Целитель. Двойная игра
Продолжение популярного цикла, начатого романами «Целитель. Спасти СССР!» и «Целитель. Союз нерушимый?». Михаил Гирин, по собственному желанию очутившийся в «эпохе застоя», ведет двойную жизнь – открытую для всех и тайную. Примерный школьник Миша учится в 9-м классе, ходит на субботники и занимается техническим творчеством, а вечером спасает своих и убивает врагов, шлет шифровки в КГБ, рассказывая о том, что будет, о тех, кто предаст и кто останется верным Советскому Союзу до конца. За Мишей Гириным идут по пятам КГБ, «Моссад» и ЦРУ, но ему пока что удается уйти от погонь, скрываясь под разными личинами. Но у противников железная хватка, а Михаил оставляет «следы» – исцеленных им людей. Правда, Гирину удалось вылечить самого Суслова, но станет ли «тезка» надежным союзником?
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Целитель. Двойная игра предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 1
Весна потягивалась в дремотной истоме. Робкая и нагая, она нежилась на мягкой травке, опушившей чернозём, стыдливо прикрываясь кипенно-белыми кружевами цветущих абрикосов. Голым ветвям не хватало сквозистого зелёного марева — им деревья окутаются чуть позже, как только распустятся первые клейкие листья, но почки уже набухали, словно соски взволнованной девушки.
Где-то далеко на простуженном севере, под Псковом или Ленинградом, в эти самые дни начинался ледоход — рыхлые, раковистые льдины лопались, натужно трогаясь с места, и ясное синее небо удоволенно смотрелось в талые воды.
А здесь, на югах, земля мреет от благодатного тепла. Не того сугрева, что в средней полосе, зыбкого и неверного — отшагнёшь с солнцепёка в тень, и сразу мурашки; нет, держится устоявшийся плюс. Лучезарный воздух истекает запахами буйной жизни, полузабытыми за зиму. Они будоражат воображение и дают волю шальным желаниям…
Щурясь на яркое спелое солнце, я оглядел школьный двор — асфальтированные дорожки, клумбы с полёгшими космеями, иссохшими на корню, выкрашенная серебрином статуя девочки с лейкой. Юркие первоклашки сновали, как мелкая рыбка в пруду, вопили тонкими голосками и бесились: растрёпанные мальчишки дёргали нарядных девчонок за косички, а те давали сдачи — лупили обидчиков портфелями. Пузырящиеся рубашонки, пышные банты и кокетливые фартучки белели напоказ, не прячась под пальтишками и шапками. Теплынь!
Крепко зажмурившись, я подставил лицо лучам — звёздный жар мигом впитался незагоревшей кожей. Вот бы ещё нутром согреться…
Грянул звонок на урок, мешая бравую набатную трель со старческим дребезгом. Пора.
Вопящие малолетки чуть не снесли меня в монументальных школьных дверях. Я быстро поднялся наверх по широкой лестнице с исшарканной ковровой дорожкой — у нас по расписанию урок начальной военной подготовки, а Макароныч терпеть не может, когда опаздывают.
Гулкие отголоски метались по школьным коридорам, разнося стихавший говор и топот. Сворачивая мимо большого зеркала на втором этаже, где скоренько прихорашивались хихикающие семиклассницы, я глянул на своё отражение — не хотелось входить в образ Пьеро. Да нет, лицо как лицо — сжатые губы, жёсткий взгляд. Не совсем в тему для шестнадцати годиков, но мне можно, меня девушка бросила…
Услыхав далёкий командирский голос военрука, прибавил шагу. В классе НВП, чьи стены завешаны плакатами на армейские сюжеты, наблюдалась та же весёлая возня, что и парой этажей ниже, в царстве октябрят. Комсомол тусовался.
Красавица Рита аккуратно и сосредоточенно складывала шпаргалку. Общественница Алла Безродная, наш кудрявый комсорг, строчила заметку для стенгазеты. Драчливый Сосна гнул к парте соседа, вечно мятого Дэна. Тот сопел и бубнил уныло: «Я тя трогаю? Я ж тя не трогаю…»
На свободном пятачке у доски лощёный Женька Зенков разучивал йоко-гери с Дюхой Жуковым, лохматым ясноглазым крепышом. Выходило не очень, хотя выкрик «Ки-и-й-я-я!» в их исполнении звучал весьма натурально.
— Миха, здоро́во! — крикнул чернявый Паша Почтарь, пробегая мимо и сутулясь, словно под обстрелом.
— Привет, — роняю вдогонку.
— Здравствуй, здравствуй, пень лобастый! — с задорной наглостью продекламировал Дэнчик, вырываясь из цепких рук Юрки Сосницкого, но я не поддаюсь на провокации.
— Миш, ты по матёме сделал? — нарисовался Костя Куракин, прозванный Квочкой, и заныл просительно: — Дашь скатать?
— Да там ничего сложного… — достаю из сумки тетрадь. — На.
— Щас я! — радостно засуетился Квочка. — Я быстро!
— Давай…
Увидав меня, Тимоша зарозовелась, глянула виновато, а я, сохраняя на лице серьёзное выражение, подмигнул ей — Зиночка сразу заулыбалась.
Инна сидела рядом с нею, спокойная и отрешённая, теребя кончик роскошной золотистой косы. Бросив на меня рассеянный взгляд, девушка уткнулась в учебник.
Я почувствовал горечь. Ещё позапозавчера у меня было счастье, а теперь она его отняла. За что, спрашивается?
Плотнее сомкнув губы, я уселся за опустевшую парту.
Не люблю слово «страдание», слишком оно затаскано. Переживал, да. Хотя зла на Инну не держал, понимал же всё прекрасно — возраст, знаете ли…
Воскресенье провёл как в чаду, даже запашок гари витал. То обида накатывала и в глазах пекло, то подступало чувство потери, и тогда меня выедала, выгрызала кручина, окуная в слепой мрак безысходности. А порой в моей бедной голове роились пленительные образы, порхали розовыми бабочками, изгибаясь округло и дразняще, хотя я не видел Инну даже в купальнике. Ну а фантазия на что?..
— Ки-ийя-я!
— Чего это вы тут делаете? — поморщилась Альбина, вытирая доску. — Прямо в ухо крикнул!
— Так полагается, — важно пропыхтел Андрей, неуклюже опускаясь в стойку дзенкуцу-дачи. — Это карате!
— Какое ещё карате? — удивилась Ефимова. — Балет, что ли?
— Фи! — Зенков манерно сморщил нос и веско добавил, снисходя к простушке: — Не путай приёмчики с фуэте.
— Ой ты, подумаешь! — фыркнула Альбина, кладя тряпку. — Детский сад, штаны на лямках!
