Целитель. Двойная игра
Продолжение популярного цикла, начатого романами «Целитель. Спасти СССР!» и «Целитель. Союз нерушимый?». Михаил Гирин, по собственному желанию очутившийся в «эпохе застоя», ведет двойную жизнь – открытую для всех и тайную. Примерный школьник Миша учится в 9-м классе, ходит на субботники и занимается техническим творчеством, а вечером спасает своих и убивает врагов, шлет шифровки в КГБ, рассказывая о том, что будет, о тех, кто предаст и кто останется верным Советскому Союзу до конца. За Мишей Гириным идут по пятам КГБ, «Моссад» и ЦРУ, но ему пока что удается уйти от погонь, скрываясь под разными личинами. Но у противников железная хватка, а Михаил оставляет «следы» – исцеленных им людей. Правда, Гирину удалось вылечить самого Суслова, но станет ли «тезка» надежным союзником?
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Целитель. Двойная игра предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Вакарчук бесцельно слонялся по скромно обставленному номеру — казённый стол, продавленное кресло, выцветшие обои и люстра о трёх рожках, засиженная мухами. Обычное убежище командированных.
Дверь никто не запирал и окно без решёток, но этот «полулюкс» — его тюремная камера. В коридоре дежурит молодой человек спортивного сложения — надо полагать, чутко охраняет кадку с фикусом, что раскинулся у аварийного выхода…
Ещё один «пан Спортсмен» оккупировал диван в фойе и делает вид, будто просматривает свежий выпуск «Прибужского коммунара» — местной газетёнки.
— М-м-м! — замычал Степан, словно мучимый зубной болью, и простонал: — Да что же это за жизнь такая?
Арест чудился ему концом света. Все грёзы и чаянья смело одним махом, стоило тому накачанному капитану предъявить своё удостоверение и вежливо сказать: «Гражданин Вакарчук, пройдёмте с нами!»
Чекисты знали о каждой мелочи, отпираться бессмысленно…
Бессильно шаркая разношенными тапками, агент «Вендиго» приблизился к окну. Раздражённо отдёрнул цветастую занавеску и прижался виском к крашеной раме. Медленно провёл ладонью по холодному стеклу.
«Бежать? Куда? — заторможенно пресмыкались рваные, несвязные мысли. — И как? Да и зачем? Всё равно найдут… «Шпиён». Вот ведь…»
Кривясь, Степан созерцал малолюдную площадь, переводя взгляд с серого памятника Ленину на кинотеатр «Октябрь» и обратно, как будто тренируя зоркость. Скосил глаза влево и вниз. Почти до жестяного подоконника доставали гнутые неоновые трубки, складывавшиеся в буквы. «Гостиница «Первомайск».
Вакарчук устало смежил веки. Это конец…
В дверь коротко постучали, и «шпиён» вздрогнул.
— Да-да! — нервно откликнулся он.
Порог номера переступил мужчина интеллигентного облика, в аккуратном костюме с безупречно подобранным галстуком. Очки придавали его лицу строгость, одновременно усиливая умный и внимательный взгляд.
— Здравствуйте, Степан Панасович, — спокойно сказал гость и улыбнулся уголком рта: — Да, вы не ошиблись, я офицер госбезопасности, хотя мою гражданскую натуру уже, наверное, не переделать. Именно поэтому представлюсь своим настоящим именем: Игорь Елисеевич.
— Это такая методика? — криво усмехнулся агент «Вендиго». — Располагать противника к доверию?
— А вы для нас больше не противник, — невозмутимо парировал Синицын и жёстко добавил: — Как только вы согласились с нами сотрудничать, то стали двойным агентом, через которого мы дезинформируем ЦРУ. Можете списать мою болтливость на «такую методику» или разгильдяйство штатского, но никакого секрета я не выдал, да и вы всё прекрасно понимаете. Присядем?
Игорь Елисеевич занял кресло у стола, а Вакарчук демонстративно оседлал обшарпанный стул, складывая руки на спинке. Он остро ощущал неуют, и в то же время где-то в серой мгле унылости замерцала робкая искорка надежды.
— Степан Панасович, — резко посерьёзнел Синицын, — меня послали сюда, в Первомайск, не для того, чтобы вести работу с вами… хотя и для этого тоже. На месте я отвечаю за всю операцию, связанную с «Михой»…
— Признаться, Игорь Елисеич… — Вакарчук глянул исподлобья. — Простите, что перебиваю, но меня куда больше «Михи» волнует моя собственная персона. Она мне, знаете ли, дорога.
Игорь Елисеевич понятливо кивнул.
— Скажите… — Он чуть помедлил, словно решаясь на что-то, а затем договорил, глядя на двойного агента со значением: — А чего вы хотели, когда дали себя завербовать американцам? Цель вы какую преследовали, соглашаясь на измену родине?
— Ну да, я предавал родину, — скучно сказал Степан. — Не хотел, просто… А, ладно! — Он сморщился и запальчиво выплеснул: — Что я, не понимаю, как всё выглядит? Плохиш продался буржуинам — вот тебе и весь сказ!
— А это не так? — Взгляд Синицына стал испытующим.
— Нет, — буркнул агент «Вендиго» и продолжил с вызовом в голосе: — Можете не верить, но я был готов даром передавать секреты на Запад, лишь бы меня вытянули туда хоть когда-нибудь, через год или через десять лет, не важно! Это и есть то, чего я хотел по-настоящему! — Помолчав, он сказал на полтона спокойней: — Вот вы. Вы бывали за границей? Я имею в виду — в капстранах?
— Бывал, — наклонил голову Синицын. — Видел тамошний блеск. И тамошнюю нищету.
— А вот я не видел! — с жаром сказал Вакарчук, разводя руками. — Но очень хочется! Очень!
— Интересно… — Игорь Елисеевич пристально глянул на двойного агента, подумал и заговорил, тщательно подбирая слова: — Вот что я вам скажу, Степан Панасович… Вы меня удивили! Я понял, что вы если и враг нам, то какой-то… не настоящий, что ли. Ведь у предателей родины, как правило, два мотива — деньги или идея. Ну или то и другое вместе. А вот ваша мотивация отдаёт наивностью. Я бы даже сказал, инфантильной наивностью. Меня это немного примиряет с содеянным вами. Немного потому, что передача совсекретных сведений о новейших боевых кораблях на Запад — это в любом случае тяжкое преступление и урон нашей обороноспособности. А что до вашей персоны… Степан Панасович, если вы будете с нами активно сотрудничать, то можно ожидать не только послаблений, но даже исполнения ваших скромных желаний.
Вакарчук вопросительно повёл бровью.
— Да-да, — доверительно признался Синицын. — Существует и такой вариант вашей будущности, в котором вас обменяют, скажем, на нашего разведчика, вычисленного ФБР. Или, что куда лучше, переправят за рубеж как агента. Вы якобы сбежите от преследований чекистов, не забыв прихватить с собой кипу документов высшего уровня секретности. Разумеется, это будет умно сработанная деза… — Он ненадолго задумался. — Не спорю, ваше поведение за границей может быть разным. Здесь вы клятвенно пообещаете преданно служить СССР, дабы загладить свою вину, а там заложите нас, отказавшись дезинформировать американцев…
Степан коротко вздохнул, словно всхлипнул.
