Дыхание тайги. Рассказы

Валерий Щербаков

В сборник включены избранные рассказы Валерия Щербакова. Автор просто и бесхитростно рассказывает о себе и народной жизни в северной таежной глубинке в период пятидесятых-девяностых годов прошлого столетия. Порой это трогает до слёз. Его проникновенные людские истории говорят о глубоком понимании автором души и психологии простого русского человека. Во всех произведениях звучит любовь к сибирскому краю.

Темный чулан

В избе было душно. Колька, мальчик лет семи от роду, долго не мог уснуть. Кроме духоты мешал еще страшный храп, который доносился с соседней комнаты. Храпел отчим, храпел он громко, со свистом, казалось, весь дом содрогался от противного звука, который он издавал. Мальчишка бы давно заснул, он уже научился не обращать внимание на это сопение и спал бы сейчас, как спит рядом его младший брат Витька, широко раскинув руки, но болели коленки, и эта боль не давала ему уснуть. Колька лежал и думал.

Своего отца мальчик плохо помнил, мать о нем мало рассказывала. Соседи же говорили, что он их бросил. А Пантелеймона, так звали отчима, он не любил, а иной раз даже ненавидел, и было за что. Новоиспеченный глава семейства появился год назад и поставил все так, чтобы его боялись.

Деньги на продукты он матери давал, но требовал строгий отчет до копейки.

Как-то вечером громко выяснял, куда она потратила пятьдесят копеек.

C тех пор мать каждый день отчитывалась перед ним. На листочке школьной тетрадки в клеточку она писала:

1. Хлеб — 16 копеек — 1 булка

2. Молоко — 24 копейки — 1 литр

3. Сахар — 78 копеек — 1кг

Итого: 1 рубль 18 копеек.

Оставшиеся деньги женщина возвращала отчиму вместе с листочком. Тот внимательно изучал список и забирал сдачу. Считал он каждую копейку. Но все-таки не за это мальчишка невзлюбил этого человека. А прежде всего за то, что тот стал распускать руки на мать, и при этом ругался матерными словами.

Однажды Колька, возвратившись с младшим братишкой с улицы, застал маму плачущей, рядом стоял Пантелеймон и громко кричал на нее, она в испуге закрывалась от него руками, по всему было понятно, что тот ее до этого ударил. Парнишка, поняв это, ринулся в комнату и оттолкнул от матери обидчика. В этот же момент он почувствовал, как его пальто сдавило ему горло: этот злодей схватил ребенка за воротник и швырнул на пол.

— Щенок, я тебе покажу, — со злобой крикнул он.

Мать подбежала к сыну, подняла его и разрыдалась. Колька сам с трудом сдерживал слезы, с нескрываемым гневом взглянул на своего обидчика и выскочил на улицу.

— Сынок, вернись, — услышал он за спиной голос матери.

Уже оказавшись во дворе, мальчишка дал волю своим чувствам. По щекам потекли слезы, и он заплакал навзрыд.

Такое у него было впервые, никто и никогда с ним так не обращался. Внутри кипела обида из-за своего бессилия и злоба на отчима.

Вообще, с приходом этого человека в их дом мать очень изменилась, и сын это замечал. Раньше она была жизнерадостной женщиной, часто улыбалась, работая по дому, пела песни. С ним мать стала другой, чувствовалось, что она зависела от него и боялась его. Женщина перестала петь, стала задумчивой, во всем старалась ему угодить. Вечерами, когда тот после ужина ложился с газетой на диван отдохнуть, в доме воцарялась тишина, мать сыновьям грозила пальцем, если они громко разговаривали. И не дай бог, помешать отдыхать отчиму, за это можно оказаться в темном чулане. Вначале, правда, он за любую провинность детям раздавал оплеухи, но видя, что этот метод воспитания мало помогает, старшего он стал закрывать в темном чулане. Чулан был действительно темным и мрачным: окон там не было, а свет отчим выключал. Отсидеть в нем, в темноте, нужно было минимум полчаса, а затем попросить прощения, тогда он выпускал.

Поначалу Кольке было страшновато. Там лежали разные старые вещи, да стояли два мешка с мукой и с зерном. Мыши чувствовали себя в чулане как дома. Иногда даже пробегали мальчишке по ногам, от чего становилось жутко, и он тихо бормотал:

— Простите, я больше так не буду.