Развернувшись, как по команде «кругом», она гордо продефилировала мимо. Стрельнула глазками в мою сторону, в Инкину, но смолчала, лишь незаметно для класса положила мне руку на плечо, слегка сжимая пальцы: держись, мол. Села напротив, через проход, и занялась любимым делом — Изю воспитывать.
— Идёт! — придушенно крикнул Почтарь, заскакивая в дверь и падая на своё место.
В класс стремительно ворвался военрук — невысокий, в меру упитанный, с пышными усами и при полном параде.
— Здравствуйте, бойцы! — бодро воскликнул он.
— Здравия желаем, товарищ майор! — дружно ответил класс.
— Вольно, — сказал Марк Аронович с забавной важностью. — Сегодня мы будем изучать автомат Калашникова…
Одноклассники оживились, подняли шум, задвигались, а Макароныч торжественно отпер самодельный облупленный сейф и вынул парочку АК‐74. Мои друзья даже привстали, чтобы лучше разглядеть настоящие огнестрелы.
Мне было неинтересно — в армии насмотрелся, да и не до того. Я обдумывал действительно серьёзный проект для Центра НТТМ. Через силу обдумывал, вопреки, назло! Амурные нелады отлично мотивируют…
Что там тюнингованный ИЖ да сумка на колёсиках! А не замахнуться ли нам на сверхпроводники? На высокотемпературные? ВТСП — это вам не хухры-мухры, тут Нобелевкой пахнет! Да чёрт с нею, с премией, кто ж её вручит школьнику… Но слава-то придёт! А мне известность нужна срочно, просто позарез — публичного человека куда сложнее упрятать в какое-нибудь секретное узилище со всеми удобствами. Ну не верю я, что Андропов бросил меня искать! Это же его долг, его обязанность — найти и обезвредить…
Макароныч увлечённо повествовал о спусковых механизмах и прочих интересных вещах, а я погрузился в омут памяти.
Проще всего сработать сверхпроводящий купрат из окиси висмута-стронция-кальция-меди. Главное, компоненты найти легко! К тому же у зёрен висмутовой керамики ровные края, они как детские кубики — хватит простого сжатия, чтобы их упорядочить… Нет, лучше по-научному — текстурировать!
Всё портит один мерзопакостный изъян — ток в БИСКО[4] очень уж быстро падает с ростом внешнего магнитного поля. Ну и толку тогда? Лучше всё-таки попробовать ИБКО, хотя там кристаллы больше на бильярдные шары похожи, замучишься текстурировать. А мы их под пресс! Сдавим в «таблетку» — и вуаля…
На некоторое время я выпал из реальности, блуждая по этажам мироздания, спускаясь всё ниже, туда, где кванты правят бал. Там даже «таблетка» из металлооксидной керамики, крохотная, как двухкопеечная монета, — маленький космос. Холодное дыхание жидкого азота замораживает — и сближает. Все электроны таблеточного пространства гуляют Куперовскими парами — бешено вихрясь в могучем токе, они выталкивают вон магнитное поле, справляя эффект Мейснера[5].
А ниже электронного неистовства, в тёмном подвале Вселенной, таятся чудовищные энергии, сплачивающие пространства и времена…
— Гарин! — строго окликнул военрук.
— Да? — очнулся я от физических грёз.
По классу прокатился смех, а Зенков, мявшийся около учительского стола, с надеждой глянул на меня — в руках он держал затвор.
— Разобрать, — приказал Макароныч, вручая мне «калаш», — и собрать!
— Есть, товарищ майор, — хладнокровно ответил я.
— Время засекать? — прищурился военрук.
— А давайте!
Майор поднял руку, глядя на часы, и дал отмашку.
— Начали!
Ухватив автомат за цевьё левой рукой, правой я взялся за рожок, большим пальцем нажимая на защёлку, и вынул его. Выставил переводчик в положение «ОД», отвёл рукоятку затворной рамы назад — ага, патронник пуст. Спустил курок с боевого взвода, выудил «пробирку» пенала, отделил шомпол, крышку ствольной коробки, затвор…
Вскоре все части лежали на столе, я даже дульный тормоз-компенсатор свернул. Мельком полюбовавшись разложенными деталями убойного механизма, быстренько собрал их в обратном порядке и поставил АК на предохранитель.
— Готово!
Макароныч засёк время.
— Однако! — крякнул он. — Тридцать шесть секунд! Пять с плюсом. Молодец, Гарин, садись!
Я кивнул и вернулся на место. Пять так пять. Близняшки с передней парты оглянулись, голова к голове.
— Законно! — восхитилась Маша. — Картина «Защитник Родины». Я так ни за что, ни за что не сумею!
Света молча кивнула, поддерживая сестричку, и улыбнулась мне, как только она умела — мягко, ласково и в то же время с легчайшей грустинкой.
— Для девушек норматив пониже, — успокоил я обеих, а глядел на одну Светланку, словно отвечая на невысказанное.
Чинный порядок как будто отменили — «бойцы» толпились у стола, по очереди расчленяя бедный «калаш». Гвалт болельщиков с советчиками полнил класс, и военрук говорил на повышенных:
— Аля, не отделяй затвор от рамы одной рукой! Женя, не бросай части как попало! Это оружие, а не мясорубка! Эй, эй! Вы что, совсем? Контрольный спуск делают с наклоном, а не целясь в окно!
— Куда лезешь, мон шер? — куртуазно произнёс Жека, отпихивая Изину руку загребущую. — Моя очередь!
— Чё это? — возмутился Динавицер. — Я первый!
— Вас тут не стояло! — хохотнул Дюха, оттирая мелкого, курчавого и лупоглазого Изю. — Точка — и ша!
— Дай посмотреть! — бесцеремонно вклинилась Рита.
Мальчишки шарахнулись под напором её бюста, как тюлени от ледокола. Женька угодливо вручил автомат девушке, и Сулима благосклонно кивнула, принимая подношение.
— А чё это? — затрепыхался Изя.
— Отвали, моя черешня! — небрежно выразилась Рита, взвешивая «АК‐74» в руках.
Чтобы сосредоточиться, мне понадобились ручка и листочек.
«Берём окись иттрия, углекислый барий, окись меди, что там ещё… — возвращался я памятью в «святые девяностые». — Тщательно размалываем шихту, прессуем — и весь день отжигаем при девятистах градусах с хвостиком, плавно поднимая нагрев, градусов по сто в час. Снова всё перемалываем, порошок под пресс, чтобы уплотнить керамику, и отжигаем «таблетки», поддувая кислород. Только остужать надо медленно-медленно, так что весь процесс затянется надолго. Придётся ночью дежурить, за термометром следить, за подачей о-два… И будет нам счастье!»
