Эстер

Валерий Юабов, 2001

Рак груди в запущенной форме. Казалось бы, что надежды никакой. Но, встреча с доктором-травником и пульсодиагностом дала надежду, изменила ход событий… Читайте правдивую историю о встрече двух людей с разных континентов, о дружбе, изменившей судьбы многих. Администрация сайта ЛитРес не несет ответственности за представленную информацию. Могут иметься медицинские противопоказания, необходима консультация специалиста.

Оглавление

Глава 8. «А вот здесь прежде жили…»

Время летело. Уже почти две недели прожили мы в Ташкенте, а доктор все еще не появлялся в Намангане. И никто не знал, когда же он, наконец, вернется. Росло напряжение, росла тревога. Порой я просто паниковал: а вдруг мы так и не дождемся его?

Друзья наши делали все возможное, чтобы облегчить томительное ожидание. То дома собирали гостей, то для нас устраивали прогулки.

Однажды нас привезли на дачу. Я как вышел из машины, так и ахнул: «Боже ты мой, как давно я об этом мечтал!» Прямо у ворот дачного участка стояли два вишневых дерева. Невысокие, молодые, сплошь усыпанные темно-красными, блестящими вишнями! Они не просто блестели, они поблескивали отражениями света, как звездочки на ночном небе. Они торчали со всех сторон веток на своих крепеньких зеленых стебельках, как на иголках ежика… Я кинулся к этим красавицам-вишням и, как маленький, набил себе полный рот сочных, ароматных ягод… «В Америке нет таких вишен, представляете себе? Нет! Там вишни совершенно безвкусные», — объяснял я смеющемуся Якову.

Запомнилась и другая поездка: Яков Гаврилович решил показать мне свой завод. Здесь изготовляли железобетонные плиты для строительства жилых домов. Мы долго бродили по полупустым цехам, где стояли какие-то большие станки, подъемники, даже лифты. Многое здесь бездействовало. Вяло, в полмощи работали цеха. На мое «почему», Яков ответил:

— Мы же были одним из звеньев в цепи, понимаешь? Нам поставляли сырье, мы изготовляли плиты и доставляли их строителям. А теперь цепь распалась. Страна распалась — и цепь распалась… Сырья мало, потребителей — тоже. Вот и стоим…

Но, очевидно, эти печальные обстоятельства не повлияли на стиль жизни местного начальства. Мы приехали на завод в пятницу — а пятница у начальства считалась «разгрузочным» днем… Для этой самой «разгрузки» руководство завода выстроило себе особый комплекс. Здесь была и баня с парилкой и бассейном, и гимнастический зал, и биллиардная и многое другое, столь же приятное. Но, понятное дело, главной «разгрузкой» был сабантуй. В комнате для ужина за большим столом помещалось человек тридцать. Попарившись, наплававшись, начинали пировать…

Так было и на этот раз. Мы оказались в числе приглашенных: я был «подан к столу», как американский гость. Заморский фрукт, то есть… От шума, смеха, бренчания гитары, бесконечных тостов, от густого сигаретного дыма у меня даже голова пошла кругом…

— Ну что, вернешься к нам? «Приедешь обратно?» — спросил меня с другого конца стола один из начальников.

Шум затих. Все ждали моего ответа.

— Погостить приеду, — в замешательстве ответил я.

Стол дружно загрохотал.

— Молодец! За гостя! — провозгласил начальник — и лихо опрокинул стопку. Десятую, вероятно…

По утрам я в одиночестве бродил по городу. По базарам, по знакомым когда-то улицам. Заходил и в свой родной Педагогический… Выглядел он ужасно. Два пожара произошли здесь за это время. Второй был особенно сильным, институт остался изуродованным, полуразрушенным. Я не мог смотреть без боли на обгоревшие колонны перед главным входом… Впрочем, здание реставрировалось и в уцелевших флигелях шли занятия. В музыкальном отделении принимали экзамены. Сновали взад-вперед студенты, переговаривались… Я невольно вглядывался, будто мог увидеть знакомые лица, прислушивался, уловив русскую речь… Нет — хотя все было знакомо, но знакомых тут не было. Да и русский язык уже не считался здесь родным: все таблички на дверях деканата и разных отделов, — блестящие, черные, такие же, как и в мои времена — теперь были украшены узбекскими надписями. Чтобы русским духом не пахло…

Как-то, возвращаясь домой с прогулки, я не стал дожидаться троллейбуса, а остановил частника на Москвиче. Это был пожилой мужик с густыми седеющими волосами и крепкими руками, которыми он удивительно надежно охватывал руль. И машину свою он содержал в большой чистоте. Словом, мужик — его звали Володя — был приятный и немногословный. Вез он меня, для сокращения пути, по каким-то узеньким переулкам со старыми одноэтажными зданиями, глиняными и кирпичными. Я, конечно, бывал здесь когда-то, но теперь уже ничего не узнавал. А Володя, заехав в эту чащобу, почему-то загрустил и даже начал покряхтывать и вздыхать. Мне как-то неловко было спрашивать, что с ним. Я и хотел, и не решался. И тут вдруг он, не глядя на меня, сказал:

— Видишь эти дома? Тут немцы жили. Много немцев…

Я промолчал. Я пока не очень понимал, для чего он мне это сообщает…

Машина свернула за угол. Володя опять вздохнул и даже замедлил ход.

— А вот здесь татары жили… Помнишь?

Я снова промолчал. Помню — не помню — ему какое дело? Рассказывать, откуда я приехал, не хотелось.

— А вот это… — Мы ехали теперь совсем медленно, и Володя с таким горестным вниманием разглядывал переулок, будто приехал сюда специально, чтобы поклониться жилищам умерших родственников. — Это еврейский был переулок… Здесь, и здесь, и здесь… Всюду евреи жили. Еще недавно совсем, лет десять назад.

Он опять не глядел на меня и, казалось, разговаривал сам с собой. Но тут уж я не выдержал.

— Так это хорошо или плохо?

Володя повернул голову и посмотрел на меня с презрительным удивлением.

— То есть как это — хорошо или плохо? Что же тут может быть хорошего? Уехали все учителя, инженеры… Сапожники уехали, портные, парикмахеры, мясники… Все настоящие мастера своего дела… Каких людей повыгоняли!

Тут он немного разговорился, и я узнал, что Володя — сам инженер, что многие его друзья, работники предприятия, уехали из Узбекистана. И что в республике сейчас… Он снова крякнул и замолчал.

Теперь мы оба думали о прошлом, о потерянном навсегда. Но, вероятно, мне, уехавшему отсюда пятнадцать лет назад, было не так больно, как Володе. Я ведь приобрел что-то взамен. А он — он только терял. Все эти годы терял. И теперь, кажется, потерял уже даже надежду.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я