Дыхание тайги. Рассказы

Валерий Щербаков

В сборник включены избранные рассказы Валерия Щербакова. Автор просто и бесхитростно рассказывает о себе и народной жизни в северной таежной глубинке в период пятидесятых-девяностых годов прошлого столетия. Порой это трогает до слёз. Его проникновенные людские истории говорят о глубоком понимании автором души и психологии простого русского человека. Во всех произведениях звучит любовь к сибирскому краю.

Егоровы рассказы

Лучшего рассказчика, чем дед Егор, на селе не было. Умел он интересно рассказывать свои истории, тут уж нечего сказать. Умел старик довести людей своими историями и до смеха и до слез. Когда он начинал говорить, все умолкали. Довелось и мне слушать Егоровы рассказы.

Маньчжурия

Год назад удалось мне наконец-то побывать на своей малой родине — в далеком сибирском селе. Как-то вечером, возвращаясь с реки с рыбалки, вижу у небольшого домика почти у самой воды двух человек, сидящих на лавочке и о чем-то беседующих. Подошел я к ним поближе и вижу: сидят дед Егор да мой дядька Иван Денисович. Дед что-то рассказывал Ивану, речь шла о Дальнем Востоке, о Маньчжурии.

Старик, увидев меня, придвинулся плотней к дядьке и произнес:

— Присаживайся, мил человек, показывай, что поймал.

Показывать мне было особо нечего, в ведерке плавали несколько небольших окуньков.

— Не велик улов-то, — протяжно произнес он.

— C утра лучше берет, ты с утречка попробуй, — посоветовал дед.

Пожав руки им, я присел рядом.

— Как тобе на родине? — спросил дед Егор.

— Тихо тут у вас, река, тайга рядом, — говорю.

— Лучше этого места не найдешь, даже и не ищи, — заключил старик и тут же спросил:

— А знаешь почему? Потому что это родина твоя, ты тута родился, вырос, тута предки твои жили, я так вот и помирать здесь буду, — сам на свой вопрос ответил он.

— Побывал во многих местах я за свою жизнь, а дороже села этого нет для меня. Есть места и не хуже, а вот все равно тута лучше.

— Одно из таких, наверное, Маньчжурия? — спросил я.

— Маньчжурия, конечно, не лучше наших мест, но она хороша собой. Давеча с Ванькой о ней баили, довелось мне там побывать, — дед замолчал.

Пауза была небольшой.

— Сразу после войны служил я в тех местах на границе, — начал он свой рассказ.

— К примеру, Ванька, ты хоть раз в жизни видел божью коровку с копейку величиной? Нет? Ну так вот, а я видел. В Маньчжурии вообще насекомые очень крупные, особенно их много в конце весны — береги глаза, а если майский жук на лету в тебя попадет, можешь и шишку заработать.

— Будет брехать-то, — не верил Иван.

— Фома ты, Ванька, неверующий, ты бы видал, какие там кузнечики прыгают, ты бы вообще рот открыл, ну примерно, как сейчас, — и, показав рукой на приоткрытый рот Ивана, громко расхохотался.

Лицо дядьки моего покраснело.

— Заливай, старый, — с добродушной улыбкой произнес он.

— А саранча, Ванька, там — что наши лягушки, размером и цветом такие же, но только не квакают, а пронзительно стрекочут.

Дед Егор вдруг замолчал. Похлопав по карманам, достал из одного коробок спичек, из другого пачку махорки.

— Иван, дай-ка клочок на цигарку, — обратился он к дядьке.

Тот достал из кармана аккуратно нарезанные небольшие газетные листочки бумаги, один протянул деду.

Взяв, старик насыпал на него две щепотки махорки, затем, послюнявив край, ловко сделал самокрутку.

— Бушь? — подавая махорку Ивану, спросил он.

Иван молча взял и тоже скрутил себе самодельную папиросу. Они закурили, сделав несколько затяжек, рассказчик продолжал:

— Бывало, идем по плацу, а от саранчи земли не видать, столько ее много. Идем по ней, а сапоги аж хлюпают. Эта зараза все на своем пути пожирала, после ее нашествия оставалась очень тоскливая картина. Правда, за свою службу в Маньчжурии видел такое только один раз, — заключил дед.