— Тем не менее, — надавил Синицын, — такой вариант вполне возможен. Решать, конечно, буду не я, но от меня зависит ваша характеристика, которая ляжет на стол руководства. Вы умны, дерзки, но и осторожны, способны перевоплощаться и держать удар, сохранять хладнокровие в ответственные моменты. Сносно знаете немецкий, бегло разговариваете по-английски, а это большой плюс. Да, вы серьёзно оступились, но, если хорошо постараться, ошибку можно исправить…
— Я… — хрипло каркнул Вакарчук, прочистил горло и сказал: — Я готов.
— Вот и хорошо, — сдержанно кивнул Игорь Елисеевич. — Итак. Вчера мы изъяли закладку, предназначенную для вас, и… — Синицын чуть развёл руками, одновременно приподнимая плечи. — Хочу ознакомить вас с новым заданием ЦРУ. Вам надлежит завербовать «Миху»!
Степан встрепенулся.
— Мне как-то не верится, — медленно проговорил он, — что вы сами не вышли с «Михой» на контакт. Или… Постойте… А-а! Так это будет ложная вербовка?
— Именно! — утвердительно кивнул Синицын. — Для начала американцы хотят убедиться, что товар, за который они готовы выложить большие деньги, реально стоит того. Цэрэушники проверяют «Миху», запрашивая, что такого интересного произойдёт в США весной, летом и осенью. Ну с этим мы сами как-нибудь… — Игорь Елисеевич потёр подбородок, соображая. — Вот что. Сегодня и завтра у нас перерыв, так сказать, на вербовку, а потом сделаете закладку — в красках опишете, как уламывали «объект», напуганный слежкой КГБ. Надо будет обязательно упомянуть, что вы помогаете «Михе» скрываться от преследований. Ну мы ещё с вами поработаем над текстом! К-хм… А-а… как вы оповещаете кураторов с Чайковки?
— Звоню курьеру по телефону, — пожал плечами Вакарчук, — и спрашиваю о чём-нибудь. Ну, скажем: «Это третья квартира?» Или сообщаю, что бабушка приедет четвёртого вечером, не забудь, мол, встретить. Как правило, мне отвечают: «Вы ошиблись номером» — это значит, что информация получена. Главное, назвать числительное. Тройкой обозначается схрон на кладбище, четвёрка совсем в другом месте — на старой котельной, что за медтехникумом. Хм… Я полагаю, курьера вы уже вычислили?
— Вычислили, — небрежно кивнул Синицын, — но не трогаем. Пригодится ещё.
— Мне кажется… — начал Вакарчук неуверенно, но, вспомнив про «активное сотрудничество», твёрдо договорил: — Я почти уверен, что курьер ещё и радист — передаёт мои шифровки на коротких волнах, потом принимает ответ и делает закладку уже для меня.
— Ах вот оно что… — протянул Игорь Елисеевич. — Что ж, это многое объясняет. Да, пока не забыл, — сказал он, поднимаясь. — Мы хитрым способом оформили вам длительную командировку, так что проблем на заводе быть не должно. Работаем!
Черненко терпеть не мог, когда Брежнев попросту звал его Костей. Спору нет, такое обращение отдавало доверием и говорило о дружеской приязни Генерального, но Константина Устиновича оно коробило — глубинная крестьянская натура, не чуждая тщеславия, восставала против небрежного отношения к нему, самому влиятельному человеку в ЦК.
Черненко помотал седой головой, усмехаясь своим мыслям.
«А что? Разве неправда? — погордился он маленько, красуясь перед собой. — Как говорят англичане, свита делает короля!»
Константин Устинович мягко улыбнулся, вспоминая, с какой чваной снисходительностью относились к нему члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. Что для них какой-то заведующий Общим отделом? Серенькая канцелярская крыска!
А Черненко и впрямь никогда не лез в первые ряды, скромно держался в сторонке, ни на что не претендуя. Зачем? Он и без того был третьим человеком в стране!
Завотделом сошёл с натоптанной дорожки, чтобы провести рукой по тёмной пахучей хвое. Угадал — это не ёлка, а пихта. Иголочки мя-ягкие, совсем не колются… А дух какой… Шаловливый ветерок прошёлся по парку, клоня верхушки. Берёзки и даже столетняя липа взволнованно зашелестели, а Константин Устинович поправил шарфик — берёг больные лёгкие.
Стоило вернуться на аллею, как мысли потекли по старому руслу. «Бумажная душа!» — ласково звала его жена, даже не подозревая, что в шутке крылась изрядная доля правды. Всю жизнь Константин Устинович перебирал бумажки, и они, чудилось порой, наделили его своей тайной силой и властью.
Он истово верил в могущество канцелярии, в животворящие способности указов, циркуляров и директив. А ведь все документы ЦК КПСС — все! — вплоть до тех, что решали вопросы войны и мира, проходили через Общий отдел, ложась Черненко на стол. И уже по его велению, по его хотению одну бумагу придерживали, а другой давали ход, подсовывая на подпись генсеку.
Леонид Ильич был очень доволен работой завотделом — «Костя» никогда не грузил его, отбирая время. Напротив, облегчал жизнь, грамотно советуя или напоминая о важном. Вот, дескать, это решение стоит согласовать поскорее, подпишите вот здесь… И вот здесь… А следующий документ я бы рекомендовал отослать на доработку. Сырой, дескать.
Дошло до того, что даже члены Политбюро испрашивали у него, простого «орговика», аудиенции Брежнева! А как же? Ведь он единственный, кто вхож к Генеральному каждый божий день — работа у него такая. И крутились потихоньку валы тяжеловесной канцелярской машины, двигая «корабль СССР» верным курсом…
Константин Устинович досадливо поморщился, уставясь в тёмную зелень ёлок, промеж которых затесались белые стволики берёз. Что-то сбои пошли в отлаженном механизме!
Потоптавшись на аллее, он развернулся и побрёл к дому, смахивавшему на маленький уютный замок.
— Где же их носит? — нетерпеливо проворчал завотделом.
Будто дождавшись вопроса, за высокой оградой засигналили, и два офицера охраны споро открыли ворота. Во двор проехала старенькая «Чайка», блестя обильным хромом, словно худосочная дамочка, заменяющая побрякушками увядшую красоту. Следом, фырча мощными моторами[13], скользнули «Волги» охранения и вплыл огромный приземистый «ЗИЛ».
— Ну наконец-то!
Черненко заторопился навстречу гостям. Прибыли сухонький, по-старчески суетливый Коля Тихонов, ходивший в замах у председателя Совмина, и осанистый Андрюха Кириленко, возведённый в члены Политбюро. Оба давно дружили с Константином Устиновичем, став ядром сплочённой группировки «хохлов» в ЦК. С ними таиться не надо, не сдадут.
Николай Александрович приветливо покивал, а Андрей Павлович крепко пожал руку Черненко.
— Здоро́во! Чего звал? — Внешняя представительность уживалась в Кириленко с простецким характером.
— Посекретничать надо, — сухо сказал Константин Устинович.
Тихонов неуверенно повернулся к дому, но хозяин покачал головой.
— Лучше прогуляемся, — насупил он брови.
— Родина слышит, Родина знает… — насмешливо пропел Кириленко.
