Политрук. На Ржевском выступе

Валерий Петрович Большаков, 2022

Антон Лушин, простой работяга и поисковик, отправляется в очередную экспедицию для розыска тел павших красноармейцев. На месте массовой гибели людей от вражеской воздушной бомбардировки Антон видит прозрачную завесу, через которую проникает в прошлое, в самый разгар боев за Ржев весной 1942 года. Выдавая себя за однофамильца – политрука, погибшего при атаке «Мессершмитдта», Лушин отправляется на передний край. А там идут тяжелейшие бои за Ржевский выступ, где Красная Армия несет огромные потери. Сумеет ли политрук из будущего переломить ход боевых действий хотя бы на участке своей роты? Или для изменения истории достаточно всего лишь сохранить жизни доверившихся ему бойцов?

Глава 2

Четверг, 23 июля 1942 года. День.

Калининская область, Ржевский район

Фантастические «гребни» угасли, пропали, как будто их и не было, лишь ровные уступчики повторяли «разметку» полос да кое-где в короткой тени «ступенек» дотлевало блеклое оранжевое сияние.

Переступать за черту я не решался и зашагал в ту сторону, где линии сдвигов расходились, — к дороге. Мне было очень неспокойно и попросту страшно. Смятение немного унялось, а вот тоски прилило изрядно. Ведь все мое недолгое бытие, пускай бестолковое, но хоть как-то налаженное и устроенное, пропадало за гранью веков. Моя квартира, друзья, Интернет, весь никудышный, но такой знакомый мир отдалялся на целую жизнь…

Неожиданно из-за кустов выскочила тощая немецкая овчарка, вся в репьях и колтунах свалявшейся шерсти. Поскулив перед чертой, калившейся медовым свечением, собака перемахнула сдвиг и потрусила дальше по своим пёсьим делам.

Чертыхнувшись ей вслед, я вышел на дорогу. И сразу понял, отчего дуб получил инвалидность — толстенный сук в обхват оторвало взрывом, опалив кору дерева. А прямо посреди дороги дымились остатки автобуса «ЗиС-16». Уцелел лишь передок, посеченный осколками. Раму перебило, а салон разворотило прямым попаданием.

Я оцепенел, глядя на рваные куски человеческих тел, разбросанные по пыльной дороге. Руки, ноги, головы… Сахарный излом костей, розовые лоскутья легких, черно-багровые лужи запекшейся крови…

Вонючий дым стлался над грунтовкой, и я не сразу заметил перевернувшуюся полуторку, догоравшую в кювете, с жалко задранными колесами. На чудом уцелевшем борту вилась надпись жирными белыми буквами: «…кий детский дом».

Лишь теперь моим глазам до конца дался зримый ужас — растерзанные тела принадлежали детям. Девочкам и мальчикам, от двенадцати до семнадцати.

— Ах, сволочи… — выдохнул я дергавшимися губами.

Юные граждане СССР даже не начали жить по-настоящему, а их — насмерть!

Я забегал по месту преступления, ища хоть малейшие признаки жизни, и не находил. На обгоревшей траве за огрызком кабины автобуса умирал пожилой шофер, скрюченными пальцами удерживая сизое сплетенье кишок, вывалившихся из распоротого живота. Лишь только я наклонился к нему, как дыхание страдальца пресеклось, а в глазах, что уставились в небо, в синюю прорву Вечности, застыл стеклянистый блеск.

Я устало выпрямился и зашагал по обочине к Ботнево. «Одному мне всех не захоронить, — со скрежетом проворачивалось в голове. — Еще бы человек пять с саперными лопатками…»

Следуя за мыслью, я глянул в сторону воронки, где догорала «эмка». Словно в кратере вулкана, в ней заворачивались клубы синей гари, скрывая свежую могилу Тоси Лушина. Дунул ветерок, относя чад, и я замер.

Краем блеснула гладь озера, а на бережку выстроились мои друзья — Паха в черных плавках, Артем в налипших «семейниках» и Кристя в соблазнительном бикини. Между ними и мной надрезала землю мерклая огненная полоса, фонтанировавшая слабеньким «гребнем», почти незаметным на свету.

— Не переступайте черту! — заорал я, отмирая.

— Да что происходит? — тоненьким голоском закричала девушка. Паша успокаивающе взял ее за руку.

Грузной трусцой сбежав с откоса, я замедлил шаг, жадно вбирая глазами облики моих друзей — на долгую память.

— Там, где вы стоите, тикает две тыщи девятнадцатый, — проговорил неторопливо, хоть и задыхаясь слегка, — а здесь, за чертой, сорок второй год. Антона Лушина я похоронил…

Бледнеющий Трошкин забормотал:

— Политрук умер. Да здравствует политрук! Ерунду говорю, да?