— А в хорошие годы там красота, особенно весной. Все вокруг цветет и благоухат. Идешь по маршруту, а глаз не нарадуется на ту картину, которую перед собой видишь. Между сопками крупные цветы разных окрасов, тут и красные, и малиновые, и желтые, даже фиолетовые. Цветы энти там называют китайскими розами, — старик двумя пальцами притушил самокрутку и продолжил:

— В Маньчжурии все хорошо растет, субтропики — одно слово. Конопля там с тебя ростом, Ванька, будет… Я тогда и не знал, что это анаша — курительный наркотик. Так узбек, что у нас хлеборезом был, в курс дела меня ввел. Научил, как косячок-то делать.

— Так ты там анашу курил, дед? — спросил Иван.

— Пробовал.

— Ну и как, сильно забирает?

— Вначале, скажу вам честно, я ничего не понял, — почему-то шепотом произнес он.

— Уже возвращаясь с маршрута, мы с товарищем пыхнули косяк один на двоих, по-простому говоря, одну папироску. Путь наш пролегал мимо домиков, в них жили офицерские семьи. В одном из них были открыты окна, из них доносилась очень приятная музыка, — дед Егор хмыкнул и заулыбался.

— Так вот, слышу я эту музыку, и на душе так приятно, глянул на одно из окон, из которого доносилась музыка, и обмер, — рассказчик сделал паузу, видя, как мы его внимательно слушаем, и, почесав затылок, продолжил:

— Из окна, вижу, вылетают ноты, да цветные, все разного цвета. Музыкальной грамоте я не обучен, а ноты этой мелодии вижу.

— Ха-ха-ха… — не выдержал дядька и громко рассмеялся.

— Что ржешь, жеребец? На самом деле это было.

— Дед, а ну, нарисуй какую-нибудь ноту, которую ты видел, — утирая слезы, выступившие от смеха, сказал Иван.

— Не веришь, Фома, на-ка вот, — старик палкой изобразил на земле что-то похожее на ноту.

— Ну ты даешь! — весь трясясь от смеха, с трудом выговорил Иван.

— Так вот, — продолжал дед Егор.

— Энти ноты все летели из окна, пока тот дом не скрылся из виду. Тогда я сообразил, что это конопля на меня так действует. А вот после второго случая я эту дрянь больше не курил, лучше уж табачку потянуть.

— А что было во второй раз? — спросил, улыбаясь, Иван.

— А ничего, Ванька, глюки просто были. Иду я по маршруту, вижу такой приметный камень, прохожу метров двадцать, вижу снова точно такой же камень, хотя иду по прямой, а не по кругу. Короче, эта дурь бьет прямо по мозгам, а каков человек-то без мозгов, а, Ванька? Ни каков, — заключил рассказчик.

— После того раза больше коноплю не курил. Дурман это, а не табак.

Дед замолчал.

— Маньчжурия — интересный край, — продолжил он через некоторое время.

— Там и на рысь, и на дикого кабана можно нарваться. Ты знаешь, Ванька, какие секачи там бывают огромные, а клыки, как мечи, у них. Вспороть брюхо такой элементарно могёт, — дед замолчал, призадумался — видно, что-то припоминал.

— Как-то возвращались мы с Ярмошей с маршрута, — начал после короткой паузы старик. — Ярмоша — это мой сослуживец, Ярмоленко его фамилия, родом он с Украины. Вдруг видим, кабаны — и с ними выводок, пяток поросят. Секач сразу нас учуял и бросился на нас. Хорошо, сослуживец мой снайпером был, с первого выстрела тогда его и завалил, а то бы нам худо было, — дед Егор задумался, с минуту все молчали.

— А что ты про доты-то говорил, — спросил Иван, видно, вспомнив, на чем остановился старик, когда я подошел.

— А доты. Те доты еще Карбышев строил, был такой инженер. Они, я думаю, и по сей день по всей границе с Китаем стоят, — продолжал дед Егор.

