Одна ночь в Венеции

Валерия Вербинина (2012)

Отойдя от дел, баронесса Амалия Корф, бывший секретный агент российского императора, решила наконец-то пожить в свое удовольствие. Но мечтам об отдыхе не суждено было сбыться! Жестокое убийство графа Ковалевского нарушило безмятежное течение ее жизни. За несколько часов до гибели граф крупно повздорил с Михаилом, сыном баронессы Корф, который в запальчивости пообещал его убить… Михаил стал главным подозреваемым — у него не оказалось алиби. Сын клялся, что никого не убивал, но наотрез отказывался рассказать, где он провел ту ночь. Амалия начала собственное расследование и сразу поняла — в этом деле замешана прекрасная женщина…

Глава 3

Комиссар Папийон

Амалия хорошо знала этого грузного, широкоплечего человека с пышными усами и добродушной улыбкой, и он не первый раз был у нее дома. Но едва она сейчас увидела выражение его лица — не расслабленно-дружеское, как обычно, а замкнутое и непроницаемо-официальное, душу ее кольнула иголочка нехорошего предчувствия. Что такое, неужели Александр ухитрился опять ввязаться в какую-то историю, на сей раз на французской территории?

— Господин комиссар… Чему обязана честью видеть вас?

Комиссар Папийон весьма непринужденно поцеловал руку хозяйки и сказал, что хотел бы побеседовать с господином бароном. Мол, консьерж в его доме сообщил, что Михаил должен быть здесь.

— Да, он здесь, — подтвердила Амалия, чувствуя невольное облегчение от того, что визит Папийона не связан с ее беспокойным младшим сыном. — А в чем дело, комиссар?

Но полицейский, которого она знала как старого друга — или, во всяком случае, как хорошего знакомого, — уклонился от ответа. И лишь заметил, что желал бы задать господину барону несколько вопросов.

Чувствуя, как в душе ее вновь пробуждается тревога, Амалия проводила комиссара в гостиную, где Михаил с Ксенией, сидя за пианино, разбирали ноты, причем девочка устроилась у брата на коленях и пыталась дотянуться до клавиш.

— Миша, это комиссар Папийон… Он хотел бы побеседовать с тобой.

Гость сел в кресло и достал блокнот для записей и ручку. Увидя блеск глаз господина комиссара, Амалия окончательно убедилась, что произошло нечто скверное, причем каким-то образом связанное с Михаилом. Ее сын снял Ксению с колен, шепнув малышке, что они продолжат музицировать позже. Девочка вышла, в комнате остались трое: Михаил у пианино, Папийон в кресле недалеко от него и за его спиной — Амалия, мучительно гадавшая, что же, собственно, происходит.

— Вы барон Мишель Корф, родились в… — Комиссар сделал крохотную паузу, предоставляя собеседнику право ее заполнить.

— В Петербурге, в 1882 году.

— То есть сейчас вам двадцать пять лет. Можно узнать, чем вы занимаетесь?

— Разумеется. Я офицер армии его императорского величества.

— Приходилось воевать с японцами? Наши газеты столько писали об этой войне…

— Да, я участвовал в боевых действиях и был ранен.

— Поправляете у нас здоровье, господин барон?

— Нет, я получил отпуск и приехал проведать мать.

Чем вежливее становился комиссар, тем резче и отрывистей звучали ответы его собеседника.

— Скажите, сколько времени вы находитесь в Париже?

— Точно не помню. Около месяца, наверное. Могу ли я узнать, господин комиссар, в чем все-таки дело?

— Было совершено преступление, — спокойно промолвил Папийон, — и мы его расследуем. Скажите, господин барон, вам известен ваш соотечественник, граф Ковалевский?

Амалия готова была поклясться, что при упоминании этого имени на лицо ее сына набежало облачко.

— Да, я знаю этого человека.

— Давно?

— Несколько лет. Впрочем, мы никогда не были друзьями.

— Когда вы с ним познакомились?

— Давно, в Петербурге, на вечере у каких-то общих знакомых. Точнее сказать не могу.

Папийон удовлетворенно кивнул, словно его вполне устраивала забывчивость Михаила.

— Вам известно, что последние месяцы граф находился в Париже?

— Да, известно. Я видел его в автомобильном клубе.

— Что вы там делали?

— Ничего особенного, господин комиссар, — с легкой иронией ответил Михаил. — Изредка читал газеты, немного играл в карты.

— С графом Ковалевским?

— И с ним тоже, да. Позволено ли мне узнать…

— Все в свое время, господин барон, — оборвал полицейский. И задал следующий вопрос: — Можете ли вы сказать, когда именно видели графа в последний раз?

Амалия сидела как на иголках. Уже слова «граф находился», то есть глагол, употребленный в прошедшем времени, сказали ей куда больше, чем могли сказать менее наблюдательному человеку, а тут еще это «в последний раз»…

— Я иногда захожу в клуб по вечерам, — спокойно промолвил Михаил. — Кажется, я видел графа в понедельник. Или во вторник.