— Вот именно. — Черненко неуклюже развернулся и пошагал по аллее, чуть косолапя. Гаврики из Общего отдела не стали бы записывать своего «КУ», но кто даст гарантию, что резвые ребятишки Андропова не поставили дачу на прослушку? Могли и мальчуганы Пельше постараться, с них станется…
Андрей Павлович догнал его, пристраиваясь сбоку, и предложил семечек, до которых был большой охотник. Заведующий Общим отделом покачал головой, тогда ладонь подставил Тихонов — Кириленко щедро отсыпал ему.
— Полезная, говорят, штука, — сказал он, непринуждённо лузгая. — Ага! И вообще…
— А что за секреты? — поинтересовался Тихонов, забегая вперёд.
Аккуратно щёлкая семечки, он складывал шелуху в ладошку, а вот Андрей Павлович, не стесняясь, сплёвывал под ноги.
— Возня непонятная началась, — заговорил Черненко, складывая руки за спиной. — Никогда бы не поверил, что Суслов с Андроповым сойдутся, а вот, спелись, голубчики! И Лёня наш… Солирует!
Выматерившись, Кириленко отряхнул руки.
— На поправку Лёнька пошёл, оклемался! — Его взгляд приобрёл остроту и колючесть. — Выходит, надурил нас Чазов, помогли-таки Генеральному… эти… как их там… Тьфу! Баби… Бар-би-тураты!
— Академик тут ни при чём! — отрезал Константин Устинович. — Лёня под этими… бар-битуратами как во сне жил. В башке муть, языком ворочал еле-еле. А теперь вона как! Взорлил!
— Не понимаю… — озабоченно нахмурил лоб Тихонов.
— А никто не понимает! — размашисто повёл рукою Черненко, выплёскивая раздражение. — Вылечили Лёню! Знать бы, кто… А нембутал он больше не принимает. Бросил!
— Вон оно что… — протянул Николай Александрович, пересыпая лузгу в чугунную урну. — А я-то думаю, чего это Леонид Ильич бойкий такой… — Он вдруг остановился, и его брови поползли вверх, рисуя на лице прозрение: — Слу-ушайте… До меня только сейчас дошло… А ведь и Михал Андреич козликом прыгает, хотя года на два меня старше!
— Вот от него всё и пошло! — весомо, тяжко выговорил Константин Устинович, останавливаясь у развилки. — Где-то в начале месяца я с Лёнькой на охоту собирался. Страсть как я это дело не люблю! — признался он. — Как ни приеду в Завидово, так обязательно простужусь! Ну а куда деваться? Я уже и сапоги достал, и всё, что полагается, как вдруг — звонок из секретариата. Надо, дескать, поприсутствовать на собрании трудящихся! С Леонидом Ильичем согласовано. И я не сразу догадался, что это Суслов меня услал! Специально, чтоб без лишних ушей потолковать с Генеральным! Уж о чём они там базарили, неизвестно, а только с той самой охоты наш бровеносец помолодел будто. Да и леший бы с ним, так я ж не знаю теперь, что мне делать — действовать по нашему плану или обождать!
Разволновавшись, Черненко смолк — пускай сердчишко уймётся. «План… — криво усмехнулся он. — Ох уж этот план…»
Когда Брежнев не в шутку занемог, все кланы в ЦК развели суету, выдвигая преемников. «Хохлы» ставили на своего — Щербицкого. В этом и состоял «наш план» — расчищать дорогу Владимиру Васильевичу, устраняя возможных конкурентов нового генсека.
Обходя клумбу кругом, Константин Устинович вспоминал фигуры, сброшенные с доски, и те, что под ударом, — это рождало приятные жимы в душе.
В прошлом году он подкинул злую байку в «Шпигель», ославив Романова, — и всё, на партийной карьере «хозяина Ленинграда» поставлен жирный чернильный крест. Шелеста с Вороновым когда ещё вывели из Политбюро, а теперешние мишени — напористый и амбициозный Подгорный да беспринципный Полянский. Им в Общем отделе уже нарисовали «менэ, тэкел, фарес»!
Пустеет шахматная доска… Вот только в ферзи выйдет вовсе не Щербицкий. Не-ет, свой ход сделает скромная чёрная пешка!
— Твою ж мать… — резко остановившись, Кириленко повернулся к Константину Устиновичу, будто по команде «кругом», и сказал со сдержанной злостью: — А вот хрен им всем в зубки!
Вынырнув из сладких дум о будущем величии, Черненко недовольно пожевал губами.
— Вот что, товарищи. — Поколебавшись, Андрей Павлович заговорил-таки: — Я понятия не имею, что там за медики Лёньку оздоровили… или знахари, или чёрт с рогами, а только всё это ерунда! Отвлекающий манёвр! Зато я точно знаю, что Андропов таскает к Суслову целую кипу бумаг из «Особой папки»[14], и они там с Генеральным постоянно их штудируют да шушукаются! Вот вам и трио!
— Слуша-айте… — беспокойно завозился Тихонов. — Не тройка… Четверо их. Косыгин тоже с ними!
Черненко замер.
— А подробнее?
— Ну вы же в курсе, что скоро Пленум? — разговорился зампредсовмина. — Ну вот. Алексей Николаевич поручил мне… Ну не важно. Главное, что я случайно подглядел… в бумагах у него… так, некоторые цифры, но знать их он просто не мог! Ну там, что неурожай грозит, что всего сто сорок миллионов тонн зерна соберём… И ещё там цены были на пшеницу в Канаде и США — за второй и третий квартал! Да где ж их щас возьмёшь? Я и спросил Косыгина: откуда, мол? А он строго так: «Откуда надо! Источник проверенный и перепроверенный. Работайте!» А потом его Суслов вызвал, так он те бумаги сгрёб, по листочку пересчитал и с собой унёс.
— Квартет, выходит… Хм… — проворчал Константин Устинович, плотно смыкая губы. Он ощущал себя глубоко уязвлённым. Как так? Важные документы — и мимо его отдела? Тайком от него? Отнимая власть и влияние, умаляя величину и значимость… Да это не просто унижение, это… это… Слов нет!
— Втроём мы ничего не решим, товарищи, — покачал головой Кириленко, взглядывая на лохматые верхушки елей, выстроившихся вдоль аллеи. — Андропов всё настолько засекретил, что хрен подступишься!
— Но я всё равно попытаюсь, — твёрдо сказал Черненко и заторопился: — Так, ладно, хватит нам в шпионов играть, пошли в дом! Нюра моя пирогов напечь грозилась…
Из Королёва в посёлок Лесные Поляны каждый час ходит автобус. Пассажиры покидают запылённый «Икарус», разбегаясь по кирпичным пятиэтажкам, или тащат набитые сумки за окраину, в маленькую деревушку Комаровку. Там, по левую руку от моста через тихую Клязьму, виднеются два старинных деревянных дома — дачи писателя Заходера и академика Колмогорова.
Со вторника по пятницу академик жил в Москве, а с вечера пятницы по утро вторника — в Комаровке. Андрей Николаевич давно уж загнал себя в строгий, жёсткий режим, грамотно распорядившись величайшим сокровищем — временем. Зато выкраивались целые часы, чтобы махнуть на лыжах километров за тридцать с гаком или переплыть только что вскрывшуюся речку, среди сугробов по берегам!
