Он писал о психологии русских и западноевропейцев.

— Покажи мне книжки поподробнее, — сказала она и увела Богдана. — О чём-то они разговаривали; Прасковье было всё равно.

Богдан предложил подвезти родителей до электрички, но они предпочли, чтобы Прасковья проводила их до метро. А Богдану — было сказано — надо собираться. Его ждёт полуночный поезд на Петербург.

Родители простились с будущим зятем во дворе. Отец долго жал ему руку, желал успеха в поездке и вообще всячески выражал симпатию. Будущая тёща была сдержана до суровости. Почему? Прасковье было скучно об этом думать. Поцеловала Богдана в щёку:

— Я сейчас, ты пока собирайся.

Едва отошли, отец, словно торопясь сказать то, что хотел, произнёс:

— Проська, тебе повезло: отличный парень. Твёрдая пятёрка.

— Паша, не приходи раньше времени в восторг, — окоротила его жена. — Может, он и отличный, но мы о нём очень мало знаем, потом это человек не нашего круга, другого воспитания, других привычек. И кстати, не такой он белый и пушистый, как старается казаться.

— Надюша, главное, чтоб ребятам было хорошо вместе, — настаивал отец.

— Это, Паша, совершенно другое воспитание, — говорила мама, словно Прасковьи тут не было. А её по сути и не было. С ней происходило вот что: она переставала быть членом родительской семьи и душа её перемещалась туда, где её муж, который мужем ещё не был, но которого она уже начинала ощущать более важным, чем родители. Что там думает мама, какое у кого воспитание — ей было совершенно безразлично, это её не затрагивало, скользило по поверхности.

— Мамочка, — всё же сказала она, — какая разница: такое воспитание, другое воспитание… — Она не договорила, потому что было скучно и не имело значения.

— Надя! — вмешался отец. — Видно, что они дружат, что им хорошо вместе, ну и ладно. А с привычками — разберутся. Есть где жить, есть работа — что ещё требуется?

— Паша, это человек другого круга. Знаешь, что он мне заявил?

— Наверное, сказал: «Тёщенька, Вы — старая ведьма!», — пошутил отец.

— Примерно. Я ему сказала, что Прося по хозяйству не сильна, руки у неё не оттуда растут. Так что если тебе нужна домработница, то это не к ней. И знаешь, что он ответил? Он мило улыбнулся, как это он умеет, и заявляет: «Это не требуется. Одна домработница у меня уже есть. Весьма бестолковая. Вторую я просто не выдержу». Я спросила, в чём её бестолковость. И знаешь, что он ответил? Она-де не знает, как правильно складываются мужские рубашки, — проговорила мама с возмущённым пафосом. — И он-де её учит, а она всякий раз забывает. Вот я жизнь прожила и не знаю, как именно они складываются. Прося! У него что — есть домработница?

— Да, мама, приходит какая-то тётка два, кажется, или три раза в неделю. Я не знаю, называется ли это домработница или ещё как-то.

— А это вообще барство, — не могла угомониться будущая тёща. — Каждый человек должен сам себя обслуживать. Это ещё Лев Николаевич Толстой говорил.

— Надюша! Он же не только себя — он и тебя сегодня обслуживал. Вспомни, какие стейки жарил, — заступился за Богдана отец.

— Стейки — это так, баловство, вроде шашлыка. А заставлять пожилую женщину как-то по-особому складывать рубашки — это, я уже говорила, не наше воспитание, — возмущалась мама.

— Надя, ну не бесплатно же она их складывает! Может оплатить — значит, всё в порядке. Сейчас так принято, сейчас другое время, — настаивал отец.

— Время тут ни при чём! — отмахнула мама его возражение куда-то вниз и вбок. — Просто это человек не нашего круга.

Прасковье было вообще-то всё равно. Ей хотелось домой, к Богдану. Но она всё-таки ответила:

— Мамочка! Я никому не присягала всю жизнь находиться в нашем кругу. Может, в другом мне понравится больше.

Молодая тёща вдруг всхлипнула:

— Вот так, растишь-растишь… а они…

Отец обнял её за плечи:

— Ну что ты, Надюша? Старое старится, молодое растёт. Парень он хороший; Просю, похоже, любит и уважает. Всё будет путём.

— Вот именно: «похоже», — пробормотала мама, видимо, желая оставить за собой последнее слово.

Родители вошли в метро, а Прасковья со всех ног побежала домой. Очень хотелось увидеть Богдана, обнять, прижаться, потом поехать и проводить его на вокзале. В этом было что-то романтическое: невеста, провожающая жениха в важную и не вполне понятную командировку.

Но проводить не пришлось: Богдан решительно воспротивился тому, чтобы она ходила ночью по городу. В результате он проводил её до общежития, а потом уехал по прямой линии на Ленинградский вокзал.