— Эти доты непробиваемые, из специального бетона, толщиной до полутора метров, ни один снаряд их не возьмет. Да что про доты. Я лучше вам о красоте того края расскажу. Красивая Маньчжурия — ничего тут не скажешь, в лесах дикий виноград растет, лимонник, а какие там огромные ландыши. Красота…

Старик вдруг смолк. Выдержав небольшую паузу, он сказал:

— А у нас, братцы, все равно лучше, в наших краях много прелестей имеется, каких в Маньчжурии и не сыскать.

Он снова замолчал.

— Таежный наш край по-своему прекрасен, и мы это с вами, дорогие мои, хорошо знам, — заключил дед Егор задумчиво.

— А может, еще что-нибудь расскажешь? — спросил я в надежде его послушать. Дед Егор не ответил, видно, думал о чем-то своем.

Прошло несколько минут в тишине.

— Ну разве что о Ваньке, — вдруг с улыбкой сказал он.

— Обо мне-то, что рассказывать? — удивился Иван.

— Есть что, — ухмыляясь, добавил старик.

На плоту

— Случилось это в каком году, сейчас не припомню, — начал дед Егор.

— Ваньке в ту пору было лет пятнадцать, в то время многие пользовались плотами, на них перевозили и людей, и кой-какие грузы. Так вот, у берега стояло несколько таких плавучих средств. Ванька наш, — подчеркнул рассказчик, глядя на Ивана Денисовича, которому уже было где-то за пятьдесят, — как раз в тот момент находился на берегу реки. Да еще и не один, с ним были два племянника примерно одного возраста. По-моему, им в ту пору было по три годика. Это были Сережка, сын Павла, Ванькиного старшего брата, да Петька, сын Николая, среднего брата, — сказал дед, обращаясь ко мне.

— Ванька-то наш вздумал покатать племяшей на плоту. Все бы ничего, да вот беда в том, что Иван-то плавать не умел, да он и сейчас воды боится.

— Бреши дальше, — добродушно произнес Иван.

— Ну так вот, — продолжал тот.

— Разделся Ванюша до трусов да зашел в воду, ну и стал толкать плот. Мальцы довольны, и Ванька наш рад. Ну а берега-то, сам знашь, крутые у реки, — сказал дед, обращаясь ко мне. — Тут и яма случилась. Ванька с головой ушел и плот-то отпустил, сам кое-как выбрался на берег, а плот-то понесло течением, да все дальше от берега. Бежит наш Ванька по песочку да руками машет, показывая на малышей, с испугу-то совсем дар речи потерял, только руками машет. А плот все дальше уносит. Мальцы на нем, ничего не подозревая, сидят себе да по сторонам глядят. Сидят мальчишки на бревнах, а вокруг вода, течение-то у реки быстрое. На счастье, рыбачки сидели у косы рыбу удили. Вот они-то мальцов и заметили: видят, плот мимо плывет, а на нем два несмышленыша сидят да на них глядят.

Догнали их рыбачки, пацанов в лодку забрали. А мальцы хоть бы что, словно с прогулки вернулись, — с улыбкой сказал старик.

— Ну а Ванька на берегу бегал да руками все махал, все что-то мычал, — улыбнулся рассказчик, косясь на Ивана.

Тот спокойно сидел и слушал старого Егора.

— Ну а очнулся наш Ванька, — продолжал дед, — когда от Пашки получил подзатыльник. И поделом, мальцов-то чуть не утопил. Один из них, Серега, известный человек сейчас, баят конструктор, самолеты, что ли, делат, ну а Петька у нас тут шоферит, тоже неплохой мужик, да ты их должон знать, — глядя на меня, заключил дед Егор.

— Бог милостив, не дал погибнуть мальцам, сидели себе смирнехонько на бревнах и не двигались. И ведь главное — не испугались, только по сторонам глазели. Все кончилось благополучно.

Дед Егор замолчал. Молчал и Иван. Видно было, что он и сейчас, спустя много лет, чувствовал свою вину.

— Ну ладно, пора ночевать, совсем смеркаться стало, — сказал старик, вставая.

Мой отпуск быстро пролетел. За день до отъезда я нашел старого Егора на той же скамейке у его дома. Сидел он уже в другой компании. Рядом с ним была соседка с виду лет сорока, которую он называл Клавкой, да подросток лет пятнадцати, ее сын. Увидев меня, дед привстал, протянул руку и сказал:

— Присаживайся, я тобе еще одну историю расскажу про твого Ваньку.

