Подмосковная ночь

Валерия Вербинина, 2020

1926 год. В подмосковной усадьбе, превращенной в школу, происходят странные дела, попахивающие мистикой. Из Москвы разобраться в происходящем командирован юный сыщик Иван Опалин. Удастся ли ему справиться с загадочным злом, которое таит подмосковная ночь?

Глава 8

Летящий топор

На другой день несостоявшаяся деревня Троцковка, она же Николаевка, Дроздовка тож, гудела как встревоженный улей.

Стало, к примеру, известно, что прибывший из Москвы с утра заявился к кузнецу Игнату, ведя за собой школьную лошадь, и потребовал подковать ее как следует. Кузнец попытался было заартачиться и указать на то, что у него и так работы навалом, после чего услышал от столичного разные слова, преимущественно непечатные, и обещание упечь его в уездный допр за неуважение к власти. Игнату была даже предъявлена пугающая бумажка с большой круглой печатью и пробелом в том месте, где должно стоять имя арестованного. Струхнув, кузнец подковал лошадь, но после того, как грозный муровский агент отбыл, устыдился своего страха и теперь гордо рассказывал всем желающим, что не будь Опалин представителем власти, он бы ему показал кузькину мать, и не только кузькину, и даже не только мать.

Затем страшный агент наведался к отцу Даниилу Воскресенскому, который был занят тем, что пересчитывал своих кур и яйца, которые они снесли. Священник, немолодой уже человек в сильно поношенной рясе, поглядел на пришельца в точности так, как должен смотреть представитель притесняемой религии на того, кто способен причинить ему очередные неприятности, но Опалин удивил его вопросом, не пропадали ли с местного кладбища черепа и вообще — не рылся ли кто-то в могилах.

— Странно, что вы это спросили, — сказал священник.

Он вытер руки о первый подвернувшийся лоскут (носовые платки в деревне сыскать было в то время затруднительно), и пригласил гостя следовать за собой. В поводу Иван по-прежнему вел лошадь, которую водил подковать. Около кладбища Опалин привязал ее и поспешил за священником, который показал ему братскую могилу, в которой хоронили умерших от тифа.

— Видите? Здесь земля осыпалась, стали видны кости… но произошло ли это по естественным причинам или оттого, что в ней кто-то копался, я сказать не могу. Я попросил могильщика набросать сверху земли…

— Когда именно вы заметили, что с могилой неладно? Давно?

Священник немного подумал.

— Кажется, это было на пасху. Да, именно тогда.

Опалин воспрянул духом. Пасха в 1926 году выпала поздно и приходилась на 2 мая. По всем расчетам призрак стал тревожить обитателей Дроздово в конце мая. Поблагодарив отца Даниила, Иван спросил, как ему найти приезжих комсомольцев, которые раньше жили в усадьбе.

— Давайте я вам покажу… Они живут недалеко от меня, у Евстигнеича.

— Это бывший слуга инженера, что ли? — заинтересовался Опалин.

— Да, — подтвердил отец Даниил, — хотя он уже умер, дом его называют, как прежде… Сын состоит в партии, в уезде его хорошо знают… Земская больница… то есть бывшая земская в прискорбном состоянии, он недавно ездил куда-то, просил средства на ремонт…

— А доктор Виноградов сейчас в больнице живет?

Опалин знал, где живет доктор, но профессиональная привычка обязывала его задавать одни и те же вопросы разным лицам и следить, как они отвечают. Он спросил почти машинально — но от него не укрылось, что старый священник смутился и даже сбился с шага.

— Да… там… Его помощник, фельдшер Горбатов, хороший человек…

Опалина заинтересовало, с чего вдруг собеседник свернул разговор на фельдшера, о котором даже не было речи, но тут они пришли, и Иван решил отложить расспросы до другого раза. Сын Евстигнеича жил в добротном каменном доме; во дворе имелась цепная собака, которая не хотела пропускать Опалина, но тут появилась уже знакомая ему девочка Наденька, призвала пса к порядку и впустила гостя. Лошадь он привязал к дереву, прежде чем войти в дом.

— Ты подожди, подожди, — прощебетала Наденька, узнав о цели его визита, — они сейчас придут.

В комнатах было чисто, мебели — ровно столько, сколько нужно, и самой простой. Первая от входа комната, судя по всему, периодически играла роль приемной, потому что на стене висела картинка — Ленин выступает на фоне красного знамени. В спальне, которую отвели комсомольцам, Иван прежде всего заметил довольно широкую кровать. Чемодан с железными уголками, еще один, и чем-то воняет — в тазу замочены для стирки то ли носки, то ли чулки, и кто-то их там явно забыл. Опалин поморщился и отвернулся. Происхождения он был самого простого, но отчего-то с детства не выносил свинства, в чем бы оно ни выражалось.

— Я не могу долго ждать, — сказал он Наденьке, которая важно, как взрослая, смотрела на него.