— Иными словами, позавчера вечером?

— Так точно, месье.

— То есть тогда, когда между вами и графом произошла ссора?

Рот Михаила сжался.

— Вам уже сказали об этом? Впрочем, я, наверное, наделал тогда шуму. — Молодой человек попытался улыбнуться, но глаза оставались настороженными и холодными. — Да, мы с графом обменялись парой резких слов.

— Можно узнать, по какой причине?

— Нет, — отрезал Михаил. — Это касается только меня и графа.

— Вероятно, причина все же была весомой, если вы при свидетелях пообещали его убить? — вкрадчиво осведомился Папийон.

У Амалии упало сердце. Теперь она уже не сомневалась в том, что произошло самое худшее.

— Кажется, я действительно сказал нечто подобное, — помедлив, признался Михаил. — Граф вывел меня из себя, и я, каюсь, повел себя несдержанно. Это все, что вы хотели знать?

— Нет, — ответил Папийон. — Меня интересует, господин барон, где вы были в ночь со вторника на среду.

— У себя, разумеется.

— Всю ночь?

— Всю ночь, да. Я вернулся из клуба и сразу же лег спать. Может быть, вы все-таки объясните нам, в чем дело? Моя мать места себе не находит от беспокойства.

— Боюсь, у меня для вас дурные новости, — сказал Папийон, тщательно подбирая слова. — Граф Павел Ковалевский был убит в ночь со вторника на среду. Получается, вы один из последних видели его в живых.

— Не только я, но и весь автомобильный клуб.

— Разумеется. Есть ли у вас свидетель, который может подтвердить, что вы всю ночь находились дома и никуда не выходили?

Михаил вспыхнул.

— Послушайте, сударь… Это уже переходит всякие границы!

— Я имею в виду слугу, например, — спокойно пояснил комиссар.

— Если вы о слуге… Да, Аркадий был дома. Он подтвердит, что я никуда не выходил.

— Что ж, — сказал комиссар, поднимаясь с места и сердечно улыбаясь, — вот все и разъяснилось.

— Рад, если так, господин комиссар, — искренне промолвил Михаил. — Потому что лично у меня создалось впечатление, будто вы уже готовы были меня подозревать в смерти графа из-за того, что накануне я обменялся с ним парой неосторожных слов.

— В самом деле, — добродушно подхватил Папийон, — в высшей степени неосторожно обещать убить человека… которого через несколько часов и в самом деле найдут убитым. — Полицейский со значением прищурился. — Кстати, господин барон, чуть не забыл: где вы были в ту ночь примерно с одиннадцати вечера до четверти третьего, то есть после того, как покинули клуб и до возвращения домой? Консьерж уверяет, что вы пришли в начале третьего, разбудили его звонком, и ему пришлось отпирать вам дверь. Получается, вы не сразу из клуба направились к себе на квартиру?

— Где бы я ни был, господин комиссар, — промолвил Михаил, еле сдерживаясь, — вас это не касается! Могу лишь сказать, что то, где я провел время, не имеет никакого отношения к графу Ковалевскому!

— Не стоит повышать голос, господин барон, — тихо промолвил Папийон, — я прекрасно все слышу. Могу ли я узнать, каковы ваши планы?

— Что?

— Вы не собираетесь случаем уехать из Парижа?

— Нет, но…

— Я настоятельно рекомендую вам не покидать город, — внушительно проговорил комиссар, глядя собеседнику прямо в глаза. — У нас еще могут появиться другие вопросы к вам. А я, к вашему сведению, привык получать ответы на свои вопросы.

Полицейский учтиво поклонился Амалии.

— Всего доброго, госпожа баронесса.

Не сказав более ни слова, комиссар Папийон прошествовал за дверь.

— Что все это значит? — прошептала Амалия, едва до них перестал доноситься звук шагов неожиданного посетителя. — Кто такой этот граф Ковалевский?

Михаил отвернулся.

— Павел Ковалевский — отъявленный мерзавец, — произнес он, глядя в окно. — Это все, что я могу тебе о нем сказать.

— Из-за чего вы поссорились?

— Неважно.

— Миша, я тебя умоляю! Разве ты не видишь, что происходит? Вы поссорились, ты сгоряча пообещал его убить… И в ту же ночь его действительно убили! Ты что, не понимаешь, что это делает тебя подозреваемым номер один?

— Я его не убивал.

— И ты полагаешь, достаточно сказать, что ты его не убивал, чтобы такой человек, как Папийон, оставил тебя в покое?

— Но я действительно его не убивал, — сказал Михаил, пожимая плечами. — Не имею к его смерти ни малейшего отношения, так что Папийону действительно придется оставить меня в покое.

Но Амалия, куда лучше сына осведомленная о том, как работает система сыска, только покачала головой.

— Ты уверял его, что всю ночь был дома, а между тем полицейский уже установил, что между одиннадцатью вечера и четвертью третьего ночи ты пропадал неизвестно где. Миша, ты можешь хотя бы мне сказать, где ты был?