Колмогоров хмыкнул и покачал головой, припомнив, как в войну распланировал свою жизнь на десятки лет вперёд. Вот, дескать, после шестидесяти — никакой науки, старый ты хрыч! Студентов будешь мучить, ученикам идеи раздаривать да школьников пестовать. Правильно, вообще-то. Математический талант увядает с возрастом. Но вот его мозг ещё кой-чего могёт!
Самодовольно усмехнувшись, академик углубился в редактуру «Кванта», внося правку красным карандашом.
— Андрюша… — Заглянувшая в кабинет жена держала в руках бумаги веером.
— Что, Анечка? — рассеянно ответил Колмогоров, не поднимая головы.
— Извини, пожалуйста, я тебе забыла передать… Револий Михайлович просил, чтобы ты глянул.
— Кто-кто? — спросил Андрей Николаевич, выплывая из влекущего мира урматов и дифуров.
— Суслов-младший!
— А-а! Помню, помню… И что Револий?
— Да там один юный кибернетик… Программист божьей милостью. Вот, тут описания его программ… м-м… что-то из теории информации и теории алгоритмов… — Анна Дмитриевна передала листки. Между впечатанными строчками вились математические символы, выведенные тушью. — Револий собрался их публиковать как статьи в журналах «Кибернетика» и «Программирование». Говорит, просто чудо какое-то! Хочет, чтобы ты посмотрел…
— Угу… — Колмогоров принял бумаги. — Угу… «Схема арифметического кодирования позволяет… э-э… кодировать некоторые символы алфавита менее чем одним битом. Процесс кодирования начинается со считывания первого символа входного потока и присвоения ему интервала из начального диапазона от 0 до 1 с заданной частотой его появления…». Хм.
Вчитавшись, академик медленно, нащупывая стол, отложил правку журнала. Супруга улыбнулась, наблюдая за погружением учёного в океан абстракций, и на цыпочках вышла.
Андрей Николаевич не заметил её ухода. Он, как изголодавшийся гурман, смаковал работу «юного кибернетика». Отложив одну статью, он нетерпеливо взялся за вторую. «Словарные алгоритмы сжатия данных».
— Всё чудесатее и чудесатее… — пробормотал Колмогоров, жадно поглощая элегантные решения, блещущие ледком холодной аргументации, свежие и терпкие, как зелёное яблоко.
Оторвавшись от статьи, он толчком покинул кресло и энергично заходил по комнате, не в силах усидеть. Подойдя к окну, Андрей Николаевич выглянул в запущенный сад. Первые листочки ещё не надумали распускаться, и за прочерками тёмных ветвей переливалась блещущая на солнце Клязьма — зрачок то и дело ловил иглистые высверки. Анна копалась на клумбе, рыхля землю под однолетники — открытая форточка впускала неспешное ширканье заступа.
Академик прислушался: ветерок донёс крик петуха. «Комаровские голосят!» — зажмурился он, чуя, как нарастает внутри мучительное, почти мальчишеское нетерпение. Сквознячок потянул сильнее, вздувая занавеску — жалобно зазвякали кольца с «крокодильчиками», цепко удерживавшими тюль, а сухо шелестящие бумаги затрепетали, взмывая со стола.
Смеясь, Колмогоров схватил кружившийся лист и со вкусом зачитал вслух:
— «Алгоритм построен вокруг таблицы фраз (словаря), которая заменяет строки символов сжимаемого сообщения в коды фиксированной длины. Алгоритм начинает работу с почти пустым словарём, который содержит только одну закодированную строку — это так называемая NULL-строка…» Чистейшей логики чистейший образец!
С утра задул промозглый ветер и нагнал целую стаю туч. Будто отара глупых косматых овец, они шарахались по небу, сбиваясь в густую хмарь. Дряблое белесоватое солнце цедило мерклый свет, пропадая за серыми, беременными дождём облаками, — и город сникал, словно вылиняв в пасмурной тени.
Порывы ветра доносили свежий запах небесной влаги, и вот уже крыши за рекой потемнели, исколотые иголочками мороси.
«Осадков на душе не ожидается…» — пришла на ум давняя фразочка.
Я набрал полную грудь сырого воздуха, выдохнул, да и побрёл домой. Непогода настолько отвечала моему внутреннему минору, что я успокоился. На меня нашло то ленивое уныние, которое обычно одолевает человека, достигшего цели. Добился своего, ага… И сил нет для восторга, и духу не хватает покорять новые высоты.
Вот только натура человечья не даёт нам длить душевное ненастье — живое начало, юное и непокорное, прорывается даже в печали, встряхивает нас, носом тычет в прекрасное и радостное. «Беспогодица не навсегда, лишь на время! Скоро развиднеется!»
Да будет так…
Ровно в три я засел около приёмника, следя за неровным биеньем эквалайзера. По времени — самое то. До половины третьего пропадаю в школе или на секции, позже — в Центре НТТМ. А в три часа дня образуется окошко для моих одиноких посиделок.
Я поморщился — слово «одиноких» тут же запустило ассоциации, потянуло воспоминание об Инне… Ну с этим я уже свыкся. Чуть ли не всё вокруг напоминало мне о девушке, которая была моей — и ушла. Смотрю на маму или Настю — думаю об Инке. Подхожу к холодильнику — и вспоминаю, как она тут сидела, как смотрела на меня, как тянулась губами… Нет, губами — это потом, в иные дни. Иные… Инна…
…Магнитола «Бонни» зашипела на меня, ловя помехи, и я с лёгкостью переключился, как радиоприёмник, на другую волну.
С магнитолой нам повезло — один морячок привёз из загранки. «Обмишулился», — как он сам сказал. Спутал Bonny с Sony.
«Бонни» собирают в Гонконге, на задворках Коулун-Сити, ловко и без особых угрызений копируя японскую аппаратуру. С «Нэшнл Панасоник» или с «Шарпом» не сравнить, так они и стоят, как подержанный «жигуль». А «Бонни» нам досталась почти даром — мореман отдал её за две бутылки хорошего коньяка…
Крутнувшись на вращающемся стуле, я бездумно шлёпнул пальцами по деревянной панели микро-ЭВМ. Недели две не подходил к ней. Обычно перед «Коминтерном‐1» другой юзер трётся — папа любит в «Тетрис» погеймить.
Совершив полный оборот, я заботливо переложил на коврик самодельную мышь. Непривычной полусферической формы, будто опрокинутая чашка, с увесистым шаровым приводом, мыша мне очень не нравилась, но до матричных сенсоров с лазерной подсветкой ещё ох как далеко.
Папе же не с чем сравнивать, и он всякий раз довольно крякал, елозя мышью, хотя мой графический интерфейс отличала крайняя примитивность — памяти не хватало.
А клава какая! Помню, неделю с ней возился. Тяжёлая вышла, как кирпич, зато неубиваемая…
— Внимание! — внезапно прорезался ясный голос, копирующий Левитана. — Передаём точные координаты для полярников советской антарктической экспедиции! Один-четыре-три-пять-восемь, восемь-три-семь-пять-три, два-четыре-один-три-три…
Я прилежно строчил, записывая цифры группами по пять — это в обычае у радистов. Пять цифр — оптимальное множество, которое запоминается на слух.
Исписав полстраницы, занялся расшифровкой. Метод Вернама — кодирование с помощью случайных чисел. Если не напортачишь с шифром, фиг разгадаешь.