Мои губы повело вкривь.

— Чую, скоро все закончится, — вздохнул я. — Распадется связь времен…

— Хроноклазм! — выпалил Артем, блистая эрудицией. — Это когда прошлое вклинится в будущее… — Он смутился, бросая поспешно: — Ну да…

— Ты переоделся в форму… того Лушина? — вполголоса спросила Бернвальд.

Я кивнул.

— И понял, зачем вы так похожи?

— Не уверен, — мотнул головой в сомнении. — Но все так и должно быть. Я остаюсь.

— И мы! — решительно заявила Кристина, первой переступая черту. Пашка шагнул следом, не выпуская руки девушки.

Артем, испугавшись, что останется один, суетливо перескочил отсвечивавший сиреневым «гребешок». В то же мгновенье вся цветомузыка погасла, а земля вздрогнула, выглаживая сдвиги.

Я глянул в небо. Пусто, ни следа от авиалайнера. Даже белесого выцвета от инверсионного шлейфа не видать.

— Что же вы наделали? — вздохнул я, опуская голову и глядя глаза в глаза — в синие Пашкины, в зеленые Кристинкины, в карие Тёмкины. — Теперь всё, назад дороги нет…

— Ну и ладно, — пожал плечами Ломов. — Не очень-то и хотелось! Ты, вон, в госкомпании работал, а я на босса вкалывал. Думаешь, приятно? Ну, натура у меня такая, пролетарская! А здесь все как надо: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Здесь война, Паха, — напомнил я ему.

— Ну и ладно! Да, Кристинка?

Девушка молча кивнула и улыбнулась.

— Наше дело правое! — воскликнул Артем, дурачась. — Враг будет разбит, победа будет за нами!

— Ладно, победитель, пошли! — резковато сказал я.

— Куда?

— Тут автобус с детдомовцами разбомбило, поможете… — В моем голосе зазвучали грубые обертоны. — Хоть в воронку снесем, зароем в братской могиле! Прибарахлитесь заодно, а то вы, мягко говоря, не по моде одеты.

— С мертвых снимать? — дрогнула Кристина.

— Нет, — вымолвил через силу. — Я там чемоданы видел, по всей дороге раскидало…

Мы вышли к дубу. Трошкин, увидав кровавое месиво, позеленел и согнулся в рвотном позыве.

— Бож-же мой… — выговорила Бернвальд дребезжащим голосом. — Они же совсем маленькие!

— Ты тоже не дылда, — сипло выдавил Тёмка, — твой размерчик…

— Дурак! — рассердилась девушка. — Я не о том совсем!

— Не ругайтесь, — тихо сказал Павел, и Кристина покраснела.

* * *

Час или дольше мы сносили останки в воронку под дубом, а после долго отмывали руки. Сил закопать могилу не осталось совершенно.

Кристя нарыла в чемоданах тутошнее белье и простенькое ситцевое платье, я преподнес ей черевички и носочки, снятые с убитой девушки.

Затвердев лицом, Бернвальд обулась — и скрылась за дубом, переодеться.

— Плавки — вон туда, — показал я подбородком на коптящую полуторку.

— Фасон из будущего, — вздохнул Ломов, запуская галантерейное изделие в огонь, — ты прав… Как Кристя только выдержала, она же очень чувствительна…

— Не всегда, — сухо сказала девушка, показываясь за нашими спинами. — Хирургу брезговать нельзя никак, вот я и представила, что тут везде операционная… А тебе идет.

Паха смутился, подсмыкивая широченные, но кургузые штаны.

— Куцые какие-то…

— Ничего, — успокоил я его, — форму выдадут по росту.

— Ну, надеюсь… — проворчал Ломов, натягивая мятую рубашку из синей фланели.

Трошкину достались светлые парусиновые штаны и модная рубашка-апаш. А вот обуви не нашлось ни на Тёмку, ни на Пашку.

— Ничего, — бодрился Артем, — в Красной Армии сапоги, чай, найдутся!

— Тихо! — цыкнул я, расслышав натужный вой мотора.

Вдалеке, на повороте, завиднелась колонна — в ее голове тряслась и качалась полуторка, набитая красноармейцами. За нею двигались две или три «эмки», а замыкал кортеж новенький «Студебеккер». Наши.

— Слушайте внимательно, — завел я инструктаж. — Вы все помогали эвакуироваться детдому. Ваши документы сгорели. Называйтесь своими именами, как есть, только профессии скорректируйте — вы оба! Кристя — хирург, на фронте такие люди нужны. Пашка, ты, помнится, в артиллеристах служил?

— Два года, — подбоченился Ломов, — как с куста!

— Годится! А ты, Артем, забудь про компьютеры. С рациями справишься?