— А они сейчас поругаются и вернутся, — ответила девочка. — Они здесь не ругаются, а только когда выходят.

— А почему они ругаются?

— Он ее замуж не берет, — ответила собеседница беспечно. — Давай играть! Ты умеешь в ладушки?

Когда Глеб Проскурин и Авдотья Демьянова вернулись домой, они застали в комнате хохочущего во все горло агента угрозыска, который играл в ладушки с дочерью хозяина. Комсомольцы с изумлением вытаращились на гостя.

— Это… Я тут вас ждал, — сказал последний, поднимаясь со стула, на котором сидел. — Я Иван Опалин, агент московского угрозыска.

Строго говоря, он пока что считался только помощником агента, но в том, что касается званий, униформы и знаков различия, в ведомстве царила невообразимая путаница. Каждый год выходили все новые и новые приказы, сотрудников тасовали и переименовывали, меняли петлицы, забрасывали строптивый угрозыск указаниями, что его работники обязаны носить униформу, разрешали не носить ее по обстоятельствам, например, во время засад, и снова требовали, снова отменяли вчерашние приказы и снова действовали всем на нервы своей начальственной неразберихой. Отчасти по причине этой неразберихи Опалину удалось заполучить униформу с красной звездой и углами, причем на петлице слева красовались звезда и два угла, что означало главу уездного угрозыска, а на петлице справа сияла одинокая звезда, которая относилась вообще не к угрозыску, а к милицейскому начальству.

— Некогда нам тут с тобой возиться, — объявило Ивану лицо, ведающее распределением униформы. Лицо это сильно смахивало на морду, но мы из вежливости будем все-таки считать ее лицом. — Звезды убери, один угол переставь направо. И вообще, для тебя и этого много. — Зеленая петлица с одним красным углом означала рядового агента угрозыска.

— Как же я переставлю? — спросил Опалин, растерявшись.

— Да как хочешь, — равнодушно ответило лицо и занялось следующим агентом.

Опалин отлично понимал, что ему всучили некомплектную униформу и что, по совести, он имеет полное право требовать замены. Но наличие звезд показалось ему хорошим предзнаменованием и странным образом его взбодрило. Так просто расстаться с ними он не смог и для начала устроил себе симметричные петлицы — со звездой и углом на каждой.

Таким образом он произвел себя в старшие инспекторы угрозыска. Кстати сказать, новые петлицы помогли ему раскрыть преступление, но об этом мы расскажем как-нибудь в другой раз.

Само собой, о фокусе Опалина с униформой стало тотчас же известно, и он получил нагоняй. Вдобавок Лошак стал всем рассказывать, что «Ваня задается» и что он смотрит на товарищей свысока (чего никогда не было).

— У меня рука не поднялась убрать звезды, — искренне сказал Опалин Филимонову, когда тот попросил его объясниться. — И вообще, я не умею переделывать петлицы…

— Придется вам переделать, Иван Григорьевич, — спокойно ответил Филимонов. Он держался обращения на «вы» со всеми, включая задержанных за воровство беспризорников, чем поначалу бесил Опалина, а потом стал восхищать.

На следующий день Иван явился в угрозыск с одним углом на петлицах и терпеливо выдержал все шутки по поводу своего «понижения».

И теперь он стоял напротив комсомольцев в своей белой летней гимнастерке, которая, впрочем, уже успела потемнеть от жары. Опалин гордился своими зелеными петлицами и очень старался напустить на себя соответствующий им вид, но, так как он только что, заливаясь хохотом, играл с Наденькой в ладушки, столь резкий переход совсем ему не удался.

— Э… да, я слышал, что вы приехали… — забормотал Проскурин, который представлял себе Опалина совсем не так. — Давай на ты, ладно?

Опалин попросил Надю постеречь лошадь, чтобы ее не увели, и девочка вышла. Приезжие комсомольцы составляли любопытный контраст друг с другом. Он — высокий, очень худой брюнет с удлиненным лицом и впалыми висками, она — сероглазая, русоволосая, в теле и, пожалуй, хорошенькая. По ее лицу Опалин сразу же понял, что она сильно не в духе. Одеты комсомольцы были по-городскому, хотя, возможно, Проскурин считал, что серая толстовка и бесформенные штаны придают ему деревенский вид.

— Если опять начнутся дурацкие вопросы про то, сколько мы пили, прежде чем увидели привидение, — предупредила девушка, сверкнув глазами, — я уйду.

— Это вовсе не дурацкий вопрос, — заметил Опалин. — Но я уже понял, что вы ничего не пили.

— Понимаешь, Ваня, — доверительно начал Проскурин, — мы — комсомольцы, авангард революции… И оказались в такой… в такой нелепой ситуации. Призрак! Да боже мой…

— Не божись, — оборвала его Дуня.

— Ты права, — тотчас же уступил Глеб, — это я зря. Но… Понимаешь, Ваня, если бы я не видел призрак собственными глазами…

— Меня интересует, — сказал Опалин, — не могло ли это быть чьей-то шуткой.