Ванька и фляга

— Скажу тобе, милок, — начал старик. — Иван-то человек очень хороший, да ты и сам это прекрасно знашь. Бог здоровьем его не обидел, да и умом вроде тоже. Только увалень он здоровый и невезучий какой-то, часто попадал, да и до сих пор попадат, в разные грустные или смешные истории. Помню, случай с ним приключился в раннем детстве, тогда ему было лет пять всего. Днем это случилось, родители на работе: Марья на ферме, Василий в поле, — а пацаны играли во дворе. Пашка, самый старший среди них, Николай, Стёпка, твой отец, да Ванька, самый малой, — дед Егор прокашлялся и продолжал:

— Пашка у них всегда затейником был, он-то и придумал энту игру с флягой. Фляга та была пустой, а он возьми, да и закричи прямо во флягу: «У-у-у…», — а из нее эхо вторит: «У-у-у…» Малым это понравилось. Они тоже по очереди стали кричать прямо во флягу: «У-у-у…», — а с нее эхо повторяло: «У-у-у…», — старик замолчал и стал шарить по карманам. Достав махорку, он спросил, обращаясь к женщине:

— Клавка, у тебя дома газеты есть?

— Есть, дедуля.

— Сёмка, принеси газету, — попросила она сына.

— Подожди, дед, не рассказывай, я мигом, — обратился к старику Семён.

— Ладно, так и быть подожду.

— Ты домой-то когда? — спросил рассказчик, обращаясь ко мне.

— Завтра, — говорю.

— Значит, кончился твой отпуск. На следующий год-то приедешь?

— Не знаю, как получится, хотелось бы, — говорю.

— Дедуль, держи газету, — вернулся запыхавшийся Сёмка.

Дед Егор взял, аккуратно оторвал от нее небольшой клочок, насыпал на него несколько щепоток махорки и скрутил, как он говаривал, козью ножку. Потом стал ощупывать все карманы обеими руками. Найдя спички, прикурил, затянулся с наслаждением и продолжил свой рассказ:

— Так вот, Пашка-то еще тот затейник был и говорит Ваньке: «Ваня, а ты голову засунь во флягу и там крикни». Наш Ванька, не моргнув глазом, засунул голову в горловину фляги и кричит: «У-у-у…», — а во фляге раздается: «У-у-у…» После хотел голову-то выташить, а она и не выходит — уши мешают…

Cёмка громко расхохотался.

— Тихо ты, — сказала, улыбаясь, Клавдия.

— Уши-то во флягу хорошо вошли, — продолжал старик, — а вот назад никак, во фляге-то они растопырились и не дают Ваньке голову выташить. Тогда он руками уперся о флягу, пытаясь выскочить оттуда, отчего уши еще сильнее заболели. Испужался Ваня и заплакал. Тело снаружи, а голова во фляге плачет. Тут уж и Пашка давай его ташить из фляги за плечи. Малому больно, страшно, он еще громче стал кричать. Видя, что ничего не получатся, заволновались сорванцы, а Ванька рыдал во фляге, уши у него слегка припухли от ерзанья и горели.

«Я за мамкой на ферму», — сообщил Колька и убежал. А Пашка позвал соседа, старого Данилу, царство ему небесное…, — дед Егор перекрестился.

— Старый Данила, увидев Ваньку во фляге, всплеснул руками и спросил: «Что ж ты там нашел, бесенок?» Слышно было, как Ванька всхлипывал внутри ёмкости-то. Данила попытался потянуть его, да куды там. Малец заголосил пуще прежнего. В этот самый момент во двор вбежала запыхавшаяся Марья.

«Ну-ка, посторонись дед», — она оттеснила старика. Руки у Марьи были тоненькие, она их ловко просунула меж Ванькиной головой и флягой, прижала уши малого к голове и тихонько потянула. Голова и вышла.

Лицо у бедного Ванюшки было все зареванное, уши стали красными, припухлыми и казались просто огромными. Пацаны, увидев его, расхохотались, за что каждый от матери получил по оплеухе. Марья прижала к себе плачущего Ваньку и, улыбаясь, приговаривала: «Вот дурная голова-то, полезла во флягу».