Так… Вычитаем, отбрасывая минус… Теперь… Где моя сжимающая таблица? Так… 5 — это С, 80 — это П, 4 — это Е…[15] Ага, выходит что-то осмысленное!
«Спецгруппой ВГУ в Первомайске арестован агент американской разведки, искавший «Миху». Сейчас через него выдаётся деза о вас. По заданию резидента ЦРУ проведена вербовка «Михи», которого играл наш сотрудник. Он уже получил первое задание: провести сверханализ на тему «Что произойдёт в США в период с апреля по осень 1975 года». Ждём от вас хотя бы краткого списка будущих событий». И подпись: «Ю.В.»
— Ишь ты… — буркнул я.
Приятно, что мне чуток открывают карты. Доверяют, стало быть. Расту! Видать, какую-то операцию готовят против америкосов. Хм. События им… Ла-адно…
Звякая тяжёлой ложкой, я натянул туфли.
— Так. Миш, а ты куда? — донёсся голос Насти.
— Да в гараж сбегаю! — пропыхтел я, разгибаясь.
— А-а…
Накинув куртку, выскочил за дверь. По вечерам, когда темнело, я прятался не особо, а вот днём следил за тем, чтобы не светиться, — петлял на проверочных маршрутах, шёл к гаражной двери не напрямую через двор, а заходил «с тыла», с улицы Революции, продираясь сквозь заросли одичавшей сирени. С этого ракурса меня не увидеть из окон дома, где живёт дядя Вова, а от бдительных пенсионеров, забивающих «козла» в беседке, прикроет трансформаторная будка. Незачем высматривать логово попаданца!
Вынырнув из сиреневой чащи, я скользнул бочком за угол гаражей, чуть не обтирая спиной ворота со ржавыми потёками, и шмыгнул в дядин бокс.
Печку растапливать не стал — работы на пять минут. Происшествий, интересных Штатам, не так уж и много, тем более что я не собираюсь передавать цэрэушникам секретные сведения. Обойдутся. Кину им обычную текучку из того, что почерпнул когда-то в Интернете.
Вставив лист, я заклацал на «Ундервуде», быстро набивая текст.
«29 апреля начнётся операция «Порывистый ветер» — вертолётами СН‐46 и СН‐53 из Сайгона на четыре корабля 7-го флота будут эвакуированы граждане США (1737 человек), а также пять с половиной тысяч вьетнамцев, опасающихся мести Вьетконга. Операция успешно завершится к утру 30 апреля — за несколько часов до того, как северовьетнамские войска займут город.
17 мая на конкурсе красоты «Мисс США» в Ниагара-Фолс победу одержит Саммер Бартоломью.
3 июня Пеле подпишет контракт с нью-йоркским клубом «Космос».
10 июня для спасения Нью-Йорка от банкротства будет создана финансовая организация «Мьюнисипл ассистенс корп.»
24 июня в аэропорту имени Кеннеди потерпит катастрофу «Боинг‐727» компании «Истерн эйр-лайнз». Погибнут 113 пассажиров из 124.
26 июня случится перестрелка в индейской резервации Пайн-Ридж, штат Южная Дакота. Снайпер Джеральд Хилл застрелит индейца Джозефа Стантца, но никакого расследования не будет. А вот когда неизвестные убьют двух агентов ФБР, Уильямса и Коулера, власти сфабрикуют дело против краснокожего Леонарда Пелтиера, посадив его на два пожизненных срока.
15 июля произойдёт стыковка на орбите космических кораблей «Союз‐19» и «Аполлон‐18».
5 сентября Линнет Фромме по прозвищу Пискля совершит неудачное покушение на президента Форда. На ещё одну попытку решится Сейра Джейн Мур — 22 сентября».
Мягкий «ЛАЗ» вёз меня, покачивая, по Одесской и незаметно вынес за город. Я малость изменил способ доставки — сброшу письмо не в Первомайске, а в десяти километрах от райцентра, в Конецполе.
За окнами, куда хватал глаз, расстилалась степь. Бурая и унылая ранней весной, сейчас она сочно зеленела, а на этом приятном для глаз фоне выделялись цветные пятна — жёлтых и огненно-красных тюльпанов, лиловых и беловато-сиреневых ирисов.
Немного погодя степную плоскость взрыли невысокие курганы — на них бдительно вращались решетчатые локаторы ПВО. Вокруг Первомайска окопались ракетчики из 46-й дивизии РВСН, а в шахтах, как местные тарантулы, таятся «Скальпели» с ядерными боеголовками. Дадут приказ — и пол-Европы затянут смертные пелены радиоактивного пепла.
Я откинулся на спинку. Поскучал, поглядел в окно, а потом вспомнил о записке. Сегодня утром я вышел из дому пораньше, чтобы забежать в парк — по выходным Маринка могла оставить мне послание. Нырнул в подземный переход, вынырнул у Дворца пионеров, спустился в парк. Проверившись, не спеша миновал ротонду, косясь на толстые белёные колонны. Ага, ноль нарисован! Это значит: «Вам письмо!».
Опираясь о ствол старого кручёного осокоря, я сделал вид, что тяну сползший носок, а сам пошарил в небольшом дупле. Есть записочка!
…Автобус качало да потряхивало, и короткий текст на половинке листка в клеточку прыгал перед глазами: «Завтра я уезжаю. Вероятно, надолго. Я буду очень скучать — правда. Сама поражаюсь нашим отношениям. Другой бы на твоём месте давно бы порвал со мной, вот честно! Я ведь прекрасно понимаю, чувствую, чего хочешь ты, — и с трудом признаюсь себе в своих желаниях. Каких — не скажу. Только не думай, что это я тебя так утешаю — я утешаю себя. До свидания, надеюсь, скорого».
Сложив записку, бережно спрятал её, чувствуя, что на душе малость полегчало. А впереди, за кисточками пирамидальных тополей, за мостом через мелкую Кодыму понемногу вырастала огромная серая трапеция — градирня сахарного завода, обвешанная листами шифера. Над нею курился пар.
Конецполь[16].
Задерживаться я тут не собирался. Выйдя на малоэтажной Комсомольской, прогулялся по улице, соображая. Возможно, идея сбросить письмо в пригороде наивна. Как-то не верится, что кагэбэшники упустят из виду такой вариант. А в предместье даже легче организовать наблюдение, тут же всего три-четыре почтовых ящика! Вон, кстати, один из них — на углу магазина «Продукты».
Зато сколько их, сёл и посёлочков, вокруг Первомайска! Каменный Мост, Кривое Озеро, Лысая Гора, Мигея, Синюхин Брод… Оперов у вас не хватит, товарищ Андропов, курсантов придётся мобилизовывать! А третье письмо вообще отправлю из Помошной — туда целый час пилить на автобусе…
Не вертя головой, я целенаправленно зашагал к продуктовому и потянул на себя тяжёлую дверь. Дефицитом на полках и не пахло, но шопинг — хорошее прикрытие.
— Триста грамм масла, пожалуйста, — вежливо обратился я к грудастой розовощёкой продавщице.
Брякая серёжками, та поднатужилась, отхватив от здоровенного изжелта-белого куба скромный пластик, ловко завернула его в хрустящую вощёную бумагу и бросила на весы.