Раздражённо скомкав листок, я чуть не запулил его в угол, но вовремя тормознул замах. Какое счастье, дурака кусок? Где ты его видишь? В текстурированной бляшке сверхпроводника?
Я медленно выдохнул. Всё, хватит гордыню тешить! Сегодня же поговорю с Инной. Прямо на перемене!
Словно потворствуя моему желанию, грянул звонок, отзываясь гулким эхом. «Детки в клетке» разом всполошились, загомонили, готовясь вырваться на краткую волю.
— А стрелять когда? — крикнул Сосна, дёргая молнию на пухлой папке.
— У вас сборы двадцатого. Вот тогда и постреляете. — Макароныч сгрёб автоматы и сунул их в сейф. — Вольно! Разойтись!
Одноклассники повалили вон, галдя и перекрикивая друг друга, устраивая в дверях весёлый затор, а я оглянулся на Инну. Девушка флегматично собирала портфель, обиженно надув губки. На белой лямке фартука, словно ранка, краснел комсомольский значок, а между бровей залегла печальная складочка.
Бросив взгляд в спину выходившему военруку, я встал — холодок струйкою стёк по хребту.
— Инна, я ни в чём не виноват перед тобой, — заговорил с чувством, подбираясь ближе. — Наташа — просто моя знакомая! Зимой я ей серьёзно помог, и с той поры мы не виделись. А тут вдруг встретились! Ну обрадовалась девушка, ну бросилась целовать… И что с того? Я никогда тебя не обманывал, ты же знаешь, и люблю одну тебя… Я…
Инна стояла тихая, будто потухшая и вдруг с силой швырнула портфель на парту.
— Не знаю! — тонко выкрикнула она. — Не верю! И не люблю!
Я метнулся на перехват, обнял, прижал к себе.
— Ну что ты такое говоришь! — забормотал, торопясь высказаться. — Инна!
— Пусти! — Девушка яростно вырывалась. — Пусти сейчас же!
Высвободив руку, она влепила мне пощёчину.
— Ненавижу! — исказились её вздрагивающие губы. — Ненавижу тебя!
— Да постой же… — Я с силой обхватил извивавшуюся Дворскую. — Ну послушай же ты меня!
— Пусти, сказала!
Сдавшись, я молча отступил. Девушка схватила портфель и выбежала из класса.
А меня скрутило такое отчаянье, что я не справился с собой — горючие слёзы так и брызнули. Безобразно скривив лицо, упрятал его в ладони, и плечи мои жалко затряслись. Я шипел, ругался шёпотом, но едкая влага по-прежнему жгла мои глаза. Всё кончено!
В душе разверзался космически чёрный провал, лишая надежд, утягивая мечты за горизонт событий…
— Ну вот зачем? — прорывалось навзрыд. — Зачем?
Я стоял, горбясь и шмыгая носом, ладонями возя по щекам. Прилив амока схлынул, оставляя тоскливое безразличие и опустошённость. Всё кончено… Пусть.
Спасибо Насте — положила в кармашек пиджака выглаженный носовой платок. Мягкая ткань впитала горючую мокроту, отирая зудящую кожу. «Умылся бы, спаситель СССР!» — подумал с изрядной порцией желчи.
Выцепив сумку, я поплёлся в туалет.
Дворовые качели монотонно, уныло скрипели и ржаво взвизгивали, мотаясь под весом голенастой девчонки. Остывающий воздух ворошил её пушистые волосы, а распущенный алый бант полоскался вымпелом то за худенькой спинкой, то перед довольным личиком.
— Ин-на-а! — доплыл мамин зов. — Домо-ой!
— Ещё пять мину-уточек!
— Домой, поздно уже!
— Иду-у…
С силой притянув стальные ворота гаража изнутри, я нервно махнул рукой, срывая злость на выключателе, заляпанном краской. Да будет свет.
Резкая вспышка из тесной каморки, которую дядя Вова называл «комнатой отдыха», раскаталась жёлтой ковровой дорожкой, загоняя мрак в тёмные углы.
В гаражном боксе было тепло и даже уютно — гудел огонь в самодельной буржуйке, изгоняя застоявшуюся волглость. Красный накал жарил в печные щели и отражался мятущимися бликами на пыльных экранах сломанных, полуразобранных телевизоров, что прогибали полки стеллажа напротив.
Ещё б «Москвич» стоял на смотровой яме для полного антуражу, но не получалось у семьи Гариных «накопить и машину купить», как взывала реклама в сберкассе. То-олько тысчонку подсоберём — дачу надо строить. Опять начинаем откладывать. Стойко держимся полгода — и тут новый соблазн: «А не махнуть ли нам в Крым?»
Конечно, махнуть! Коктебель, Ялта, Севастополь! Число полученных впечатлений обратно пропорционально сумме сделанных накоплений…
— Ничего, будет и на нашей улице праздник… — прокряхтел я, водружая на верстак механический реликт — пишмашинку 1934 года выпуска.
«Ундервуд Универсал» обошёлся без сложного ремонта. Так только — винтики подкрутил, пружинки заменил, отчистил буквенные колодки, подтянул, смазал и — вуаля. Главное, бумаги не коснуться, не наследить. Лист я вставлял в хирургических перчатках, а вот колотить по клавишам удобнее голыми пальцами.
Самиздатовцы, что перепечатывают брехливые эпохалки Солженицына, уверены: отпечатки литер всех пишущих машинок хранятся в КГБ. Вот и писаются от страха, заслышав неурочный звонок в дверь. Зря мокнут — все шрифты не учтёшь, да и кто мешает их перебить? Что я и сделал, кстати, а то мало ли…
Разогнав тяжкие мысли, роившиеся в голове, будто мушня над вареньем, присел на табуретку в позу пианиста — и заёрзал: а дверь?..
«Конспигация, конспигация и конспигация!» — как завещал великий Ленин…
Выглянув из «комнаты отдыха», я убедился зримо — мощный засов задвинут, враг не пройдёт. О, окно же ещё! На улице смеркается, а у меня тут яркая лампа-соточка…
«Господи, как же ты мне надоел…» — подумал утомлённо.
Я плотнее прикрыл ставни, вводя режим полного затемнения, и вернулся на табурет, умял седалищем неровно вырезанный кусок истрёпанного поролона.
— Чучело… — буркнул, адресуясь к себе, и заправил чистый лист полупрозрачной папиросной бумаги. Подмётное письмо! Всё как в книжках про попаданцев.
Поправив лист, я стянул перчатки и защёлкал клавишами, посматривая, не кончается ли строка — это тебе не ворд-процессор, переноса не будет, лишь механизм звякнет жалобно, и всё — вышел за поля.
Надо успеть дотемна выдать «аналитическую справку» по арабо-израильскому конфликту. Хочется ещё и Африканский Рог зацепить, но тогда у меня не письмо получится, а бандероль.
