Эстер

Валерий Юабов (2001)

Рак груди в запущенной форме. Казалось бы, что надежды никакой. Но, встреча с доктором-травником и пульсодиагностом дала надежду, изменила ход событий… Читайте правдивую историю о встрече двух людей с разных континентов, о дружбе, изменившей судьбы многих. Администрация сайта ЛитРес не несет ответственности за представленную информацию. Могут иметься медицинские противопоказания, необходима консультация специалиста.

Глава 4. Далекий близкий Узбекистан

— Надо больше ходить, мам. Еще один круг. Туда и обратно.

Я вел ее под руку. Она медленно и тяжело переставляла ноги, волоча за собой капельницу на колесиках. Такая слабая, такая усталая, да еще и заторможенная после наркоза…

Я пытался говорить за двоих.

— Врач был доволен, что смог убрать все с корнем, мам. Теперь все будет хорошо…

Я врал, стараясь не смотреть ей в глаза. И все время боялся, что она знает, догадывается.

— Ты же рядом, сынок, — говорила она, опираясь на мою руку. — Это самое главное…

Доктор Пейс начал выгонять из постели уже на третий день после операции. «Больше движения — быстрее придет в себя», — приговаривал он. Я поддакивал, а сам изнемогал от жалости.

Мы тихонько прохаживались по больничному коридору. Мать и сын. Оба мы были рады тому, что мы вместе, что мы, так сказать, имеем такую возможность — быть вместе. Маму это заполняло целиком. Ее сын — рядом, он здесь. Все остальное — второстепенно. Никакой недуг не мог изменить этого. Моя радость не была такой незамутненной, я не был так счастлив. Мне хотелось иметь маму рядом всегда. Ведь никогда от нас не уходит эта детская потребность, детское ощущение: мама будет рядом вечно. Но какое уж тут вечно, если…

Мы ходили по коридору. Мать и сын. Она улыбалась. Я тоже улыбался, успокаивал, врал, глядя куда-то вперед, в пустоту коридора. В палаты мне глядеть не хотелось.

Это было онкологическое отделение. Много палат, в каждой — по три-четыре койки. Почти все они заняты больными. Какие они бледные, серые. Лежат, безразлично уставившись в подвешенные к потолку телевизоры. А мне почему-то кажется, что все чего-то ждут. Чего? Не знаю. А, может быть, и догадываюсь.

В те дни на меня все тяжелее наваливался мрак. Всего за несколько лет мы потеряли многих близких друзей. И молодых, и пожилых, и больных, и здоровых. Смерть была беспощадна.

С каждой потерей я ощущал, что круг становится все меньше, он словно бы сжимается. Все ближе к нашей семье. И вот подошел совсем близко. Неужели настал и наш черед?

Я гнал эти мысли, я старался от них избавиться. Но они не подчинялись мне. Вместе с ними приходили странные ощущения. В конце коридора появлялись какие-то размытые, белые, как привидения, очертания. Что-то они там делали, шевелились. Я ловил себя на том, что пытаюсь вглядеться в них — может быть, они хотят мне что-то объяснить? Но тут я встряхивал головой, отворачивался. Бред какой-то! Просто я очень устал…

На пятый день после операции мама была дома… Американские порядки… Впрочем, дома лучше, спокойнее. Без того ужасного, что вокруг. К тому же было принято решение: мы не ждем здесь, за тридевять земель, возвращения доктора с Хаджа, мы едем к нему в Узбекистан. И в первый же домашний вечер я оповестил маму:

— Покупаем билеты, через пару недель поедем…

Она откликнулась, как всегда, спокойно:

— Как скажешь… А доктор уже вернулся?

— Нет еще. Но вернется же, наконец. Дождемся в Ташкенте, оттуда ближе добираться…

….Впрочем, «добираться» отсюда, из Америки было не так просто. Нужны были въездные визы в Узбекистан. Где их взять, не знал никто. В Нью-Йоркском отделении Узбекского консульства телефон не отвечал никогда. Это было учреждение таинственное, возможно, не существующее. Но так как наш маршрут лежал через Москву, мы порешили: получим визы там…

С тяжелым и странным чувством мы собирались в эту дальнюю поездку. Родина — она оставалась родиной. Память о ней, тоска о ней, жила в душе своей жизнью, не всегда сознаваемой и ощущаемой. Она была постоянным фоном, обычно приглушенным, но иногда дававшим о себе знать толчками болезненными и острыми. Сейчас она как бы пробилась, открылась, вышла из подполья. Но соединялась с реальными опасениями и тревогами. Мы едем на родину с больной мамой. Мы не были там пятнадцать лет, а иммиграция из страны все так же интенсивна. То в гостях, то на улице, то по телефону мы получаем информацию, которую приятной и обнадеживающей не назовешь.

— Знали Ниязовых, да? Прямо за день до их выезда зашли к ним в масках, ограбили, избили…

— Слышали о Юсупове? Поехал туда продавать машины. Застрелили… Бедная мать, бедные дети!

Разговоры эти доходили и до мамы. Она ехала с чувством страха — не за себя, конечно.

Пасмурный день. Москва, Шереметьево. Толпы встречающих, приехавших, куда-то спешащих. Обыкновенная аэродромная толчея. А я, стараясь сосредоточиться, ищу в ней человека — незнакомого мне человека, в руках у которого должна быть бумага с моим именем… А, может быть, на плаще? А, может быть, он забыл бумагу… Как его зовут, этого человека, которого попросили встретить нас? Анатолий Колесов… Где же он? А вдруг он заболел или… Спокойно. Посмотрю еще раз…

Но тут раздался голос:

— Вы — Валера? Да? С приездом!

Смотри-ка! Он сам вычислил нас!