— С вас рубль пять копеек, — выщелкала на счётах пышная работница торговли.
Кассовый аппарат залязгал, застрекотал — и выбил чек. Лишь теперь я внимательно осмотрел подходы к магазину, незаметный за двойными стёклами витрин. Всё тихо, спокойно — молодые мамы степенно катят коляски, две бабуськи зацепились языками у доски объявлений, тараторят о своём, старушечьем. Шустрый пацанчик метнулся на велике — наверняка уроки прогуливает, мелочь.
На той стороне улицы, под деревьями, крепко сидит киоск «Союзпечати», но он не годится под наблюдательный пункт — прозрачен, как аквариум. Машин рядом тоже не видать, кроме бледно-зелёного «Запорожца». Никто не занимает лавочку, углублённо изучая «Комсомолку» или «Советский спорт»…
Я принюхался. Кремово-жёлтый брусочек масла издавал дивный сливочный аромат. Отрезать бы сейчас ха-ароший ломоть батона да намазать щедро, не жалея! И с чайком…
Миновав гулкий тамбур, я сглотнул, чуя, как сдувается в утробе голодная пустота. Скорей бы до дому!
Словно исполняя заветное желание, подрулил рейсовый «пазик». Лучше не бывает…
Я непринуждённо опустил письмо в почтовый ящик, пока не разошлась толпа пассажиров, прикрывших меня, и сильно вздрогнул.
— Пи-исьма, письма лично на почту ношу, словно я роман с продолженьем пишу-у! — заблажили «Песняры» из окна напротив. — Зна-аю, знаю точно, где мой адресат — в доме, где резной палисад!
Плюнув, я сел в автобус, а с улицы всё неслось: «Где же моя черноглазая, где? В Вологде, Вологде, Вологде-где-где!».
Народ бойко заполнял салон, и я инстинктивно оценивал каждого, прикидывая, не по мою ли душу он или она. Глупо, конечно: как различить в толпе оперативника КГБ? По длинному чёрному плащу и шляпе, надвинутой на лоб?
Жаль, что «Росита» уехала, теперь некому будет рисовать на колонне ротонды успокоительные звёздочки или тревожные крестики. И нолика больше не увижу…
Сунув руку в карман, я погладил записку от Марины, словно оберег.
«Зато мне дали обещание! — мелькнула бодрая мысль. — Так, глядишь, и мечты оживать станут, желания всякие заведутся… Как это я писал… в десятом, кажется: «Но бьётся живчик между жил: Я жив, я жив, я жив, я жив!».
Может, и так…
С завизгом сложив дверную гармошку, «пазик» пофырчал и тронулся.
— В день 105-й годовщины со дня рождения Владимира Ильича Ленина, — гулко разносил громкоговоритель с балкона Дома Советов, — строители Байкало-Амурской магистрали завершили возведение временного совмещённого моста через реку Бурея длиной шестьсот двадцать два метра и автодорожного моста через реку Гилюй…
Проехавший автобус перебил диктора. Так я и не узнал, насколько велики оказались пролёты гилюйского моста, — металлический голос сменился бравурным маршем. Впрочем, радостный настрой держался и без музыки — тихое ликование охватывало улицы, заметая дома красным с золотом, заряжая людей весёлой бесшабашностью.
Меня то и дело обгоняла нарядная детвора. Тёмный низ, белый верх — и пламенеющая шейная косынка. Пионер — всем ребятам пример!
Чем ближе к школе, тем чаще разгорались огоньки пионерских галстуков — ребятня поспешала, чуя празднество. Мимо прошла девочка в короткой синей юбочке и белоснежной накрахмаленной блузке, в гольфах и чёрных туфлях. Её тугие косички свернулись крендельками и распушились бантами, подрагивавшими от волнения. Училась она, скорее всего, в четвёртом классе, и сегодня, в день рождения Ленина, её торжественно примут в пионеры.
Девочка бережно несла выглаженный галстук на сгибе руки, красно-оранжевый лоскут ацетатного шёлка, и жутко переживала. А вдруг её не возьмут? Все в классе станут пионерами, а она так и будет ходить с октябрятским значком…
В школе наигрывала музыка, запущенная радиоузлом. Детские голоса хором выпевали «Картошку» и «Взвейтесь кострами…», перемежая пафос народными хитами вроде песенки Крокодила Гены. Но вот грянул требовательный звонок, и радио испуганно выключилось.
— Миша!
За спиной послышался торопливый цокот каблучков. Меня догоняла Светланка. Я узнал её по «модельной» причёске — Маша Шевелёва собирала волосы в хвост без причуд, Света же постриглась с тем умыслом, чтобы длинные пряди выгодно обрамляли её суживающееся к заострённому подбородку лицо. Впрочем, вовсе не стрижка завладела моим вниманием, а короткое школьное платье, оголявшее ноги до середины стройных бёдер.
— Опаздываем? — игриво спросила Светлана, поправляя кружевной белый фартучек. Держа портфель перед собой, она хлопала по нему гладкими коленками.
— Чуть-чуть, — оправдался я, беззастенчиво любуясь подругой.
Какое счастье, что мини из моды не выходит!
— Миш, ты совсем перестал улыбаться. — Шевелёва мотнула головой, отбрасывая чёлку набок.
— Разве? — вяло удивился я. — Не обращай внимания, Светланка, просто настроение — ниже нуля. Но тебе я всегда рад, ты же знаешь.
— Знаю, — лукаво улыбнулась девушка. — Я даже заметила, куда именно ты смотришь!
— Тянет… — отвечаю со вздохом.
Света довольно блеснула глазами, но тут же щёчки её залились румянцем.
— Извини, говорю что попало, — неловко пробормотала она. — Заигрываю будто!
— А мне это очень нравится! — с деланым энтузиазмом развиваю тему. — Только без «будто»!
Шевелёва зарделась ещё пуще, кончиками пальцев оттягивая вниз подол платья. Справляясь со смущением, она выдала свою прибаутку, которую я не слыхал с восьмого класса:
— Вельми понеже! — и вздохнула, изображая кротость: — Аз есмь. Житие мое…
— Паки, паки… — мигом подхватил я. — Иже херувимы![17]
Светлана весело рассмеялась, а вот у меня не вышло — квёлый дух не давал даже наметить улыбку.
— Ты так и не говорил с Инной? — поинтересовалась Шевелёва, по-женски жалостливо гладя меня по рукаву.
— Пробовал, — пожал я плечами. — Без толку.
— Вот до чего же вредная! — с досадой воскликнула Света.
— Да нет, — заступился я неохотно, — Инна не вредная. Просто… Понимаешь, она живёт как бы в своём собственном мире, немного нездешнем. Её никогда не обманывали по-крупному и тем более не предавали, любили только. Инка не закалена опытом неудач, понимаешь? И поэтому очень ранима.
— Да дура она, вот и всё, — неодобрительно насупилась Светлана.
— Не преувеличивай, — сказал бесцветно. — Ей и самой сейчас больно, погано, противно… А-а! — махнул я рукой. — Пошли, а то и правда опоздаем.
Света шибче зацокала каблучками по опустевшей рекреации.
— А вы почему ещё не на уроке? — догнал нас голос директора школы, одновременно грозный и всепрощающий. Недаром в школе его прозывали по-доброму — Полосатычем.