Дёргая рычаг интервала и вовремя перебрасывая каретку, я печатал:
«Уважаемый Юрий Владимирович!
Извините за рубленый телеграфный стиль — экономлю место.
Мне одному известны губительные последствия советской внешней политики. Мы продолжим нести потери — репутационные, финансовые и человеческие, — если не перестроимся. Нам, СССР, выгоден курс на деконфликтацию с Западом — он принесёт значительные «мирные» дивиденды (например, существенно сократит расходы на оборону). Для зачина скажу, какой линии должна бы придерживаться КПСС на Ближнем Востоке.
Необязательно «дружить» с Тель-Авивом, но будет полезно занять хотя бы нейтральную позицию в арабо-израильских разборках — официально. А неофициально — разваливать ФАТХ и Организацию освобождения Палестины, не гнушаясь ликвидациями; всячески способствовать присоединению к Израилю Западного берега реки Иордан, Иерусалима и Сектора Газа; развивать мультикультурность в общей среде евреев и арабов. Это всё должно стать долговременной программой замирения. Но есть и актуальная задача — тайно поддерживать партию труда «Авода» и её лидеров — Голду Меир, Ицхака Рабина, Шимона Переса. Цель — не допустить прихода к власти в 1977 году блока «Ликуд» и «ястреба» Менахема Бегина, который покончит с социалистической ориентацией Израиля, пусть и слабо выраженной…»
Я размял пальцы. Ох, уж этот мне Ближний Восток! Истоптанный перешеек между полудикой Африкой и разноликой Азией, безрадостная пустыня, выжженная солнцем, за которую упрямо цеплялись древние народы, чьи имена стёрлись прежде Ветхого Завета. Люди гибли за эту землю обетованную с начала времён — под безжалостным накатом фараоновых колесниц, от заржавевших на крови римских клинков или убийственных пулемётных очередей. Здесь лакомо шелестят нефтедоллары и туго-натуго завязываются мудрёные узлы противоречий, распутать которые не в силах ни один смертный. А я всё-таки попробую…
«…Юрий Владимирович, предлагаю установить двухстороннюю связь, — набрал я под конец. — Получаю от вас шифровку по радио с вопросами — и отсылаю письмо с ответами. Ну или делаю закладку. Одноразовый шифроблокнот, раздёрганный на странички, прилагается. Буду на приёме по субботам, ровно в три часа дня…»
Я снова натянул перчатки, умял листочки письма и вложил их в конверт с хвастливыми буквами АВИА. Двадцать против одного, что чекисты ухватятся за вариант «Спрашивайте — отвечаем». Подсуетятся — и денька через три я приму сообщение «номерной радиостанции» из Москвы-матушки. Как Штирлиц.
— Что б ты ещё придумал, — забрюзжал я в манере старого сварливого деда. — Тоже мне, нелегал из будущего выискался…
Открыв лязгнувшую печную дверку, раздражённо пошурудил кочергой, мешая тлеющие угли. Дымное амбре сгоревшего антрацита нахлынуло, перебивая земляной запах картошки — я ещё на каникулах поднял корнеплоды из погреба и пересыпал в ящики. Пусть «картопля» постоит в тепле, ростки выпустит. На Дальнем Востоке мы этот «второй хлеб» в мае сажали, а на Украине самое время — конец апреля. Скоро на дачу…
Выключив свет в «комнате отдыха», осторожно сдвинул засов. Солнце закатилось, и кисейный сумрак уравнял сияние с тенью, бессовестно утаивая краски. Лишь последний свет зари цеплялся за одинокую тучку в вышине, заставляя её стыдливо алеть да наливаться нежным румянцем. Луч бледнел, пока не угас, и хмара тут же поскучнела, подурнела, распухая в серую кучёвку.
— Изнемогла… — пробормотал я, следя за гульнувшим облачком. — Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…
Вечерняя свежесть одолела теплоту, и я поднял воротник куртки — озяб после прогретого гаража. Никого вокруг, даже голосов не слыхать, только за окнами пересветы — люди пищеварили, любились или смотрели хоккей по телику, как там чехи шведов лупцуют[6].
Заперев дверь, я не спеша пошагал к ресторану «Южный Буг», что угловатой массой глыбился впереди. Из фигурных форточек приглушённо доносилась разухабистая музыка — народ гулял на свои трудовые.
Узким проходом-щелью, где держалась знобкая сырца, я выбрался на улицу Шевченко — будто шагнул с околицы сонной деревушки в центр неспящего мегаполиса. Здесь горели узорные чугунные фонари, чередуясь с ветвистыми каштанами. Пульс вечернего города частил — от вокзала долетали гулкие зовы диспетчера; желтея окнами, отходил скорый поезд, а к остановке на углу подкатывал канареечного окраса «ЛиАЗ», утробно взрыкивая мотором и некультурно пшикая тормозами.
На улице — людно и суетно. Ещё час от силы, и она опустеет, лишь последние автобусы будут проворно сновать, нетерпеливо впуская в гулкое нутро запоздавших пассажиров. А пока первомайцы суматошно отоваривались или спешили домой. Лишь влюблённые парочки никуда не торопились — брели сами по себе, наслаждаясь погожим вечером и друг другом.
Я нахохлился и пошагал к площади Ленина. Ближайший почтовый ящик — между книжным и кинотеатром им. Луначарского — пропустил, уж больно оживлённое место. Поберегусь.
Ближе к площади света убавилось, и я как бы между делом бросил письмо в синий ящик, висевший у дверей магазина «Ткани».
Сразу захотелось прибавить шагу, уйти поскорее, скрыться, но я осадил себя — не надо выбиваться из общего размеренного ритма.
И потащился дальше, почти физически ощущая, как сверлят спину недобрые взгляды. Тускло взблёскивая фиолетовым, целятся объективы «Аякса‐12» или «Цинии», запечатлевая странного юнца, подходящего под описание объекта «Миха»… Ой, да ну их всех!
Послание здорово отвлекло меня, заняло важным делом, а теперь вместо отдыха и покоя вернулись переживания.
Я вдруг ощутил гнетущее одиночество. Словно вернулся в полузабытое, почти нереальное будущее, где тихо старился. Где развёлся с любимой женщиной, похоронил отца, а между мной и матерью, между мной и сестрой наросла мёртвая зона отчуждения.
За месяцы, проведённые здесь и сейчас, в «светлом прошлом», я привык к старому новому бытию. Мне было приятно выполнять работу над ошибками — исправлять огрехи, сделанные в «бывшей жизни», и не допускать очередных житейских помарок.