Анатолий оказался очень дружелюбным и приятным — такой высокий, светловолосый парень с хорошим лицом. Сразу стало легче на душе…

Первым делом мы отправились в консульство Узбекистана. Это было очень солидное с виду консульство — прекрасное здание, гранитные ступени, блистающие полы. Много красных ковров. И безлюдные коридоры. Но все же кто-то отворил нам двери, перелистал наши американские паспорта, попросил подождать… Больше часа просидели мы в прохладном пустом коридоре, окруженные тишиной и красными коврами. Наконец, мы были приглашены в кабинет, где представитель узбекского государства, высокий и хмурый человек, сурово сказал нам: «Для въезда нужны визы. В ваших паспортах их нет. Почему? Где они?» Я объяснил: «Ваше консульство не работает… Телефоны не отвечают». — «Такого не бывает», — резко, с расстановкой ответил хозяин кабинета. Я твердо повторил, что именно так и было. Допрос продолжался: «Зачем к нам едете? Лечиться? А что, в Америке нет врачей?» — «Попробовали там, теперь хотим попробовать… У вас». Я с трудом произнес это «у вас». Для меня оно прозвучало как-то нелепо. Ведь, по сути дела, я ехал домой, туда, где вырос… Какая, в сущности, идиотская вещь — границы…

«Как зовут врача?» — зачем-то спросил мой собеседник. Я ответил. «Не слышал. Не знаю такого». Господи, может, и это станет причиной отказа в визе? Что за дикая бюрократия? Я уже отвык от нее. Я стал нервничать. Хотелось ответить резкостью — но терпение, терпение!

И вдруг мой собеседник сказал: «Сейчас вам придется пойти к консулу и объяснить ему все то же самое. Так вот: он вам не поверит и не пустит вас, не даст визы…»

Я так и ахнул: «То есть как это…» Но собеседник остановил меня жестом. «Послушайте-ка меня… Вы же родились и выросли в Узбекистане? — он глядел на маму. Мама кивнула. — И родители похоронены у нас?» — Мама ответила: «В Самарканде…»

«Ага, — подумал я, — разговор принимает другой характер. Более понятный. Они хотят денег… Но как их предложить?»

Неподалеку машинистка безумолчно тарахтела на машинке, другой сотрудник что-то сосредоточенно писал…

— Значит, так — громко и почти торжественно объявил наш собеседник. — Родители похоронены в Самарканде. Вы давно уехали и хотите навестить их могилки… Это хорошо! — он оглянулся, как бы приглашая своих сотрудников тоже одобрить наш поступок. — Это очень хорошо! Настоящие, любящие дочь и внук! — воодушевленно закончил он. И поднял телефонную трубку.

— Азиз Шарипович? Тут у меня семья из Америки… Да, бывшие ташкентцы, наши… Причина? Очень благородная: навестить могилы родителей. Посылаю их к вам, да?

Этот кабинет был побогаче первого — большой, с высоким потолком и высокими окнами, с огромным флагом республики на стене. Этот зеленый флаг приятно дополнял несколько бесцветный интерьер комнаты. Сам консул, пожилой мужчина, уже известный нам как Азиз Шарипович, восседал за небольшим письменным столом и посылал нам пристальные, изучающие взоры… Зря я надеялся, что уже наступила деловая часть встречи. Начался новый допрос.

— Значит, давно уехали… Ну, как там?

— Трудновато, — начал было я. Но Азиза Шариповича мой ответ не интересовал, у него была своя тема.

— А я никогда не понимал тех, кто бросил все и уехал. Не мог понять. Зачем? Разве плохо было?

Отвечать не хотелось. Да и к чему? Не понимал он, что ли, сам, что лжет? Верил, что не было ни притеснений, ни дискриминации? Действительно считал, что просто поднялись с насиженных мест, бросили все и уехали? Да если и был он так слеп на самом деле — неужто я сейчас раскрою ему глаза — и этот человек внезапно станет умным, добрым, отзывчивым?

А Азиз Шарипович продолжал свою назидательную беседу.

— По долгу службы я здесь принимал многих, уехавших, как вы, из Узбекистана. Многие сожалеют. Кое-кто вернулся… При моем содействии… А вы как?

Отвечать не хотелось, и, пожав плечами, я пробормотал что-то невнятное.

…И вдруг раздался мамин голос. Молчаливая моя мама заговорила — да не просто заговорила, а по-узбекски! И голос ее звучал так мелодично, красиво, почти нежно… Консул вздернул бровь, консул улыбнулся, консул подхватил… Он придвинул к себе чайник, в пиалы полилась душистая струя… Улыбаясь почти радушно, консул подал маме пиалу…

— Вы молодец, — воскликнул он, поболтав с мамой минут десять. — Сколько лет прошло, а вы все помните. И язык, и…

Наступила пауза. Азиз Шарипович допил свой чай, поставил пиалу и решительно подытожил разговор:

— Значит, на три недели. Ташкент, Самарканд, Наманган… Вы знаете, конечно, — непринужденно добавил он, — что за визы надо заплатить… Сколько? М-м-м.. Восемьсот долларов.

Я и сам уже догадывался, что этот спектакль в двух актах, с небольшими изменениями в тексте, зависящими от состава зрителей (они же — невольные участники представления) разыгрывался исключительно ради денег. Заключительная фраза — «За визы надо заплатить» — не менялась никогда. Впрочем, плата за визы — дело законное. Но эта сумма, эта доплата за старательно разыгранный спектакль, этот грабеж в официальном учреждении…

— Извините, Азиз Шарипович, мы, конечно, из Америки, но восемьсот долларов — и там очень большие деньги…

Поторговавшись, сошлись на трехстах пятидесяти…

В тот же вечер мы вылетели в Ташкент.