— Такой случай был с нашим Ванькой, — улыбаясь заключил дед Егор.

— С ним вообще немало комичных случаев было.

— Расскажи, дедуля, еще про случаи. Пожалуйста! — стал умолять деда Сёмка.

— Ну, это только с разрешения Ивана. Иван, ты не против, если я про пьяную ягодку расскажу? — почти прокричал дед, увидев идущего с реки Ивана.

Иван Денисович ничего не отвечал деду Егору, только заулыбался. Он, подойдя поставил на землю ведра с водой и присел на лавку рядом со мной.

— Что, завтра уже уезжаешь? — спросил он у меня.

— Ну да, — говорю.

Дед с минуту помолчал — то ли для приличия, то ли вспоминал что-то — и затем продолжил свои рассказы.

Пьяная ягода

— Вот сейчас уже не упомню, что был за праздник. Все собрались в тот день у Василия с Марьей, и я там был.

— Но без тебя-то как же? — вставил, улыбаясь, Иван.

— И то верно, без меня никак. Помню, женщины — кто пельмени лепил, кто на стол накрывал. Марья достала из погреба магарыч. Ох и крепок же он был, зараза, — дед Егор аж крякнул.

— Магарыч-то был настоян на вишенке, и цвет приятный, и мягонький на вкус. Процедила она его и разлила в графины, а ягода осталась в банке, на столе. Ну и стоит эта банка с вишней на столе на кухне, да и стоит. Марья же решила пацанов пельменями накормить. Наложила Петьке с Ванькой по тарелке пельмешек, поставила на стол на кухне.

«Ешьте», — говорит — и пошла в залу накрывать стол для гостей. Ванька с Петькой пельмени те быстро умяли. Видят: банка с ягодой стоит. Недолго думая, вишню поровну рассыпали по своим тарелкам и съели. Надо сказать, в ту пору им годиков по четыре-пять было — не больше.

Дед Егор на мгновение замолчал, а затем c улыбкой спросил, обращаясь к Ивану:

— Как хоть на вкус-то ягодка была?

— Горьковата, — с серьезным лицом ответил тот.

— Ну, расскажи, Ваня, как вы с Петькой потом к нему домой-то пошли.

Воцарилась пауза, дед замолчал в ожидании, что скажет Иван, а Иван тоже молчал.

— Ну че молчишь, битюк, нече сказать?

Все уставились на дядю Ваню.

— Чё говорить-то, это ты брехать-то начал, так и бреши дальше.

— Ноги ватными стали, не туда ходить стали, — немного помолчав, добавил он.

Дед знал, что Иван в рассказе плохой помощник, поэтому продолжил свое повествование.

— Одним словом, вышли они во двор-то, а ноги их не слушаются совсем, головы кружатся. Вывалялись в грязи с ног до головы оба. Неизвестно, куды бы еще их занесло, если бы Марья в окно пацанов не увидела. Помню, особо мальчишек тогда не ругали, ведь сами виноваты были, ягоду-то сами на столе оставили, вот ребятишки и наелись допьяна.

— Ты бы про себя что-нибудь, старый, рассказал.

— Расскажу и про себя обязательно, в моей жизни много чего было. Было веселое, и грустное было, но веселого все же было больше.

— Повезло тебе старый! — задумчиво сказал Иван.

— А тебе-то что жаловаться, истории-то больше с тобой случались веселые. Это только ты сам с виду грустный.

— Ох и трепач же ты, дед.

Иван взял ведра и не спеша пошел к своему дому.

— Однако пора, и мне пора ночевать — засобирался дед Егор.

Через месяц после своего отпуска я позвонил родным в деревню. Трубку взял Иван Денисович, в конце расспросов о житье-бытье, я спросил его:

— Дядя Ваня, у тебя после фляги уши долго болели?

После продолжительной паузы услышал:

— Набрехал все-таки старый. И когда только успел?

— Как у него здоровье? — спрашиваю.

— А че ему будет, жив и здоров старый брехун, небось, и сейчас с кем-нибудь на лавочке языком чешет.