И всё же вернуться в семьдесят пятый насовсем не получалось. Я по-прежнему ощущал себя гостем из будущего, этаким добрым оборотнем, который лишь притворяется своим — сыном, братом, одноклассником. А вот когда полюбил Инну, моё двоившееся «я» как бы слилось, прошедшее время стало для меня настоящим. Но не навсегда…
Поморщившись, я поймал себя на том, что стою у ворот «военного двора». Отсюда виднелся лишь краешек окна пятой квартиры — там горел свет, нагоняя розовые тени. Наташа была дома.
«Можно зайти в гости, девушка только обрадуется… — воровато шмыгнула юркая мыслишка. — Мне даже уговаривать её не придётся, Наташка сама начнёт ко мне приставать…»
Я вздохнул.
«Если ты сейчас пройдёшь к «военному дому», всё так и будет, — подумал кисло. — Что, хочется? Тянет, да? Вот только после ты уже никак не оправдаешься ни перед Инкой, ни перед собой…»
Раздражённо передёрнув плечами, я направил стопы домой.
Громадный «Ил‐76» летел почти пустой — в гулкой грузовой кабине поскрипывал рессорами маленький «УАЗ‐469», прозванный «бобиком», чистенький и ухоженный, как будто только с конвейера, а на жёстких диванчиках, тянувшихся вдоль бортов, дремали два пассажира — она и Ершов.
Марина вытянула стройные ноги, «зачехлённые» безразмерными пятнистыми шароварами, и откинулась на подрагивавшую стенку. Смежила веки, но глаза не хотели закрываться. Девушка вздохнула.
Когда в Первомайск заявился генерал-лейтенант Иванов, главноначальствующий в Управлении «С» ПГУ[7], она насторожилась. Если этот волчара возьмётся за поиски Миши, то надо быть начеку — у Бориса Семёныча может получиться. Но едва Марина изготовилась отвечать на действие противодействием, как её вывели из игры!
«Срочно вылетаете в Узбекистан, товарищ Исаева, — серьёзным тоном сказал Борис Семёнович. — Вы и товарищ Ершов. В Ташкенте вас будут ждать ещё двое — Умар Юсупов и Рустам Рахимов, люди проверенные. Вы — командир спецгруппы. Действовать под видом геологов, и действовать жёстко, Марина Теодоровна, как на фронте! Ершов малость партизанил в Йемене, вы — в Колумбии и Никарагуа, так что вспоминайте навыки. Надо брать «языка» — берите! Ликвидировать — ликвидируйте! Вам разрешены все прямые действия…»
Марина кивала невозмутимо, а душу разрывало надвое. Хотелось, очень хотелось снова выйти на «тропу войны», зачистить отечественную мразь! Но и тревога за Мишу не покидала — как он тут один, без «Роситы»? Переживай за него теперь…
Правда, и вся первомайская группа распалась, не она одна покинула милый городишко на Южном Буге. В старой усадьбе на улице Мичурина остались лишь трое — Славин, Верченко да Вальцев, играющий «Миху» для завзятых театралов из Лэнгли.
Немного успокаивало, что Иванов убыл в тот же день, оставив за себя Синицына. Игорь Елисеевич силён, но Миша сильнее…
— Не спишь?
— А? — Марина вырвалась из своих размышлений и опустила взгляд. Встрёпанный Ершов сидел напротив, протирая глаза.
— Не спишь, говорю?
— Выспалась, в общем-то, — сухо ответила «Росита». — Долго ещё?
Зевая, Гриша посмотрел на часы.
— Подлета-аем… Знаешь, до меня только сейчас дошло, почему именно нас перебросили на «хлопковое дело»… — Он протяжно зевнул, да с хряском, отчего смутился и забормотал: — Информация наверняка от «Михи», а круг посвящённых не должен расширяться…
— Похоже, в общем-то, — кивнула Исаева, делая вид, что ничего не заметила. — А тебя не смущает, что нам выдали «лицензию на убийство»?
— Ничуть, — серьёзно ответил Ершов. — Ты ушла когда, я насел на Елисеича. Мно-ого забавного узнал! В солнечном Узбекистане такое творится, что стыдно звать его советским!
Марина хотела ответить, но тут огромный самолёт просел, теряя высоту и спирая дыхание.
— На посадку идём… — закряхтел Григорий.
Полусекретный военный аэродром схоронился под Ташкентом, а чтоб совсем уж запутать вероятного противника, у рулёжек грелись «кукурузники».
Над единственной взлётно-посадочной полосой дрожал горячий воздух, а вдоль высокого забора буйно цвела сирень. Жара!
Едва «бобик», качая длинной штыревой антенной, скатился по рампе, к Марине вразвалочку подошло пополнение — двое смуглых парней, одетых в мешковатые штаны и балахонистые выцветшие энцефалитки. Аккуратные бородки добавляли фактурности добрым молодцам, похожим, как горошины в стручке. Только одного отличала короткая стрижка, а другой и вовсе сбрил волосы, блестя на солнце загорелым черепом.
— Салом! — жизнерадостно поздоровался бритоголовый, и Ершов метнул в него ревнивый взгляд.
— Привет! — Исаева плавно и томно заправила крупную прядь чёрных волос, выбившуюся из причёски, насмешливо стрельнула глазами в сторону Гриши и сказала шутейно: — Специально так постриглись, чтобы я вас не путала?
Добрый молодец с наголо обритой головой рассмеялся, блестя белыми зубами.
— Угадали! — весело сказал он. — Я — Рустам. Рустам Рахимов.
— Умар Юсупов, — просипел стриженый.
Девушка заломила брови домиком:
— А больше вы ничего не хотите мне сказать?
Умар приложил к сердцу пятерню, немо извиняясь, и загундосил простуженным голосом:
— Когда алеет восток, тени длиннее всего.
— К полудню они исчезают, — выдала Марина отзыв, туманно улыбаясь румяными губами.
— Но на закате протягиваются вновь! — горячо договорил бритоголовый и чуть порозовел.
— Я — Марина, а вот он — Григорий.
Исаева сунула пальцы в кожаный чехольчик от рации. Нахмурилась, похлопала себя по карманам… Над переносицей у неё сложилась сосредоточенная морщинка.
Ершов молча, унимая в себе мавра, пожал руки пополнению.
— Люди, — озабоченно воззвала Марина, — а мою рацию никто не видел?
— Растеряша! — бросил Григорий с благодушным укором.
— Так ведь только что в руках держала! — обиженно оправдываясь, сказала девушка и горестно вздохнула. — Вот что я за человек…
— Может, в самолёте оставила?
— Ты думаешь, я помню? — расстроенно повела плечом «Росита». — Может… В общем-то.
— А что за рация? — заинтересовался Рахимов.
— Да «Тюльпан»! — с досадой воскликнула Исаева и обречённо махнула рукой: — Всё, потеряла, наверное…
Спецгруппа с сочувствием смотрела на своего командира.