— Да легкота! — надменно фыркнул Трошкин.

— Ну, всё, гости дорогие, — усмехнулся я, — встречаем хозяев!

Полуторка, подвывая мотором, объезжала чадивший автобус. Кургузый «Виллис», пыля по обочине, вынесся вперед и замер прямо передо мною. Лихой водила, выпустивший роскошный чуб из-под пилотки, весело оскалился, но стоило бритоголовому пассажиру нахмуриться, как он тут же построжел. Лишь бесенята резвились в черных кавказских глазах.

А бритоголового я узнал. Генерал-лейтенант Лелюшенко, командующий 30-й армией. Развалисто покинув джип, Дмитрий Данилович огладил блестящую макушку, словно дорожную пыль сметая, и нацепил фуражку.

— Представьтесь, — буркнул он.

— Политрук Лушин. — Моя рука четко метнулась, козыряя.

— Докладывайте, товарищ политрук. — Командарм хмуро огляделся. Заметив братскую могилу, он болезненно сморщился.

— Следую в расположение 718-го полка 139-й дивизии, товарищ генерал-лейтенант. Направлен в 8-ю роту политруком. Во время авианалета нашу машину расстрелял «мессер». Комроты и водитель погибли. «Юнкерс» отбомбился по автобусу с мирными гражданами… Да какие там граждане… Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Там дети… Спаслись лишь трое взрослых.

Лелюшенко поугрюмел, сжимая губы.

— Мы помогали эвакуировать детдом, — дребезжащим голосом заговорила Кристина. — Я сама хирург, крови не боюсь, но хоронить малышей… по частям…

Бледный Павел бережно обнял ее за плечи, а Трошкин, сжимая кулаки, шагнул вперед.

— Мы хотим на фронт, бить фрицев! — выпалил он со всей своей юной отчаянностью. — Возьмите нас, товарищ генерал! А не возьмете — партизанить будем!

Тёмкина горячность подняла генерал-лейтенанту настроение. Хмыкнув, он покачал головой и кликнул, не оборачиваясь:

— Ефрем Гаврилович!

В группе военных, покинувших «эмки», прошла короткая сумятица, и к Лелюшенко шагнул кряжистый подполковник, с лицом обветренным и грубым, словно вырубленным топором.

— Командир вашего полка, товарищ политрук, — кивнул на него командарм.

Цепко оглядев меня, комполка кивнул, сделав свои выводы, и протянул руку:

— Салов, Ефрем Гаврилович.

— Лушин, Антон Иванович. — Я крепко пожал сухую мозолистую ладонь.

— Побудешь пока за ротного, товарищ политрук, — сузил глаза подполковник, словно проверяя. — Справишься?

— Да, товарищ командир, — твердо ответил я.

— А эти гражданские. — Понизив голос, Салов кивнул в сторону моих друзей. — Ты видел их. Люди стоящие?

— Наши люди, — выдал я характеристику.

— Возьмешь в роту? — поднажал подполковник. — Под свою ответственность?

— Да, товарищ командир!

Переглянувшись с Лелюшенко, комполка дал приказ красноармейцам, и те посыпались из кузова полуторки. Пять минут отчетливой работы — и страшная могила покрылась аккуратным курганчиком.

— По машинам!

Команда разнеслась четко и ясно, но смысл ее доходил не сразу. Мне никак не удавалось опамятоваться, примкнуть к новому настоящему — ушедшее будущее не отпускало, держало цепко, связывая мириадами воспоминаний и привычек. Сознание отказывалось принимать окруживший нас мир за реальность, но лишнего времени, чтобы постепенно вживаться в явленное прошлое, не дано — мы ныряли в реку Хронос, едва умея плавать.

Я первым перемахнул борт «студера» и помог забраться Кристинке. Пашка с Артемом залезли следом. Ворча двигуном, грузовик шатуче тронулся, держась в арьергарде. Мы медленно проехали мимо черного костяка автобуса и дуба-инвалида, клонившегося над курганом, словно горюя.

— Мы всё правильно сделали! — вытолкнула Кристина, словно уговаривая себя, и мы с Пашкой и Тёмой разом кивнули.

Я обернулся, провожая глазами развилку, сизую от стелившегося дыма, и глянул поверх кабины. Позади разматывалась ямистая фронтовая дорога, а впереди… Война.

Из газеты «Красная Звезда»:

«КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ, 10 июня 1942 г. (По телеграфу от наш. корр.).

На одном участке Калининского фронта продолжительное время ведутся ожесточенные бои вокруг большого населенного пункта. Кое-где наши бойцы ворвались в улицы и теснят немцев, отбивая у них дом за домом. Противник несет ощутимые потери. Положение осажденного немецкого гарнизона критическое…»