Шпана на вес золота

Валерий Шарапов, 2022

Атмосфера становления послевоенного поколения, близкая многим читателям, когда пьянит дух молодости и свободы. Когда от «все можно» до «стой, стрелять буду» – один шаг. Криминальные романы о времени, память о котором до сих пор трепетно хранится во многих семьях. Персонажи, похожие на культовые образы фильма «Прощай, шпана замоскворецкая». Послевоенная Москва понемногу оживает. Возвращаются из эвакуации заводы, открываются магазины, шумят многолюдные рынки. На одном из них беспризорники Пельмень и Анчутка попытались расплатиться диковинной монетой, найденной на заброшенном кладбище. Разразившийся было скандал уладил случайный прохожий. Он попросил ребят помочь ему проникнуть в заброшенный склеп и откопать там старинный клад. Обрадовавшиеся беспризорники и не догадывались, на что толкает их этот подозрительный человек и чем обернется для них такая опасная затея…

9

— Что ты имеешь в виду — собаки катали? — с раздражением спросил Акимов, стараясь не смотреть в сторону того, что лежало на столе, бережно прикрытое Колькиной робой.

— То и имею, — отозвался Колька, соображая, как будет объясняться с завхозом по поводу пропавшей прозодежды. Понятно, что после всего этого носить ее невозможно.

— Вечно шлындаете где ни попадя, — проворчал Сергей. — И что ж ты его, товарищ, взял так и приволок?

— Я к нему не прикасался. Ну а как иначе-то? Не мог же я девчонку одну по темени к вам отправлять, да и стеречь это вот не оставишь. Барбосов там стая целая.

— На будущее — все-таки лучше не трогать, — поделился Остапчук житейской мудростью, — улики все-таки.

— Я не трогал! Собаки трогали. Вот, завернул, принес, а тут разбирайтесь сами, недосуг мне. — И Колька удалился, оставив оперов в тягостных раздумьях.

Через окошко Акимов наблюдал, как пацан, выйдя из дверей, поднимает с лавочки зареванную Ольгу, что-то объясняет, наконец с жестом, который может означать только одно («подбери нюни»), уводит в сторону отчего дома.

— Хорошие у нас места, спокойные. Разве что о черепушки спотыкаешься, — бормотал Остапчук, потирая лицо. — Серега, попали мы с тобой. Снова.

«Ты прав, старший товарищ. И снова, и снова… Вот уже который год войны нет, а разные решения, приказы — нормализовать оперобстановку в городе, об исполнении доложить. Как же так, хребет фашистскому зверю сломали, а своих зверюг отловить не можем. Вон, даже девчонку спокойно не проводишь. Ну а если все-таки…»

Вслух Сергей предположил:

— Так, может, это еще с войны. С декабря сорок первого, тут, говорят, столько народу в сорок первом на станции полегло — руки-ноги разлетались. Может, и это… откуда нам знать?

Опытный товарищ ехидно кивнул:

— Ну да. Слышь, фронтовик, совет забесплатно: при Сергеевне еще не ляпни, а то задаст она тебе перцу. Извлечет свою лупу и моментом повесит на нас глушачок.

— Так и так уже висит.

Старший товарищ и не чихнул в его сторону, а заявил вполне уверенно:

— Я тебе и без нее, и без лупы то есть, могу точно сказать: пассажиру нашему от силы года два-три и это мужик.

— Из чего это следует, Шерлок Холмсыч? — скромно спросил Сергей.

— Ты бы в другом месте умничал да по другому поводу, — посоветовал Остапчук. Откинув робу, он обнажил череп, найденный Колькой, и принялся объяснять, указывая карандашом:

— Чего тут… все и так видно: твердый мозг — вот, на оболочке — и корешки засохшие в глазницах. Ну а то, что мужик, то где ты бабу с таким жбаном на плечах видел? — он показал руками на треть больше своей природной, весьма немалой, головы. — Да и морда больше мозговой части. В общем, относительно свежий, не сомневайся.

— Ну хорошо. Может, и от чего скончался, скажешь? Чего уж стесняться.

— Нет, не знаю. По затылку огрели, вот трещина. Но может, и нет.

Остапчук с непередаваемой печалью таращился на череп, который безмятежно взирал на него пустыми глазницами, как бы говоря: «Именно так, дорогой товарищ! Думаешь, что построил рай на земле, то есть сейф с делами разгрузил, — а я к тебе вот собственной персоной».

— Ничего не попишешь, — философски заметил Сергей, прикрывая находку, — что уж тут, у любого злодеяния есть такая особенность — всплывать, выкапываться. Ладно, делать-то с ним теперь что?

— Вот сейчас обернем — и в авоську, до утра за окном оставим.

— А вороны, а кошки?

— Повесим повыше — не доберутся. С утра Сорокин укажет.

— А ну как пропадет?

— Пропадет — так опять потом всплывет, — уверенно заявил Остапчук, — сам же говорил.

— Ладно.

С утра Сорокин, не слишком довольный тем, что за окном вверенного ему отделения красуются вещи, порождающие в сторонних наблюдателях, как он выразился, «мерехлюндии», раздал всем по ценным указаниям и сделал ряд внушений:

— Ты отправляйся к экспертам.

— Почему вдруг я? — попытался увернуться Остапчук.

— Потому что твоя идея была, — охотно объяснил Николай Николаевич, — Акимов наверняка бы поскакал среди ночи на Петровку. Так, а ты, Сергей Павлович, отправляйся на место обнаружения и посмотри, не найдется ли еще чего.

— Так, а может, я обожду, пока он вернется, — снова влез Остапчук. Не улыбалось ему трястись в транспорте с такой ношей.

— Нет, ты прямо сейчас поедешь. Нечего ему тут атмосферу отравлять. Давай-давай, меньше слов, больше дела.

Недовольный Остапчук повез Колькину находку, а Сергей отправился на место, где она была обнаружена.