— Ищем! — обронил Ершов, шагая к «Ильюшину», чьи турбины ещё свиристели, перелопачивая тёплый воздух.
Пополнение рьяно взялось за поиски, пытливо хлопая дверцами «бобика» и даже заглядывая под машину. Больше всех шебутился Рахимов, а удручённая «Росита» стояла прямо посерёдке суматохи, как в глазу бури, и наблюдала за мужским хороводом.
— И что у меня за натура такая? — Гримаска, мелькнувшая на лице Марины, сменилась горьким изгибом губ. — Скажи: «Ворона!»
— Щас мы всё найдём! — суетился Рустам, но тут Григорий показался на рампе, победно взмахивая рацией с тангеткой.
— Нашёл! — крикнул он. — Эта?
— Эта, эта! — быстро закивала девушка, бережно принимая «Тюльпан», словно живой цветок. — Рахмат! Я правильно сказала?
— Правильно! — умилился Рахимов. — Ха тогри[8]!
Ершов посмурнел, а Исаева, быстро блеснув на него глазами, нагнулась, чтобы туже затянуть шнурки.
— Садимся, — нетерпеливо подвёл черту Гриша и мотнул головой в сторону «бобика». — Кто поведёт?
— Давайте я, — сказал Умар с хрипотцой, косясь на девушку.
— Давай, — кивком согласился Рустам. — Покажешь хоть дорогу к базе.
— Базе? — удивлённо замерла Марина в неудобной позе.
— Да так, пара сборно-щитовых домиков в горах, — охотно пояснил Рахимов. — Раньше там обитали геологи.
Исаева понятливо кивнула, выпрямляясь.
— Едем!
За Ташкентом потянулись бескрайние зелёные поля и маки по обочинам. Даже не верилось, что на календаре середина апреля.
Правда, на перевале Камчик резко похолодало — сказывалась высота, а кое-где на безлесных склонах ещё лежали ноздреватые шапки снега. Хмурые отвесные скалы словно вздыбились, наросли, закрывая полнеба, а в шаге от дверцы обрывалась пропасть, курившаяся туманами.
— Даже стёкла запотели, — озабоченно сопел Умар, водя тряпкой по лобовому.
— Скоро потеплеет! — гарантировал Рустам.
Юсупов взялся за руль обеими руками, и Марина отмерла.
«Фу-у…»
Путь вниз, в раздолье Ферганской долины, был куда веселее.
«Уазик» бодро урчал, одолевая спуск, а по сторонам всё радовало глаз — буйное разнотравье в долинах, целые луга красных тюльпанов, весёленькие рощи орешника и арчи на склонах гор, непроходимые заросли-тугаи вдоль бурливых речушек, а строй пирамидальных тополей издали отмечал кишлаки.
Вскоре холмы разгладились в равнину, зелёную от посевов хлопчатника — ровные грядки-агаты уходили налево и направо, сливаясь в сплошные поля цвета арбузной корки. В междурядьях горбатились хлопкоробы, вороша кетменями[9] подсыхавшую почву.
— Умар, — девушка без устали вертела головой, поглядывая и вперёд, и по сторонам, — мы прямо на базу?
— Я бы предложил завернуть в Кизил-Палван, — сдержанно проговорил Юсупов. — Мой родной кишлак. Увидите здешнюю натуру…
— Давай, — согласилась Исаева, внимательно наблюдая за Умаром в зеркальце заднего вида. Парень глянул — и затвердел лицом. — Давно там не был?
— Больше года, — разлепил губы водитель. — В Кизил-Палване правит клан Насриддиновых. Это знатный род, а главный в нём — Карим-ака. Сволочь та ещё…
— Знать? — хмуро спросил Ершов. — В СССР?
Рустам невесело рассмеялся.
— Здесь свои порядки, Григорий, — серьёзно проговорил он. — Снаружи — советский глянец, а внутри частенько продолжают жить как до революции. Всей разницы, что нынешние ханы и баи вешают на грудь Звёзды Героев Соцтруда да носят красные книжечки депутатов…
— Как Адылов! — резко сказал Умар, сворачивая на просёлок. — Карим Насриддинов — его верный опричник. У Карима меньше бойцов, чем у Ахмаджана, не такие связи в Ташкенте и Москве, но каждый вассал мечтает стать сеньором…
— Бойцы? — Григорий заметно напрягся.
— Бойцы, — хладнокровно кивнул Юсупов. — Аскеры! Накачанные дембеля, бывшие милиционеры или уголовники. Опасный сброд. Подъезжаем!
Водитель кивнул за окно. Там в окружении молодых топольков расплывалось серое типовое сооружение, приземистое, с полукруглым верхом, сложенное из железобетонных панелей и блоков. А рядом, на обширном дворе, прямо на асфальте лежал хлопок прошлогоднего урожая — гигантская усечённая пирамида из грязной ваты, разворошённая с краю, где копошились мужички в одних штанах да тюбетейках, набирая охапки «белого золота».
Исаева проводила глазами блестящие спины, коричневые от загара, и на миг ощутила себя незваной пришелицей, вторгшейся в чужую жизнь. «Они тоже свои! — упрямо мотнула она чёлкой. — Советские!»
Потянулась единственная улица кишлака, извилистая и пыльная. Её замыкали два ряда неровных дувалов, сложенных из глины. На их неровных побелённых боках расплывались рыжие потёки. Порой дувалы прорезались тёмными подворотнями-долонами. Марина тихонько хмыкнула — такое впечатление, будто смотришь «Клуб кинопутешествий»!
Она азартно крутила головой, и в памяти задерживались отдельные картинки, словно кадры, вырезанные из документального фильма. Вот крохотный базарчик с дырявыми навесами из брезента, плоховато удерживавшими тень. Возле «ЗИЛа»-автолавки приценивалась пара старушек в атласных туниках, с платками, намотанными на головы, и почему-то в галошах. Сурово насупленный малолетка вёл ослика, нагруженного валежником и рублеными ветвями. Под сенью единственного дерева застыли старцы-аксакалы в тюбетейках и стёганых халатах, высохшие, словно мумии.
Азия!
А вот в глинобитной, припорошённой пылью стене распахнулась узкая калитка, и перед Исаевой промелькнули покосившиеся сарайчики, крытые толем. На улицу пугливо выглянула молодая женщина в замасленном халате. Босая, она держала на руках брыкавшегося голыша, а сбоку к ней жался малыш постарше в изгвазданной майке до пупа.
Со двора тянуло такой неприкрытой бедностью и бедой, что у «Роситы» мурашки пошли.