— Твой коллега тоже так думал, — воинственно бросила Дуня. — Ухмылялся и говорил: «Это все ерунда! Вас провели, как младенцев!» А сам с ним столкнулся — чуть не поседел.

— Вы знаете, что в соседней деревне недавно убили селькора? — неожиданно спросил Опалин.

Комсомольцы переглянулись.

— Это не то, что ты думаешь, — буркнул Глеб, насупившись. — Это не…

— Это не политическое, — вмешалась Дуня. — Он по пьяни изнасиловал девушку. Ее братья схватили его, потащили к реке, сунули в воду головой и держали, пока он не захлебнулся. Здесь все знают, как все было. Да и селькор он был так себе, если честно…

— Дуня! — предостерегающе шепнул Проскурин. — Не надо так. Человек умер. Это трагедия… Он сообщал в газету о злоупотреблениях, разоблачал кулаков…

— Да ну тебя, — буркнула Дуня. Она достала папиросы, нервным жестом выбросила одну из пачки и закурила, чиркнув о стену спичкой.

— А как вообще обстановка в деревне? — спросил Опалин.

Его собеседники снова переглянулись. Дуня выпустила клуб дыма и воинственно прищурилась.

— Темнота, дикость и невежество, — процедила она сквозь зубы. — Вот и вся обстановка. Стараешься, стараешься, и все напрасно.

— Ну, не все, — примирительно вставил Глеб. — Мы наладили работу ячейки…

— Понимаешь, Ваня, — заговорила Демьянова, обращаясь к Опалину, — с деревней ничего поделать нельзя. Я не знаю, как это объяснить, но… Очень мало стоящих людей здесь. Мало! Почти все — либо пьяницы, либо кулаки, либо подпевалы кулаков. И ничего на них не действует. Дай им даже, чего они хотят — бесплатный керосин и мануфактуру подешевле — они и тогда покажут тебе кукиш. Они наконец-то получили землю. То, чего им никто не дал, и царь не дал в 61 году, им дали большевики. Ты думаешь, они благодарны? Хоть немножко, хоть чуточку? Нет. Они говорят, что большевики ни при чем, что они сами вырезали помещиков, сами все забрали. Они и слышать не хотят, что это стало возможно только благодаря революции, и что эта революция — великое, величайшее событие в новейшей истории. Они желают лишь сидеть на своей земле, и чтобы государство им в ноги кланялось, — выпалила она со злостью. — Их не интересует международное положение, им все равно, что наша страна окружена врагами, которые жаждут ее погибели. Я не знаю, что можно сделать, чтобы…

Ее лицо исказило отчаяние, она взмахнула рукой, в которой держала сигарету. Опалин понял, что перед ним — не какой-то приспособленец вроде Лошака, а человек с убеждениями, который отъехал на несколько десятков верст от Москвы и увидел, как его убеждения разбиваются о реальность. И еще — он подумал, что в паре Демьянова-Проскурин главной была именно она.

— Здесь очень силен стихийный анархизм, — пробормотал Глеб.

— Это не анархизм. — Она резко мотнула головой. — Это хуже. Им на все плевать. Они заполучили то, о чем мечтали целые поколения — землю, и теперь уверены, что их никто с места не сдвинет. Учиться они ничему не хотят, городскую жизнь презирают. Книга интересует их только потому, что можно вырвать из нее лист и сделать самокрутку. И даже лучшие среди них… даже лучшим нельзя доверять.

— Ты о Зайцеве? — быстро спросил Проскурин. — Я считаю, мы должны…

— Кто такой Зайцев? — спросил Опалин.

— Ты в его доме находишься. Это наш хозяин.

— А что с ним не так?

— Мы узнали, что у него был брат, который воевал за белых.

— Если он член партии, — сказал Опалин, — там наверняка знают об этом.

— Может быть, — пробормотал Глеб. — А если нет? Мне показалось, он скрывает, что…

Надвигалась гроза. Нет, не снаружи, а внутри дома — потому что, обернувшись, Опалин увидел в дверях подбоченившуюся бабу, и на лице ее пылала такая злоба, что на мгновение вооруженный помощник агента угрозыска страстно захотел оказаться где-нибудь в другом месте.

— Ах вы, свиньи!.. — проговорила она, качая головой. — Свиньи!

— Какое вы имеете право нас оскорблять? — возмутилась Дуня.

— Такое! Мы потеснились, вас к себе пустили… денег с вас не берем за постой! Жрете в три горла, твари, загадили все, — она метнула злобный взгляд на тазик, — второй день свое тряпье постирать не можешь… Так мало того, ты еще и сплетни слушаешь! Которые враги мужа моего про него распускают… Какой еще брат-беляк? — завизжала она. — У него один брат был, от тифа помер, закопали зимой, когда земля была как камень… Суки! Всем же известно, что его похоронили, нет, приперлась тут, гнида городская, воду мутить…

Конец ознакомительного фрагмента.