— Здрасте, Пал Степаныч! — сказали мы со Светланой дуэтом и шмыгнули в класс.
После четвёртого урока объявили классный час. На перемене мои соученики сначала изобразили табун, несущийся в столовую, а затем, сытые и довольные, степенно воротились. Девятый «А» собрался почти весь, только Сосна с Дэнчиком ушли по-английски. Впрочем, этого хватило, чтобы Аллочка обиженно надула губки.
Я вольготно раскинулся за партой — одиночество имеет свои бонусы. Неожиданно мне приспичило увидеть Инну, но не оборачиваться же, чтобы посмотреть!
Крутанул головой, встречаясь с понимающим взглядом Риты Сулимы. Глаза её тут же залучились ехидством.
— Потерял что? — осведомилась она с деланым сочувствием.
— Ещё нет, — буркнул я, лихорадочно ища подходящую тему. — М-м… А ты чего в Центр не заходишь?
— А что мне там делать, Гарин? — насмешливо пропела Рита и зловредно, словно мстя за 8 Марта, ввернула: — Тебя соблазнять?
Девушка грубовато хохотнула. Мне всегда казалось, что она нарочно издаёт такие вот смешки, лишь бы опроститься, подпустить толику вульгарности в свой образ роковой, всё изведавшей красотки.
— Ну вот, опять по фамилии, — скорбно вздохнул я. — За что хоть в немилости?
— Сам догадайся! — отрезала Сулима.
Я медленно развернулся, скользнув взглядом по Дворской. Вытягивая точёную шейку, Инна рылась в портфеле.
«Что за жизнь, — постно подумал я, — и молодой совсем, и здоровый, а радости — ноль целых хрен десятых…»
Саня Заседателев, наш записной активист, развёл суету с вывешиванием большого красочного плаката и торжественно встретил в дверях «гостей на час» — упитанного благодушного пролетария на пенсии и какого-то по счёту секретаря райкома партии, то ли второго, то ли третьего. Функционер выглядел озабоченным и нервным, он всё время поправлял большие чёрные очки и вертел в руках кожаную папку.
«Похож на молодого учителя, едва закончившего пединститут», — прикинул я безучастно.
— Сегодня с нами представитель райкома КПСС Владимир Кириллович Пивоваров, — гордо объявил Заседателев, — и заслуженный рабочий завода имени 25 октября Семён Миронович Петренко!
Все с готовностью похлопали.
Циля Наумовна, как всегда, притулилась на последней парте, а Безродная вышла к доске как на сцену и с чувством прочла стихи о Ленине. Класс занимался своими делами, втихушку играл в «морской бой», а голос комсорга взволнованно звенел:
Трудясь, мы знаем: Ленин с нами!
И мы отважно под огнём
Несём в боях сквозь дым и пламя
Венчанное победой знамя
С портретом Ленина на нём!
Я поморщился. Неужели нельзя было найти более одарённого стихотворца? Дутый, натужный пафос!
— Очень печально, — Пивоваров сверкнул на меня очками, — что не все согласны с точкой зрения комсорга на роль Владимира Ильича в нашей истории… Или я не прав?
Аллочка чуть испуганно глянула в мою сторону, а классная, похоже, готова была выступить на защиту — видать, и её покоробили враждебные нотки в секретарском голосе. Спасибо, Циля Наумовна, отгавкаюсь как-нибудь…
— Вы не правы уже в самом посыле, Владимир Кириллович, — холодно ответил я. — Алла прекрасно читает стихи, но выразила мнение не лучшего поэта. Вторая ваша ошибка — в однобоком представлении о Ленине. Для вас он прежде всего — историческая личность! А ведь Ильич ещё и человек, такой же, как мы с вами, со своими тревогами, суждениями, ценностями. Если бы не болезнь, Ленин вполне мог бы дожить до полёта Гагарина в космос! Или я не прав?
Пивоваров покраснел, а вот Петренко, деливший с ним парту, заёрзал, кашлянул и заговорил неожиданно густым басом:
— Хорошо сказал, мальчик, хоть и дерзко! Хе-хе… Нынче мне за семьдесят, а когда я был в твоём возрасте, то видел Владимира Ильича на митинге. Вот так, как тебя сейчас, рядом почти! И видел, и слышал! — Тут он прищурился почти по-ленински, с насмешливой хитринкой в глазах: — А вот какая твоя точка зрения на… как там… на роль в истории? Ильича, я имею в виду. А?
— Выходи, Миша! — Безродная посмотрела на меня с весёлой приязнью. — Изложишь нам своё мнение!
Я пожал плечами и вышел к доске. Класс оживлённо задвигался, а третий секретарь вцепился в свою папку, будто боясь, что её вот-вот отнимут.
Спасибо Инне, настроение — чуть выше нуля. Потому и зажатость еле отразилась на моём лице — так сухая тряпка стирает с доски задание на дом, оставляя меловые тени буквочек. Обведя класс глазами, я длинно вдохнул воздух и неторопливо начал:
— В школе учат, что Ленин — это вождь пролетариата, что он создал первое в мире государство рабочих и крестьян. Всё верно, но это уже готовые ответы. А вам приходило когда-нибудь в голову, что было бы с нашей страной без Ленина?
Весь класс смотрел на меня, кроме Инны — девушка упорно отворачивалась к окну. Уголки её губ поникли, а крупная прядь пшеничных волос апатично спадала на щеку, чуть закрывая лоб. Зато беззащитная стройная шейка вся на виду, и за лилейным кружевом воротничка прятался слабый розовый след поцелуя.
От прилива горькой нежности мне сдавило горло.
— Роль Владимира Ильича в нашей истории… — хрипловато проговорил я, унимая волнение. — Мы… Мы часто повторяем: Великий Октябрь, Великий Октябрь… А почему он великий? Давайте вспоминайте! Мы же все проходили Февральскую революцию! Только никакая это была не революция и даже не переворот, а предательство. Генерал Алексеев выбил у царя отречение, и кто он после этого? Это же всё равно что на пассажирском лайнере поднять бунт, а капитана — за борт!
— Да царь сам виноват! — громко сказал Андрей Жуков, и на него стали оглядываться. — А чего? Слабаком был Николашка! На фиг такой капитан нужен…
По классу перекатился смех.
— Всё правильно, — миролюбиво согласился я. — Но хоть кто-то должен же у штурвала стоять, да ещё во время войны? Сам подумай — учинить разброд под натиском врага! И вы посмотрите, какое время выбрали для переворота! Ведь летом семнадцатого русские войска готовились перейти в наступление. Тысячи складов были забиты оружием, боеприпасами… Даже новые шинели с «разговорами» нашили, шлемы-«богатырки» наготовили — те самые, которые позже прозвали будёновками. Царская армия могла бы уже к зиме расколошматить немчуру и пройтись победным маршем по Берлину, а тут измена! Здрасьте, приехали!
Третий секретарь беспокойно заёрзал, видимо, сравнивая мои суждения с «Историей КПСС», и глядел на меня по-прежнему настороженно, как Ленин на буржуазию.
— А шо за «разговоры»? — завертелся Куракин.
— А это хлястики такие, нагрудные, — со знанием дела объяснила Маша. — Ту шинель художник Васнецов придумал, чтоб была похожа на стрелецкий кафтан.
— А-а…
— Бэ-э! — Шевелёва озорно показала язык.