— Это Зарина, — негромко прокомментировал Юсупов, сводя брови. — В позапрошлом году пережила выкидыш. Беременную, её послали собирать хлопок…
— «Освобождённая женщина Востока», — процедил Ершов.
Тоскливый образ мелькнул и пропал, а «бобик» выехал на круглую площадь, где под густыми чинарами ютилась чистенькая беленькая чайхана — пара потных толстяков сидела за дастарханом, уминая плов, жирными пальцами роясь в казане.
Марину передёрнуло.
Развесистые деревья прикрывали собою арык — глубокую канаву с журчавшей водой. У мутного потока хватало сил вращать водяное колесо-чигирь, переливавшее влагу в ржавый жёлоб.
Рядом, в уродливом одноэтажном здании, размещалась автостанция, напротив тянулось длинное сооружение барачного типа, увешанное разномастными вывесками — там и милиция пристроилась, и кишлачный совет, и ещё что-то официальное.
Но Исаева не замечала убогого прибежища советской власти, она разглядывала огромный дом, выстроенный на пригорке. Как феодальный замок, он возвышался над кишлаком — пышный дворец среди бедных хижин. Домина не прятался за дувалами, он нагло и кичливо выставлял напоказ добротную крышу из рифлёного железа, затейливые арки окон, галерею с резными колоннами, прятавшую в тень веранду-айван. Из-за высокой каменной ограды выхлёстывали черешни и туи, украшая скромный быт председателя колхоза им. К. Маркса.
— Это там проживает гражданин Насриддинов? — неласково усмехнулся Ершов.
— Там, — набычился Умар.
— Надо будет зайти к нему в гости. Проведать трудягу!
«Уазик» свернул в узкий переулочек, профырчал мимо обшарпанного ларька, где разливали керосин, и вскоре выкатился на ухабистую грунтовку, уводящую в предгорья Кураминского хребта.
Дорога почтительно вильнула, обходя старый мазар[10] с обрушенным куполом-гумбезом, и перед «бобиком» стеклянно заблестел широкий, но мелкий ручей.
Водную преграду машина одолела с ходу, подняв веера брызг, сверкающих на солнце, и тут же, словно вспугнутая птица, из-за прибрежных кустов выскочил худой бледнокожий человек в одних штанах, рваных и засмальцованных, да и припустил бегом.
— Это же Суннат! — заполошно воскликнул Рахимов.
— Не может быть… — растерялся Умар, но его нога будто сама вдавила педаль газа в пол. — Крикни ему!
Беглец запетлял, изнемогая, и Рустам, быстро завертев ручку на дверце, опустил стекло.
— Сунна-ат! — крикнул он неожиданно тонким голосом. — Это я, Рустам! Да стой же ты!
Суннат пошатнулся и упал в траву. Умар резко затормозил, нещадно пыля, и Рахимов выскочил из «бобика». Юсупов с Ершовым кинулись за ним грузной трусцой.
Марина, выйдя последней, лишь покачала головой. Беглеца отличала не просто худоба — он был измождён, вызывая в памяти жуткие фото из лагерей смерти — впавший живот, рёбра наружу, костлявые руки. Запалённо дыша, Суннат лопотал на узбекском, а в чёрных глазах всё ещё мерцал тающий испуг.
Хмурый Умар помог ему встать на ноги.
— Это Суннат Джураев, — он кхекнул, прочищая горло, и постарался завершить фразу ровным голосом: — Мы с ним в одной восьмилетке учились. Он бежал из папского[11] зиндана… Тюрьма у Адылова такая, как у ханов или эмиров была!
— Что ты как переводчик прямо… — пробормотал Суннат, смущаясь своего вида. — У меня по русскому всегда четвёрки и пятёрки были…
— И за что вас так? — участливо спросила Исаева.
Глаза Джураева забегали.
— Не бойтесь, — проворковала девушка, успокаивающе кладя руку ему на плечо, сухое и жилистое. — Это «воины» Адылова?
Суннат сокрушённо кивнул.
— Адылов — наш враг! — Ноздри Рустама гневливо раздулись.
— Главное, — зловеще усмехнулся Ершов, — что мы его враги. Он этого не знает пока, но ничего, известим. При личной встрече!
— Едемте с нами, Суннат, — мягко сказала Марина. — Укроем вас, подлечим, накормим. Только поймите правильно: отпустить вас мы сразу не можем. Нельзя, чтобы о нашей группе узнали.
— Поехали, Суннат! — Умар выдал Джураеву тельняшку из своих запасов. — Держи.
— Да не надо… — промямлил «пленный».
— Держи! — настоял Юсупов. — Не выёживайся, тут все свои. Наши!
— Опера, что ли? — недоверчиво проговорил Суннат, натягивая тельник.
— Бери выше! — ухмыльнулся Рахимов с отчётливой гордостью. — Куда выше!
— Да я что… — вздохнул Суннат, сникая. — Я ничего… Вымотался так, что… Только как же я с вами в одной машине? Вонять же буду…
— А мы Маринэ-апа пересадим вперёд! — рассмеялся Рустам. — Залезай!
Исаева послушалась и устроилась рядом с водителем, а мужчины стеснились на заднем сиденье. Юсупов выжидать не стал, сразу тронулся с места, набирая скорость, — двигатель обиженно заревел.
— Вы спрашивали, Маринэ-апа… — громко сказал Суннат, привычно не договаривая. — Я работал агрономом два года, пока… В общем, не стал подписывать документы на большую партию хлопка. Тот был третьесортным и даже хуже, но мне приказали оформить его как первый сорт, посулив большую «премию». Я поднял шум — не продаюсь, мол, а о мошенничестве в область доложу! — Он тяжко вздохнул, а губы дёрнулись в кривоватой усмешке. — Дурак был… В Намангане меня и повязали. Вернули в Пап, бросили в адыловскую каталажку. Ползимы там отсидел… Подкоп рыл ржавым кетменём, хоть и без черенка, а всё ж… Как раз этой ночью бежал. Бегу и сам не знаю, куда…
На пару минут повисло молчание, лишь мотор натруженно взрыкивал, одолевая подъём. Склоны да взгорья выгибались всё круче, зарастая глянцевитой зеленью, а воздух яснел, оставляя мутноватую дымку низовьям.
— Мы, в общем-то, как те разведчики в тылу врага, — серьёзно проговорила Исаева, не оборачиваясь. — Пленных не берём, а свидетелей охранять… как-то, знаете, недосуг. В общем-то, лучше всего… — затянула она, соображая. — Станете пятым!
— Да я только за! — Джураев потёр ладони, успокаиваясь. — Хватит с меня, натерпелся.
— Вот и отлично. Скажите: «Уговорили!»
— Уболтали! — хохотнул Рустам.