— Не слышу, говори громче, — требовал Пантелеймон.

— Я больше так не буду, — уже громче повторял Колька.

Некоторое время помедлив, тот разрешал:

— Выходи, будешь знать.

Постепенно Колька привык к чулану и чувствовал себя там неплохо. Глаза быстро приспосабливались к темноте, мыши поняли, что они теперь не одни и уже обходили его, скреблись где-то по углам. Колька мог и час, и два спокойно высидеть в темноте, прощения просить не хотелось. Он сам тихо выходил из заточения, услышав храп, и ложился спать.

Тогда отчим решил ужесточить наказание.

Как-то осенью вечером в дверь постучали. Все были в это время дома. Новоиспеченный хозяин тоже уже вернулся с работы. Мать открыла дверь. В избу зашел хромой сосед, звали его Петрович.

— Милая, ты своего Кольку прижучь, — начал он, обращаясь к матери. — Пацаны яблоки из сада у меня воруют, твой там тоже средь них был. Догнать его не мог. Накажи проказника, милая, одну яблоньку они мне сломали, — поведал сосед и вышел.

Пантелеймон все это слышал. Схватив Кольку за ухо, он потащил его в чулан.

Там, взяв горсть зерна из мешка, рассыпал его на пол.

— Становись на колени, — крикнул при этом.

Ухо у парнишки горело, от боли из глаз потекли слезы. Мальчик зажмурился, опустился коленями на зерно, лишь бы этот варвар отпустил его ухо. А тот громко захлопнул дверь в чулане и, как всегда, выключил свет. Наступила кромешная темнота, в ушах звенело, боль с уха опустилась вниз, в колени. Они горели, было больно, но прощения просить язык у Кольки не поворачивался.

Вдруг дверь приоткрылась, отчим проверял: не встал ли наказанный с колен.

— Сынок, попроси прощения, — услышал шепот матери. Ей было жалко ребенка.

Прошло около часа, мальчишка понял, что, если не двигаться на зерне, стоять можно.

Через некоторое время дверь в чулан опять приоткрылась.

— Иди ложись, — тихо произнесла мать.

Слышно было, как храпел его истязатель. Мальчик встал, почувствовав при этом боль. Стряхнул зерна с коленок, некоторые из них остались. Мать аккуратно их убрала, на месте зерен остались небольшие красные ямочки.

— Ложись спать, — повторила она, тихо плача.

И вот уже, лежа рядом с братишкой и ощущая, как ноют коленки, Колька впервые серьезно задумался. «Почему их родной отец не с ними, почему он их бросил?! Чем они провинились перед ним?! Почему у всех его друзей родные отцы, а у них с Витькой отчим?! Был бы отец рядом, было бы все по-другому. Вырасту, я этому извергу все припомню», — со злостью думал мальчишка, лежа с открытыми глазами, которые блестели от слез. Рядом крепко спал Витька, а из соседней комнаты доносился храп Пантелеймона.

Не знал тогда Колька, что пройдет десять с небольшим лет, и Бог совсем по-другому распорядится за него по отношению к этому человеку, и ненависть к нему куда-то исчезнет, останется только жалость.

Когда Николай служил в армии, у отчима случился инсульт и его парализовало: левые рука его и нога не двигались, лицо перекосило. Передвигаться он мог с трудом — и то с помощью матери, говорил очень плохо.

После демобилизации, вернувшись домой и увидев совсем беспомощного человека, вся обида и зло, накопившиеся в детские годы, у парня куда-то подевались.

Николаю даже стало жалко его, видя с каким трудом тот передвигается, парень понял, что простил ему и подзатыльники, и темный чулан.

Проработав год на заводе, куда устроился после армии, он где-то через друзей приобрел инвалидную коляску.

— Сам теперь можешь передвигаться, — сказал Николай, усадив в нее больного.

Тот вдруг весь затрясся и зарыдал, вытирая слезы действующей рукой, при этом с трудом выговаривая слова сказал:

— Спасибо! Прости меня, Колька!

Николай кивнул. Рядом стояла мать. Глаза ее блестели от слез.