Циля Наумовна строго постучала карандашом по парте, утихомиривая шалунишек.
— До власти дорвались болтуны и сколотили Временное правительство, — продолжил я, вспоминая демократический угар девяносто первого. — Для начала «министры-капиталисты» упразднили погоны, а заодно и дисциплину в армии. Теперь нижние чины не службу несли, а семечки лузгали на митингах. Командир кричит: «В атаку!», а солдатня ему: «Тебе надо, ваш-бродь, ты и шуруй! А нам и в окопах хорошо».
Одноклассники засмеялись.
— Пошли самосуды над офицерами, братания с немцами, а сотни тысяч дезертиров-крестьян маршировали до дому — землю делить… — Я поймал себя на том, что ищу в классе серьёзные глаза тех, кому не смешно. — Ну и прихватывали с собой винтовки, пулемёты, даже пушки. Так вот и начиналась Гражданская война…
— Я не понял, — озадачился Почтарь, горбясь над партой, — они что, эти «временные», совсем, что ли, дурные были?
— Хуже, Паха! — Я безнадёжно махнул рукой. — Это были самые настоящие вредители. Они ж не только армию и флот разложили, а и полицию разогнали, и жандармов, и даже суды! Зато уголовников выпустили из тюрем как жертв царизма! — Я немного помолчал, словно делая перерыв на осмысление былого. — На заводах и фабриках — разруха, на транспорте развал, деньги обесценились… По всей России хаос и анархия… Вот тогда-то и грянула Великая Октябрьская социалистическая революция! Большевики взяли власть в свои руки и стали наводить порядок…
Я «пощупал» Пивоварова — третий секретарь малость успокоился насчёт моей диссидентской сущности.
— А теперь представим, что случилось бы, не будь компартии и её вождя. По-моему, тут без вариантов! Сценарий один: Россия быстренько распадается на уделы, а в восемнадцатом году к нам заявляются незваные «спасители» из Антанты…
— А чё это в восемнадцатом? — выкрикнул с места Изя. Альбина на него зашикала, но он-таки договорил, вжимая голову в плечи и жмурясь, как нашкодивший кот: — Чё не раньше?
— Так ведь война же шла! — изобразил я кроткое недоумение. — Германия и сама была не прочь «расширить жизненное пространство» за наш счёт. А вот как сдулись немцы, так Англия, Америка, Франция с Японией и начали бы отхватывать от русского пирога самые смачные куски — Север, Украину, Кавказ, Дальний Восток…
— А Япония тут при чём? — неподдельно удивился Динавицер.
— Ой, Изя! — не выдержала Аля. — Историю надо было учить!
— А нам такого не задавали! — вывернулся Изя.
— Мон шер, самураи тоже входили в Антанту, — подсказал Жека.
— Вот! — обличающе сказала Ефимова. — Он знает, а ты почему-то не знаешь!
— Да ладно… — заныл Изя обиженно.
Циля Наумовна грозно застучала карандашом. Динавицер сел в позу примерного ученика и поднял руку.
— И чё? Захапали бы весь наш Дальний Восток?
— А кто бы им помешал? Развалили бы наше отечество на бесправные колонии, протектораты и подмандатные территории! — Выдержав паузу, я договорил: — А Ленин собрал их в «великий, могучий Советский Союз». Вот такая была роль у Ильича. Можно хвалить его, можно ругать, но без него и о самой «нашей истории» не пришлось бы говорить, мы бы потеряли её вместе с державой. А теперь вот учим «Историю СССР»!
Ненадолго зависла тишина. Петренко крякнул, первым захлопав в ладоши, — и я сорвал бурные аплодисменты. Только Пивоваров рукоплескал как-то неуверенно, а Циля Наумовна то хлопала, то грозила мне пальцем, чтоб не пугал так райком.
— Молодец, парень! — заценил старый рабочий и крепко пожал мне руку, привставая. — Всё как полагается, как надо! А ты не куксись, Кирилыч. Видал, какая смена растёт?
— Вида-ал… — с сомнением протянул секретарь.
— Что? — ехидно прищурился Петренко. — Не всё уложилось в параграфы? Так это потому, что пацан сам думает, а не чешет по писаному да согласованному!
Забренчал звонок, и классная повысила голос:
— Не расходимся! Все на торжественную линейку!
— На улицу, Циля Наумовна? — дисциплинированно спросил Заседателев.
— В актовый зал! Товарищи, вы с нами?
— А как же! — хмыкнул пролетарий, залихватски подкручивая пышные усы.
И девятый «А» повалил в актовый. Инна продефилировала рядом, но даже не посмотрела в мою сторону. А я не огорчился. Привыкаю, что ли?
— Миша, подожди!
Меня догнали близняшки — и решительно взяли под руки.
— Миша, ты был молодец! — серьёзно похвалила меня Светлана.
— Почему — был? И остался! — рассудила Маша.
— Балда! Я имею в виду, что этого деятеля уделал, райкомовского.
— Сама балда!
— Миша, чего она обзывается?
— Вот наглая! Вот наглая! — возмутилась Маша. — Первая же начала!
— Девушки, не ссорьтесь! — сказал я внушительно. — Какой пример вы подаёте подрастающему поколению?
— Так именно! — припечатала Света, задирая носик.
А подрастающее поколение робко просачивалось в актовый зал — уже в пилотках, но ещё без галстуков. Тут на меня налетела старшая пионервожатая и затараторила со скорострельностью пулемёта.
— Понял? — выпалила она одиночным и ускакала.
— Ага, — сказал я вдогонку и обратился к двойняшкам: — Чего она хотела? Чтобы я тут стоял? Или где?
— Чтобы ты принимал в пионеры! — растолковала Маша, задирая соболиные бровки. — Как комсомолец, спортсмен, отличник…
–…и просто красивый парень! — подхватила Света.
Девичий смех радостно переплёлся, сводя сестричек в трогательном консенсусе.
–…Я, — взвился высокий звонкий голос, — вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!
Ряд мелких ответил вразнобой:
— Клянёмся!
Я шагнул навстречу той самой девочке, что обогнала меня на улице, и спросил её, лишь бы убавила нервную дрожь:
— Как тебя зовут?
— Ин-на… — выдохнула юная пионерка. Пятна нервного румянца на её щеках разгорелись ещё пуще.
Ободряюще подмигнув, я аккуратно повязал ей галстук и салютовал:
— Будь готова!
— Всегда готова! — счастливо воскликнула девочка Инна.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Целитель. Двойная игра предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
13
Как правило, для эскорта использовались так называемые дублёрки — «Волги» ГАЗ‐24–24 с 200-сильными двигателями от «Чайки».
15
Как правило, самые употребляемые семь букв русского алфавита (их запоминают по фразе А И ТЕСНО) занимают первую строку сжимающей таблицы и получают обозначения от 1 до 7. Остальные буквы и знаки обозначаются двухзначными числами.
16
Местечко под Первомайском у впадения Кодымы в Южный Буг, основанное в 1622 году. С 1634-го укреплено фортецией против татар. Бывшее имение Станислава Конецпольского, великого коронного гетмана, каштеляна Краковского и пр., и пр., и пр. Название связано с выражением «конец польски» из старинных межевых записей — именно здесь в XVII веке проходила крайняя граница Речи Посполитой.