Полчаса поднимался «бобик» в горы, петляя между скал и рощиц стлавшейся арчи, пока не прикатил к давно покинутому убежищу геологической партии. Ничего особенного: три щитовых домика-балка́ сгрудились вокруг ржавой цистерны и покосившегося дощатого навеса, а к крайнему балку жался здоровенный сорокафутовый контейнер, которым пользовались как складом.
Юсупов загремел ключами, отворяя завизжавшую стальную дверцу.
— Ага, подкинули подарочки! — глухо донёсся его довольный голос из глубин контейнера. — Оружие, лекарства… одеяла… Ага… Рация, консервы… Всё здесь! Марина, что вам принести? «Стечкин» подойдёт?
— А «пэбэ» есть? — оживилась девушка.
— «Пэбэ?» Щас… Несу!
Умар вышел на свет и торжественно вручил Исаевой спецкобуру.
— Пользуйтесь!
— Спасибо, — улыбнулась Марина, вынимая «ПБ» — пистолет бесшумный. Он походил на «макаров», но чисто внешне. И глушитель тут разборный — передняя насадка хранится в отдельном кармашке кобуры. Цепляется она быстро — и огонь по врагам рабочего класса! Правда, стрелять совсем уж без шума не выйдет — бывает слышен лязг затвора. Но это пустяки, главное, что у «ПБ» баланс хороший, даже с массивным глушаком.
— Обживаемся, ребята, — отрывисто сказала Исаева, пристраивая кобуру под лёгкой курткой, — разбираем подарочки. Гриша, налаживай связь. Умар, на твоей совести генератор. Тут бензиновый движок?
— Дизелёк, — с готовностью откликнулся Юсупов, — но справный, не заезженный.
— Действуй. — Марина обвела взглядом дальние заснеженные горы и долину, что крылась в падымке испарений, как восточная красавица за вуалью. — Завтра в рейд.
Выслушав чёткий доклад начальника оперативного отдела, Пельше успокоился и даже подобрел. С такими кадрами не бывает проблем, только задачи!
Благодушествуя, председатель КПК спустился в цековский буфет подкрепиться — полчаса у него точно есть.
— Сделайте мне, пожалуйста, пару бутербродиков. С паюсной икрой и… Это что за рыбка?
— Севрюга горячего копчения! — прощебетала миловидная буфетчица.
— Вот, и с нею тоже. Посчитайте ещё кофе с молоком и… Кекс свежий?
— Свежайший, Арвид Янович!
— И его. Сколько с меня?
— С вас восемьдесят семь копеек!
Отдав рубль и забрав по монетке сдачу, Пельше уединился за столиком в углу, сдвинутым к мощной квадратной колонне. Он любил такие вот краткие моменты покоя, когда удавалось на время сойти с дистанции, отдышаться в перерывчике, собираясь с силами и мыслями.
До условленного часа оставалось семь минут, когда Арвид Янович неторопливо поднялся на «запретный» пятый этаж. Он сам продемонстрировал недреманым стражам служебное удостоверение — особый штамп стоит, доступ разрешён.
— Мне назначено, — сухо обронил председатель КПК.
Офицер охраны дал добро, и Пельше бочком скользнул за створку высоких дверей 506-го кабинета — обширной зальцы метров трёхсот площадью. И огромный её стол-аэродром для совещаний, и прочую мебель, двери и даже рамы с подоконниками смастерили из светлого ореха, словно в противовес сталинским вкусам — вождь предпочитал дерево благородных тёмных тонов.
Арвид Янович поёжился и вздохнул.
Как будто по давнему обычаю, он скосил глаза налево, где, задёрнутая плотными шторками, во всю стену висела панель с десятками карт, свёрнутых в рулоны. Ещё каких-то тридцать лет назад тут раскручивались пятикилометровки[12], исчёрканные синими и красными линиями фронтов, а нынче всё магистрали рисуют да города новые… Мир.
Нескромно распахнутая дверь в комнату отдыха подпускала взгляд к трюмо, у которого стригли и брили генсеков, начиная с Иосифа Виссарионовича. Отразившись в зеркале, показался Брежнев в отлично сшитом костюме, как всегда вальяжный, а нынче ещё и подтянутый.
— Арвид Янович, здравствуйте! — В глазах у Генерального под тяжёлыми набрякшими веками искрили весёленькие огонёчки. — Чем порадуете?
— Делом по объекту «Ностромо» занимается Бруно Хинкис… — внушительно начал Пельше.
— А он точно наш? — хмыкнул Леонид Ильич.
Председатель КПК не сразу понял, но на счёт «два» его восковые, как будто неживые губы изломились улыбкой.
— Бруно — эстонец. Человек проверенный, и не раз, едва ли не лучший из моих оперативников. Ему удалось выяснить, что поисками «Ностромо» занимается спецгруппа КГБ во главе с Борисом Ивановым и другим доверенным лицом Андропова — Игорем Синицыным. Есть основания полагать, что к работе спецгруппы привлекается Питовранов. Что важно, Хинкис выявил зону поисков — это город Первомайск в Николаевской области…
— Знакомые места! — оживился хозяин кабинета. — Что ещё новенького?
— «Ностромо» — всего лишь кодовое название операции. Самого предиктора зовут «Михой».
— Миха? — Мохнатые брови генсека полезли вверх. — Мишка, что ли?
— Вообще-то Миха — это еврейское имя. Что-то вроде «Посланника божьего». Но возможны варианты. Да, и самое важное — в конце месяца в Первомайск на усиление поисковой группы перебросят бригаду специалистов. Хинкис — один из них.
— Отлично! — хлопнул в ладоши Брежнев. — Отлично… Продолжайте в том же духе, Арвид Янович!
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Целитель. Двойная игра предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
4
BSCCO — сокращённое название ВТСП из оксидов висмута, стронция, кальция и меди. Произносится как БИСКО. YBCO — упрощённая формула сверхпроводника из иттрия-бария-меди. Упорядочивание структуры (текстурирование) сверхпроводника необходимо для уплотнения и нужной ориентации кристаллитов, поскольку при прохождении тока в ВТСП зазор между зёрнами должен быть меньше характерного размера Куперовской пары — от долей нанометра до нескольких нанометров.
5
Куперовская пара — квазичастица из двух электронов, переносчик заряда в сверхпроводниках. Впервые спаривание электронов было предсказано Леоном Купером в 1956 году. Эффект Мейснера заключается в полном вытеснении магнитного поля из объёма сверхпроводника, что делает возможной квантовую левитацию (та же «таблетка» сверхпроводящего купрата парит над постоянным магнитом).
7
Управление «С» Первого главного управления КГБ занималось нелегальной разведкой. Однако полномочия генерал-лейтенанта Б. С. Иванова были куда шире — он занимал должность первого заместителя начальника ПГУ.