Сын вспыхнул и поднялся со стула.

— Нет. Прости, это касается меня одного.

И как Амалия ни настаивала, ей больше ничего не удалось добиться. В своем роде ее старший сын был не менее упрям, чем младший. Если Михаил решил, что будет молчать о чем-то, расспрашивать его совершенно бесполезно.

Вконец расстроенная, баронесса вышла из комнаты и отправилась искать утренние газеты. Они лежали на столике в малой гостиной, а рядом в глубоком кресле дремал Казимир Станиславович.

— Вы не читали о том, что произошло с графом Ковалевским?

Дядюшка приоткрыл один глаз.

— Нет. А что с ним могло случиться?

— Его убили.

— Да? — Казимирчик так поразился известию, что проснулся окончательно. — В утренних выпусках ни слова об этом не было. Как же его так угораздило?

— Полиция не знает, — хмуро ответила Амалия. — Беда в том, что незадолго до того он поссорился с Мишей, и Миша в запальчивости обещал его убить.

— Они что, считают, что Миша мог…

— Я не знаю, что считают полицейские, но сам он ведет себя так, словно задался целью оправдать их подозрения. — Амалия села напротив дяди. — Похоже, граф Ковалевский заядлый картежник. Ты его знал?

— Немного, — признался дядюшка, питавший слабость к картам. — Бывало, встречались с ним за игрой.

— Что он был за человек?

— Что за человек? Хм… А ты разве с ним не знакома?

— По-моему, видела однажды на каком-то благотворительном вечере. Но мы никогда не общались, и нас не представляли друг другу. Так что ты о нем думаешь?

— Ну я же не был его приятелем, племянница… Аристократ. Начитан, хорошо образован. В нем чувствовалась порода, и выглядел он всегда по-европейски. Когда выигрывал, держался довольно скромно, да и проигрывал очень учтиво. Мог спустить большую сумму, глазом не моргнув. Правда, имелся у него один недостаток — графу нравилось выводить из себя окружающих, если они чем-то пришлись ему не по душе. Странно, что его убили.

— Почему?

— Я бы не сказал, что у него имелись враги. Кого-то он, может быть, раздражал, но не настолько.

— Он был богат?

— Я же не его поверенный, племянница… Думаю, нет. Конечно, он не бедствовал — имение в Минской губернии, особняк в Париже, яхта… Но граф много играл и не жалел денег, особенно на женщин.

— Ковалевский был женат?

— М-м… Вроде женат, но с женой разошелся.

— Давно?

— Года два назад. По-моему, даже успел с ней развестись.

— А сколько лет ему самому, ты не знаешь?

— Еще молодой человек, меньше сорока, — без колебания ответил дядюшка. — Всегда безупречно одетый, приятной внешности… В голове не укладывается, что с ним произошло такое.

— Ты сказал, что ему нравилось выводить из себя людей. В чем конкретно это выражалось?

— Ковалевский был проницателен и далеко не глуп, но со злым языком. Сама понимаешь, когда умный человек ради красного словца никого не жалеет, это куда хуже, чем когда язык распускает какой-нибудь дурак. Так что граф мог быть очень неприятным… когда того хотел.

— Миша не говорил тебе, из-за чего поссорился с ним?

— Нет. Он вообще не упоминал о графе. Хотя… — Казимир заколебался. — Говоришь, Михаил обещал убить Ковалевского?

— Да. Тебе что-нибудь об этом известно?

Дядюшка в смущении потер подбородок. И обронил наконец:

— Я слышал, балерина Корнелли сейчас в Париже.

Амалия нахмурилась. Эта особа когда-то была любовницей ее сына, и, как считала баронесса Корф, изрядно попортила ему жизнь.

— Она как-то связана с графом?

— Боюсь, да, — медленно ответил Казимир Станиславович. — По-моему, у них что-то было.

— Думаешь, граф Ковалевский мог сказать Мише что-то обидное по поводу… их общей знакомой?

— Насколько я знаю графа, подобное вполне в его духе. То есть он мог как-то сострить… пошутить, что ли… Беда в том, что слова, казавшиеся ему милой шуткой, другими обычно воспринимались как крайне оскорбительные.

— Что ж, тогда понятно, почему Миша так вспылил, — вздохнула Амалия. — Но это не объясняет, где он пропадал в ту ночь с одиннадцати вечера до двух ночи, а сам Михаил упорно не хочет ничего о своем местонахождении в тот промежуток времени говорить.

— Я думаю, в Париже множество мест, где молодой человек может пропадать с одиннадцати вечера до двух ночи, и даже позже, — дипломатично заметил Казимирчик. — Что касается убийства, то на твоем месте я бы не волновался. Конечно, Миша никого не убивал.

— Я тоже так думаю, — кивнула Амалия. — Но, знаешь, буду чувствовать себя куда увереннее, когда комиссар Папийон найдет настоящего убийцу. Очень неприятно состоять под подозрением, особенно когда ты ничего дурного не совершал.